Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры

Б. А. Успенский

Русская интеллигенция  как специфический феномен русской  культуры

Наша русская интеллигенция, настолько характерная, что дала иностранным языкам специфическое слово intelligentsia (в транскрипции русского слова)...

Вересаев, 1945

ЧТО ТАКОЕ русская интеллигенция? Можем ли мы считать, что это нечто в сущности аналогичное тому, что именуется интеллигенцией или интеллектуалами на Западе? Иначе говоря: можем ли мы считать, что русский интеллигент — это просто напросто русский вариант западного интеллектуала? Или же мы должны видеть в русской интеллигенции существенно отличное явление — пусть порожденное западной культурой, встречей России и Запада, но развившееся в нечто оригинальное и специфическое, в нечто принципиально отличное от исходной модели?

Ответы на этот вопрос могут быть кардинально различными.

В западной перспективе русские  интеллигенты могут восприниматься как нечто тождественное западным интеллектуалам: нередко здесь видят  одно и то же явление. В русской же перспективе, напротив, здесь видится нечто отличное и даже специфическое для русской культуры: в предельном случае русский интеллигент и западный интеллектуал могут восприниматься даже как полярно противоположные явления.

Слово «интеллигенция» — западного  происхождения, и оно могло появиться в России только в контексте западного культурного влияния ¹. Однако специфика русской культуры в том и состоит, что она одновременно и похожа, и непохожа на другие культуры. Поэтому всегда можно описать русскую культуру в тех же терминах – по той же модели, - что и какую-то другую культуру, но какие-то специфические черты русской культуры будут неизбежно игнорироваться в в этом случае, останутся вне поля зрения исследователя (ср.: Успенский 1985: 12-14).

Полагаю, что русская интеллигенция представляет собой специфически русский культурный феномен. Это явление типичное для русской культуры — действительно, здесь как в фокусе сосредоточены едва ли не наиболее характерные ее особенности.

В чем вообще своеобразие русской  культуры? Как это ни странно — в ее пограничности.

Это кажется парадоксом: ведь граница, по нашим представлениям, не имеет  пространства или ограничена в своих  размерах — строго говоря, это условный рубеж, черта. Между тем речь идет о стране, занимающей самую большую  территорию в мире, и притом отличающейся удивительным — для такой территории — единообразием культурных стандартов.

И, тем не менее, это так. Культура связана вообще не столько непосредственно  с объективной действительностью (в данном случае — с действительностью  географической), сколько с осмыслением этой действительности: именно осмысление действительности, авторефлексия, формирует культуру ². Россия осмысляет себя как пограничная территория — в частности, как территория, находящаяся между Востоком и Западом: это Запад на Востоке, и вместе с тем Восток на Западе ³.

------------------------------------------------

1  Слово интеллигенция  в социальном значении, т. е.  как обозначение группы людей,  а не деятельности рассудка (ср. лат. intelligentia в этом последнем значении), по-видимому, представляет собой полонизм (см.: Михельсон I: 377; Панфилов 1970: 365 след.; ср.: Виноградов 1994: 228; Сорокин 1965: 147-148). По свидетельству Б. М. Марковича, это слово (в интересующем нас значении) было заимствовано русской печатью — не ранее 40-х гг. XIX в. — из польской (Маркович XI: 393); в 1861 г. П. А. Лавровский отмечает его как украинизм («образованный класс, или, как называют его в Австрии, интеллигенция». — Лавровский 1861: 402). В русскую публицистику оно попадает лишь в конце 1860-х гг. (Сорокин 1965: 145); П. Д. Боборыкин утверждал, что это слово «пущено было в печать» с 1866 г., приписывая себе эту заслугу (Боборыкин 1909: 129; ср.: Боборыкин I: 283).

Социальное значение данного слова впервые фиксируется  в энциклопедиях — сначала в польских (Всеоб. энцикл. VII: 145 [1874 г.]), затем в русских (Березин П/2: с. 427-428 (1877 г.]); см.: Вуйцик 1962: 22, 24. Напротив, в русских словарях это значение регистрируется раньше, чем в польских (для русского языка впервые во втором издании словаря Даля, см.: Даль II: (1881 г., для польского языка—в так называемом Варшавском словаре. см.: Карлович и др. II: 101 (1902 г.]. При этом, если в русском языке социальное значение слова интеллигенция полностью вытеснило старое значение, относящееся к деятельности рассудка, то в польском языке соответствующее слово представлено в обоих значениях (в русских словарях, начиная со словаря Даля, дается лишь одно значение данного слова, в польских же словарях указываются оба значения, причем значение, отвечающее лат. intelligentia, показано как первое). Поскольку русское слово в интересующем нас значении было заимствовано западноевропейскими языками, польские авторы могут считать, что оно попало в польский язык из русского (см.: Дорошевский 1948-1954:1, 185; Дорошевский III: 233).

Дневниковая запись В. А. Жуковского от 2 февраля 1836 г. (<Кареты, все исполненные лучшим петербургским  дворянством, тем, которое у нас  представляет всю русскую европейскую  интеллигенцию». — Жуковский 1994: 46) демонстрирует возможность переосмысления данного слова в социальном ключе. При всем том нет оснований утверждать (вопреки мнению С. О. Шмидта; см.: Шмидт 1996; Шмидт 1996а: 217-218), что Жуковский употребляет это слово для обозначения социальной группы - по всей видимости, он просто транслитерирует латинское слово.

2 В этом смысле культура  аналогична языку, Мы воспринимаем  окружающий мир через язык, в  котором фиксируются обобщенные  представления о мире; эти представления  определяют наше видение мира  — через призму этих представлений мы и воспринимаем окружающую действительность. Так же обстоит дело и с культурой, которая представляет собой язык или, если угодно, совокупность языков в широком семиотическом смысле.

3 Это осмысление может  пониматься в романтическом ключе.  Ср. у Пушкина: «Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах, ни в умственной деятельности римско-кафолического мира. Великая эпоха возрождения не имела на нее никакого влияния; рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера... России определено было высокое предназначение... Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией... [Примечание: А не Польшею, как еще недавно утверждали европейские журналы; но Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна]» («О ничтожестве литературы русской», 1834 г.. - Пушкин XI: 268).Пушкину вторит Блок: <Мы, как послушные холопы,/ Держали щит меж двух враждебных рас / Монголов и Европы!» («Скифы» — Блок 111:360).

Кажется, что это — стабильная характеристика России: уже в древнейших русских хрониках Русь характеризуется  как страна, которая лежит на пути «из варяг в греки», и, соответственно, древнейшее описание русских обычаев в тех же хрониках дано в остраненном описании, в перспективе потустороннего наблюдателя, где «свое» описывают как чужое и странное (имею в виду сказание о хождении на Русь апостола Андрея в «Повести временных лет») ⁴.

Русская культура всегда была ориентирована на чужую„культуру. Вначале — после крещения Руси — это была ориентация на Византию: вместе с христианством Русь принимает византийскую систему ценностей и стремится вписаться в византийскую культуру.

И точно также в XVIII в. Россия осмысляет себя как часть европейской цивилизации и стремится приспособиться к западноевропейскому культурному эталону. Ранее Русь (Россия) осмысляла себя как часть византийской ойкумены, теперь же она входит в европейскую культурную сферу: подобно тому, как раньше принималась византийская система ценностей, теперь принимается западноевропейский культурный ориентир.

Пограничный, порубежный характер, определяет, так сказать, двойное  самосознание русской культуры, двойную  точку отсчета. В условиях ориентации на западную культуру в разных перспективах, под разными углами зрения здесь может видеться и Запад, и Восток. Отсюда мы постоянно наблюдаем в России либо тяготение к западной культуре, либо, напротив, осознание своего особого пути, т. е. стремление отмежеваться, сохраниться. Так или иначе — в обоих случаях — Запад, западная культура, выступает как постоянный культурный ориентир: это то, с чем все время приходится считаться ⁵.

-------------------------------------------

4 Ср. описание русской бани, представленное от лица апостола Андрея: <И приде в Словени, идеже ныне Новъгород, и виде ту люди сущая, како есть обычай им, и како ся мыють и хвощются, и уди вися им. И иде в Варяги, и приде в Рим, и исповеда, елико научи и елико виде, и рече им: „Дивно видех Словеньскую землю идучи ми семо. Вилех бани древены, и пережьгуть е рамяно. и совлокуться, и будуть нази, и облеются квасом усниянымь, и возмуть на ся прутье младое, и бьють ся сами, и того ся добьють, едва слезуть ле живи, и облеются водою студеною, и тако ожиуть. И то творять по вся дни, не мучими никим же, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье"» (ПВЛ I: 12).

5 Нечто подобное — такую же  авторефлексию, сходное самосознание  — мы наблюдаем и в Германии: немецкая культура также могла осмыслять себя как пограничная, порубежная. Отсюда, в частности, своего рода комплекс неполноценности, объединяющий обе культуры (русскую и немецкую), ориентация на чужую культуру и, вместе с тем, антитетически связанный с ней национализм, пуристический отказ от чужой культуры, поиски корней, мифологизация истории, мессианизм — подчеркивание своей особой роли. Как раз этот националистический протест против чужой традиции обычно менее всего национален и традиционен. Эти поиски корней всегда имеют искусственный, интеллектуальный характер и часто связаны вообще с иноязычным, иностранным

влиянием — с влиянием той  западной культуры, от которой стремятся  отказаться. Так пуристический протест  русских славянофилов против иностранных  слов обнаруживает непосредственное влияние немецкого романтизма и вообще немецкой идеологии (см.: Успенский 1994: 160-161): идеологически русские славянофилы — это сколок с немецких романтиков.

Отсюда — ускоренное развитие: быстрое усвоение чужих  культурных ценностей, и вместе с  тем культурная гетерогенность русского общества, расслоение культурной элиты и народа, которые говорят на разных языках, принадлежат к разным культурам. И отсюда же в свою очередь, особое явление русской интеллигенции - со столь характерным для нее чувством вины или долга перед народом ⁶.

Русская интеллигенция  ориентирована на западную культуру, и уже это обстоятельство очевидным  образом отличает русского интеллигента от западного интеллектуала (для  которого Запад не может быть культурным ориентиром). Она принадлежит западной культуре, но эта принадлежность имеет особую социальную функцию, особый характер общественного служения (которую, опять-таки, она не могла бы иметь на Западе): интеллигенция представляет западную культуру, однако реципиентом этой культуры должен быть русский народ — при всей неопределенности и исторической изменчивости этого понятия.

Феномен интеллигенции  трудно определить — в частности, трудно выделить характерные черты, определяющие поведение интеллигента, — поскольку сама интеллигенция не стремится определиться как социальная группа: она скорее стремится определить свое отношение к другим социальным явлениям. Поэтому она находится в зависимости от этих явлений (которым она себя противопоставляет или на которые, напротив, ориентируется). Но явления эти не стабильны, их содержание, в свою очередь, находится в определенной зависимости от историко-культурного контекста, и это отражается на содержании понятия интеллигенции ⁷.

Таким образом, интеллигенция  не столько характеризуется какими-то самостоятельными и имманентными признаками (которые позволили бы констатировать наличие или отсутствие данного явления вне зависимости от историко-культурного контекста), сколько противопоставленностью другим социальным явлениям. Интеллигенция прежде всего осмысляет себя в отношении к власти (в частности, к царю как олицетворению власти) и к народу. Отношение к власти и к народу определяет, так сказать, координаты семантического пространства, положительный и отрицательный полюсы: интеллигенция противопоставляет себя власти, и она служит народу (которому она, тем самым, фактически также себя противопоставляет). При этом и понятие власти (в частности, представление о монархе), и понятие народа с течением времени могут менять свое содержание, на разных исторических этапах они могут приобретать совершенно различный смысл — и это, естественно, отражается на поведении интеллигенции; тем не менее, сама противопоставленность, сама структура отношений — сохраняется.

-------------------------------------------------

6 В этом смысле сталинское определение интеллигенции как «прослойки» — промежуточной группы (см.: Ушаков III: 1002) — оказывается удачным.

7 Такого рода ситуация хороню  известна в лингвистике и семиотике.  Мы можем говорить о фонеме  «а» постольку, поскольку она противопоставлена другим фонемам данного языка; иначе говоря, содержание фонемы «а» определяется не ее самостоятельными характеристиками (например, артикуляционными или акустическими), но ее положением в фонологической системе: фонема «а» противопоставлена по одним признакам фонеме «б», по другим — фонеме «в» и т. п., и этот набор отношений определяет ее содержание. С течением времени (в процессе эволюции языка) меняется характер противопоставления, но сама противопоставленность — остается: фонологическая система является более стабильной, чем конкретные характеристики ее единиц.

В дальнейшем я буду говорить именно об отношении к власти. Оно, это отношение, как мне кажется, сформировало русскую интеллигенцию, и вместе с тем здесь, может  быть, всего нагляднее проявляется различие между русским интеллигентом и западным интеллектуалом.