Иоганн Фихте

Иоганн  Готлиб Фихте

Иоганн Готлиб Фихте (19 мая 1762, Бишофсверда — 27 января 1814, Берлин) — немецкий философ. Один из основателей группы направлений в философии известной как субъективный идеализм, которая развилась из теоретических и этических работ Иммануила Канта. Фихте часто воспринимается как фигура, чьи философские идеи послужили мостом между идеями Канта и германского идеалиста Георга Вильгельма Фридерика Гегеля. В последнее время Фихте получил признание благодаря его оригинальной способности проникновения в суть природы самосознания и самоанализа. Так же как у Декарта и у Канта, проблема объективности и сознания служила мотивом его философских размышлений. Фихте также писал работы по политической философии и из-за этого он воспринимается некоторыми философами как отец Немецкого национализма.

Детство и молодость

Фихте родился 19 мая 1762 г. в Рамменау.

Выдающиеся способности мальчика обратили на себя внимание барона Мильтица, который однажды опоздал на церковную службу и пропустил проповедь. Фихте обладал феноменальной памятью и слово в слово воспроизвел эту проповедь для барона, что произвело на последнего большое впечатление и он позаботился о дальнейшем образовании мальчика. С 1774 по 1780 год он учился в Пфорте. Затем Фихте слушал лекции богословия в Йенском и Лейпцигском университетах.

Повинуясь настояниям матери, молодой  Фихте предполагал сделаться  пастором, но смерть патрона отняла у него надежду получить желаемое место. Долго он боролся с нуждой, давая частные уроки. С 1788 года он делается домашним учителем в Цюрихе, где знакомится с Лафатером и Песталоцци, а также с Иоганной Рейн (племянницей Клопштока), на которой впоследствии женился.

== В Берлине (1799), куда отправился  Фихте, к нему сочувственно  отнеслись и король, и общество. Он близко сошёлся с Шлегелями, с Шлейермахером, и вскоре стал читать публичные лекции, привлекавшие многочисленную аудиторию. В 1805 году он начал читать лекции в Эрлангене. Наступление французов вынудило его перебраться в Кёнигсберг, где он недолго читал лекции и подготовлял свои «Речи к немецкому народу», произнесённые им в Берлинской академии зимой 1807—8 годов.

Философия Фихте

Фихте никогда не пользовался как  мыслитель широкой популярностью. Если сравнить литературу о Фихте  с литературой о Шопенгауэре или Гербарте, то получится контраст тем более поразительный, что оба упомянутые нами мыслителя были слушателями Фихте и обязаны ему весьма многим, особенно Шопенгауэр. Популярность Гербарта основана главным образом на его педагогических сочинениях, а колоссальный успех Шопенгауэра зависел частью от художественного мастерства его стиля, частью от пикантной приправы пессимизма. В теории познания великая заслуга Фихте заключается в провозглашении неотделимости субъекта и объекта друг от друга и в указании на то, что последовательное развитие критического идеализма должно привести к критическому солипсизму. Представители этого последнего направления выделились из неофихтеанской фракции Кантовской философии (Шуберт-Зольдерн). В области практической философии чрезвычайно важна связь, установленная Фихте между этикой и социализмом: он первый понял и доказал, что экономический вопрос тесно связан с этическим. Не менее свежи и социально-педагогические идеи Фихте: они нашли себе отголосок в исследовании Наторпа. Можно думать, что и для будущих поколений послужит ярким светочем «священное Вестово пламя метафизического мышления» (слова Лассалля о Фихте).

Метафизика Фихте (мы имеем здесь  в виду главным образом его  «Наукоучение», в первоначальном его виде) сложилась под влиянием главным образом трёх факторов:

*Влияние предшествующих философских  систем

*Психологические мотивы

*Общественная потребность в  создании социальной философии

Влияние предшествующих философских  систем, главным образом Канта  и Спинозы.

От Спинозы Фихте заимствовал  рационалистический дух его системы. Если Спиноза стремится more geometrico вывести все содержание своей философии из единого понятия (Бога), то и Фихте в такой же строго-схоластической (хотя и не математической форме) стремится вывести все содержание своей системы из единого понятия («Я»). Но, увлекаясь логическим монизмом Спинозы, Фихте стремится порвать с догматической основой этой рационалистической системы. Возвращение к субстанции как к некоторой потусторонней, трансцендентной сущности, какой она является у Спинозы, представляется ему после Кантовой критики невозможным.

Кант своей критикой познания показал  очевиднейшим образом, что всякое бытие  есть непременно мыслимое, сознаваемое  бытие: бытие не мыслимое, не сознаваемое, лежащее вне пределов духа — «вещь  в себе» — есть non-sens, «Unding»; между тем, Кант не отбрасывает эту «вещь в себе», но утверждает, что вещи в себе существуют и воздействуют на наши чувства. Этим путём Кант снова впадает в тот догматизм, против которого боролся. Необходима поправка к его системе, заключающаяся в провозглашении абсолютного идеализма, в признании мнимого значения за понятием «вещи в себе».

Описывая в «Критике» механизм познания, Кант не даёт себе труда установить единый основной принцип познания, из которого все последующее вытекало бы с логической необходимостью: формы  созерцания, категории и законы мысли  описаны Кантом, но их внутренняя связь  и логическое единство не доказаны. Такую дедукцию всех законов познания из единого основного принципа (нашего «Я») Ф. и предпринимает в «Наукоучении».

Философия Канта страдает непримиренным дуализмом теоретического и практического разума. Мир вещей в себе и мир явлений остаются разделенными, категорический императив и идея долга не связаны внутренним образом с идеалистическим мировоззрением: необходимо создать связующее звено между познанием и деятельностью. Таким связующим звеном является, по мнению Ф., идея умственного усилия, которое составляет основу познания (в активности внимания в процессе суждения, в «спонтанности» разума) и в то же время есть ядро и волевой деятельности, проявляясь в нашей решимости действовать согласно велению разума.

Внося «поправки» в систему Канта, Фихте продолжает считать свою систему  критицизмом, несмотря на то неодобрение, с которым она была встречена  Кантом. На истолкование Кантовой системы  у Фихте повлияли и второстепенные кантианцы конца XVIII в.: Рейнгольд, Маймон и Бек, а также скептик Шульце (Aenesidemus), особенно в идеалистическом истолковании проблемы «вещи в себе».

Психологические мотивы

На образование Фихтевской метафизики, кроме предшествующих философских систем, влияли психологические мотивы. Нравственность он считал немыслимой без свободы воли — а на почве догматической философии (например, в границах спинозизма) идея свободы оказывалась неосуществимой. Только критический идеализм примирял антиномию свободы и необходимости.

Отсюда та радость, которую испытал  Фихте, усвоив основания критической  философии: она давала ему твёрдую  опору в том нравственном возрождении, которого он жаждал для себя и для  измельчавшего, погрязшего в эгоизме  современного ему немецкого общества. В свободе — путь к обновлению человечества, к созданию «новой земли  и новых небес»; нет нравственности без свободы, а свобода допустима  лишь с идеалистической точки  зрения — вот ход рассуждений, заставляющий Фихте защищать с такой  страстностью идеализм.

<Для Фихте Кантовский идеализм, оставляющий для вещи в себе  хотя бы проблематическое попыткой, если бы понятие дьявола имело  смысл".> «Уже при одном имени  свободы, — говорит он, — сердце  моё раскрывается, расцветает, тогда  как при слове: необходимость  оно болезненно сжимается». Этот  субъективный элемент философии  Фитхе был указан ещё при жизни Ф. Гегелем, отметившим «наклонность Фихте ужасаться, скорбеть и испытывать отвращение при мысли о вечных законах природы и их строгой необходимости».

Общественная потребность в  создании социальной философии

Характер философии Фихте  также определялся назревшей  в Германии общественной потребностью в создании социальной философии.

Кант наметил путь, по которому предстояло двигаться философской  мысли в области политики и  права, но он мало сделал в этом направлении. Его «Метафизические начала учения о праве», вышедшие после философии  права Фихте, — одно из наиболее слабых его произведений. А между  тем потребность в твёрдых  руководящих началах в области  политики и права в эпоху, следовавшую  за Великой французской революцией, была очень велика.

Кант провёл резкую разграничительную  черту между законами познания и  нормами нравственности:

- законы распространяются  на то, что есть; они суть неизменные  свойства познаваемого;

нормы суть предписания, касающиеся того, что должно быть;

- нормы нарушаются —  законы обусловлены структурой  познающего ума и потому ненарушимы.

Фихте обнаруживает стремление стушевать этот дуализм природной  и моральной необходимости: в  его глазах мышление и деятельность, познание и поведение так тесно  слиты в активности нашего духа, что отступление от норм поведения  должно повлечь за собою и невозможность  закономерного познания.

Кант, противопоставляя логическую необходимость законов познания моральной необходимости категорического  императива, ставит познание в подчинённое  отношение к моральному закону, не отрицая, однако, возможности познания вне нравственности. Фихте идёт дальше и допускает самую возможность  знания лишь под условием допущения  нравственных норм: «Kein Wissen ohne Gewissen».

Исходное положение философии  Фихте представляет, таким образом, как бы синтез Декартовского «Cogito» с «категорическим императивом» Канта; оно заключает в себе одновременно и указание за самоочевиднейшую истину, и основное веление совести. Подобно тому, как механик предпосылает своим исследованиям постулаты «допусти существование движения» (хотя бы идеального), так и Фихте начинает с веления: «Cogita!».

«Я» как некоторая непрестанная духовная деятельность, необходимость  сразу и моральная, и логическая, необходимость и мыслить, и действовать, ибо и мышление есть уже деятельность — вот что служит для Фихте началом философии: «Im Anfang war die That». Непрестанная деятельность духа есть нечто самоочевиднейшее, ибо в процессе познания нельзя отвлечься от «я» и его деятельности. Все дальнейшее содержание познания есть дальнейшее необходимое проявление этой активности нашего «я». Познание не есть неподвижная схема законов и форм мысли, данная нашему уму извне статически: оно всегда есть живой процесс, который нужно рассматривать динамически. Теория познания есть в то же время и теория деятельности, ибо все законы и все содержание познания извлекаются активностью духа из его собственной сущности. Итак, я есмь; это положение заключает в себе не только указание на первоосновной факт сознания, но в нём заключается также и указание на некоторый основной закон мышления — закон тождества.

Что значит «я есмь?». Это значит: «я» есмь «я». Каково бы ни было случайное эмпирическое содержание моего сознания, я несомненнейшим образом сознаю тождественность моего «я» с самим собой. Равным образом «я есмь» заключает в себе и основную категорию нашей мысли — категорию реальности. Я могу сомневаться в реальности чего угодно, только в реальности «я» сомневаться нельзя, ибо оно и есть основа реальности. Но установление активностью духа несомненного факта реальности «я» — «полагание я» — возможно лишь при предположении, что этому «я» противостоит нечто представляемое, сознаваемое им, для него, «субъекта», служащее «объектом». Таким образом, «я» предполагает нечто противостоящее ему — «не-я». Но понятия «я» и «не-я» находятся одно по отношению к другому в противоречии; следовательно, с противоположением «я» и «не-я» теснейшим образом связан и закон противоречия («Я не есть Не-я» — «А не есть не А»), а также категория отрицания, на последнюю же опираются суждения, в которых мы противополагаем субъект и предикат. Но «не-я» противостоит нашему «я» и ограничивает его, так же, как последнее ограничивает «не-я»; следовательно, обе стороны в процессе познания — субъект и объект — не безграничны, но взаимно ограничивают свою деятельность: «я» противополагает в «я» делимому (то есть ограниченному) «я» делимое «не-я».

Таковы «три основных положения» теоретической философии Фихте:

-тезис

-антитезис

-синтезис

представляющие в своей  последовательности диалектический процесс вскрытия противоречия и его «снимания» следующим за ним актом духа.

В третьем положении  «я» и «не-я» взаимно ограничивают друг друга и сочетают в своём  взаимоотношении свои противоположные  свойства; в нём заключена категория  ограничения или определения, ибо  всякое определение есть синтез разнородного. Но в то же время в нём заключён и закон основания, в силу которого мы подводим видовые понятия под  родовые, объединяя частное, различное в общем.

Но, как уже было замечено, познание есть процесс: «я» не созерцает  просто «не-я», они взаимодействуют, при чём «я» играет активную роль (полагая «не-я»), а «не-я» — пассивную. На первый взгляд может показаться, что противоположность между ними качественная, то есть что «не-я» есть нечто абсолютно sui generis по сравнению с «я». Такова точка зрения догматизма, рассматривающего «не-я» — внешний мир — как нечто абсолютно чуждое нашему «я».

Догматики реализма впадают  здесь в иллюзию: продукт творческой деятельности духа они принимают  за потустороннюю реальность. На самом  деле между «я» и «не-я» противоположность  количественная: объекты познания представляются в большей или меньшей степени  близкими нашему самосознанию, более  или менее отчетливо сознаваемыми, но в конце концов все они принадлежат нашему «я». Творческий дух порождает «не-я», проектирует его перед нами, является причиной его кажущейся независимости от сознания — объективности, а его деятельность создаёт то устойчивое в изменчивых атрибутах «не-я», что представляет субстанциальность вещей.

Таким образом, из взаимоотношения  субъекта и объекта вытекают категории  взаимодействия, причинности и субстанциальности.

Однако почему же мы так  склонны рассматривать «не-я» как  нечто внешнее по отношению к  нашему сознанию, существующее помимо его? Почему мы воображаем, будто за чувственной оболочкой явлений скрывается косная, материальная субстанция, являющаяся причиной нашего знания о явлениях внешнего мира?

Фихте нисколько не отрицает того принудительного характера, каким  обладают восприятия, навязываемые нашему сознанию как нечто внешнее, независимо от нас существующее. Он объясняет  эту метафизическую иллюзию следующим  образом. Дух есть непрестанная деятельность, деятельность беспредельная, progressus in indefinitum; он как бы стремится охватить «не-я», сделать его всецело объектом наивысшей сознательности, духовности. «Не-я» — это чувственный материал, который должен быть охвачен «я» и возведён на степень ясного сознания; но «не-я» как бы ограничивает эту непрестанную деятельность духа: лишь ничтожная часть его проникает в сферу ясного сознания — остальное ускользает, как материал, подлежащий отчетливому исследованию и переработке духа в будущем. «Я» — как бы Сатурн, вечно пожирающий своё же детище «не-я» и никогда не удовлетворяющий своего голода. Моё эмпирическое сознание есть как бы арена этой вечной борьбы титана «я» с его собственным продуктом — чувственным миром. Но в моё непосредственное сознание проникает лишь конечный продукт этого стихийного процесса, этой вечной творческой деятельности «я». Мне предстоит внешний мир как нечто не зависящее от моей воли и от моего сознания не потому, чтобы он имел реальность как вещь в себе, но потому, что процесс его объективации творческим «я» был бессознательный процесс, и я неожиданно встречаю в моём сознании то, что вырастает из подсознательных глубин моего духа. Проекция мира во вне совершается в моём «я» бессознательным механизмом творческого воображения. Продуктом этой творческой деятельности и является, прежде всего, тот материал, из которого, так сказать, сотканы восприятия, а именно ощущения: ведь восприятия и суть ощущения, объективированные бессознательной деятельностью «я».