А в «Совете молодому торговцу»
(1748) мы читаем: «Помните пословицу:
«Тот, кто точно отдает долги,
является хозяином чужих кошельков».
Если известно, что человек платит
аккуратно и точно в то время,
когда обещал, то в любое время
и по любому случаю он получит
все деньги, которые ему могут одолжить
друзья. Иногда это очень важно. Кроме
трудолюбия и бережливости, ничто лучше
не будет способствовать успеху молодого
человека в обществе, как точность и справедливость
во всех его действиях; поэтому никогда
не задерживай одолженных денег даже на
час против обещанного срока, иначе разочарование
закроет навсегда кошельки ваших друзей.
Нужно быть осторожным в
самых незначительных поступках,
от которых зависит кредит. Стук
вашего молотка в пять часов
утра или в девять часов
вечера, услышанный кредиторами,
заставит их подождать еще
шесть месяцев после срока;
но если они увидят вас за
бильярдом или услышат ваш
голос в кабачке в то время,
когда вы должны работать, то
они пошлют за своими деньгами
на следующий же день и будут
их требовать, пока не получат
все.
Это показывает, кроме того,
что вы внимательны к тому,
что вы должник; характеризует
вас как осмотрительного и
честного человека, что еще больше
повысит ваш кредит» (с. 83).
Этот идеал человека, достойного
кредита, как злорадно замечали
критики Франклина, мог бы удовлетвориться
видимостью добродетели. Однако
для достижения успеха одной
видимости, конечно, не хватило
бы. В одном только случае Франклин,
в своем самосовершенствовании,
ограничился видимостью—там, где
речь шла о добродетели скромности.
В «Автобиографии» он признается,
что дальше внешних проявлений
этой добродетели он не пошел,
хотя и уверяет, что отказ
от мелких утех тщеславия оправдан,
ибо рано или поздно люди
воздадут вам должное, ощипав
присвоенные тщеславными соперниками
перья и вернув их истинному
владельцу (с. 479).
В соответствии с тем, о
чем говорилось выше, три основные
добродетели обеспечивают кредит:
трудолюбие, точное соблюдение денежных
обязательств и бережливость.
И в автобиографии Франклина,
и в его морализаторском календаре
полно изречений, восхваляющих
трудолюбие. Будь трудолюбив, и ты
будешь стоять перед царями, наставлял
Франклина отец; так оно и случилось:
в качестве дипломата Франклин
побывал в самых высоких сферах.
Насколько же больше, чем нужно, замечает
«бедный Ричард», мы тратим времени на
сон, забывая, что спящая лиса кур не ловит.
Усердие платит долги, а лень и отчаяние
их увеличивают. Лень подобна ржавчине:
она разъедает быстрее, чем частое употребление
изнашивает. Ключ в ходу блестит, как новенький.
Капля по капле камень долбит; ударяя несильно,
но часто, можно свалить большие дубы и
т. д. («Путь к изобилию»), В средние века
годился любой повод, чтобы объявить какой-нибудь
день праздничным. «Докапиталистическому»
человеку—как не раз уже отмечалось—не
приходило в голову сколачивать состояние
ежедневным трудом. Придворная служба,
военная служба, наследство, ростовщичество,
алхимия—вот что приходило на ум человеку,
решившему разбогатеть. Похвалы трудолюбию
было бы напрасно искать в репертуаре
моральных норм рыцарских идеологий. Там,
напротив, нормой была праздность, и притом
демонстративная праздность. Этот термин,
ставший уже классическим в социологии,
предложил Т. Веблен в своей монографии
о «праздном классе»'. Праздности надо
было предаваться так, чтобы это было заметно,—
ведь она служила отличительным признаком
классовой принадлежности. Мужчина из
привилегированного класса, даже если
сам он праздным человеком не был, должен
был содержать домочадцев, ведущих паразитическую
жизнь: праздную жену, какое-то число зевающих
в вестибюлях лакеев, одетых в ливрею,
которая подчеркивала их принадлежность
к его свите. Если сам он трудился, они
брали на себя демонстрацию праздности.
Характерная для рыцарства
верность рыцарскому обету, каких
бы жертв и опасностей это
ни стоило (как, например, обет
нашего Подбипятки*, которому долго
пришлось блюсти невинность, пока не удалось
наконец снести одним махом головы троих
басурман), отнюдь не означала верности
по отношению к денежным обязательствам,
если это не был так называемый долг чести.
Ведь денежные обязательства, как правило,
не были обязательствами в рамках своего
класса. Когда польские помещики стекались
в столицу на святочный карнавал, чтобы
показать дочерей на балах и выдать их
замуж, они обычно оставляли после себя
неоплаченные счета: у портнихи, у парикмахера,
у учительницы французского. Ведь эти
люди были не их круга. Нерушимость рыцарского
обета не имела ничего общего с надежностью
купеческих обязательств. Речь шла о поисках
особенно трудных деяний людьми, стремящимися
к личной славе.
Бережливость в кругу привилегированных
была качеством, которого стыдились и
которое надлежало скрывать. Между тем
Франклин в своих воспоминаниях подчеркивает,
какой скромный образ жизни вел он с женой
даже тогда, когда дела у них шли хорошо,
и вспоминает, что он долго не позволял
себе завести фарфоровую посуду. В письме
из Англии, где Франклин находился в качестве
представителя своей новой родины, он
велит жене не очень-то тратиться на свадьбу
дочери—указание скорее всего излишнее,
ибо миссис Дебора Франклин слыла крайне
бережливой хозяйкой. Кто о гроше не печется,
тот гроша не стоит, читаем мы во Франклиновом
календаре. Бережливость и труд к богатству
ведут. А также: где кухня жирная, там завещание
тощее. Или: лучше лечь спать не ужинавши,
чем встать в долгах. Не откладывай на
завтра то, что можешь сделать сегодня.
И еще: кто покупает ненужное, скоро продаст
необходимое. Вот примеры сентенций, которые
если и не принадлежат самому Франклину,
то, во всяком случае, проповедовались
им и прочно вошли в мещанский «фольклор».
Бережливости сопутствовал
культ уравновешенного бюджета,
что также было очень далеко
от дворянского «все заложи, а
себя покажи». Если ты научился
тратить меньше, чем составляют
твои доходы, писал Франклин, ты
обладаешь философским камнем («Путь
к изобилию», с. 103).
Жизнь с карандашом в руках
требует упорядоченности и методичности.
«Каждой вещи отведи определенное
место, каждому делу—определенное
время»,—учил Франклин. Для сна, работы,
отдыха и развлечения у него были точно
выделенные часы. Столь же методично занимался
он своим развитием—самообразованием
и нравственным совершенствованием. Уже
отмечалось, что секта методистов, основанная
в Англии в XVIII веке и имевшая немало приверженцев
в средних слоях, не напрасно носила это
имя. Некоторые авторы связывают подобную
методичность с определенными религиозными
принципами. Католицизм, считают они, гарантируя
верующим отпущение грехов на исповеди,
не требовал от них такого неустанного
самоконтроля. Иначе выглядело это в вероисповеданиях,
где смыть с себя грехи было не так-то просто.
Там неусыпный самоконтроль был необходим'.
Я полагаю, что если это обстоятельство
и играло какую-то роль, то второстепенную.
Ведь католическая церковь тоже требовала
от верующих ежедневного отчета в своих
поступках, и ту же самую методичность,
которую наблюдали у Франклина, мы найдем
у польского ремесленника-католика, которому
она тоже служит прежде всего для достижения
экономического преуспеяния (см. с. 259—260
наст. работы).
Характерным примером методичности
Франклина может служить составленная
им для ежедневного самоусовершенствования
таблица добродетелей и грехов.
Здесь дается перечень основных
добродетелей, которые Франклин
решил в себе воспитать. Их
было тринадцать, а именно: 1) воздержанность
в еде и питье; 2) немногословность, способность
избегать пустых разговоров, от которых
нет пользы ни одному из собеседников;
3) порядок; 4) решительность, неукоснительное
выполнение того, что решено; 5) бережливость;
6) трудолюбие; 7) искренность, отказ от
обмана; 8) справедливость; 9) умеренность;
10) чистота, опрятность в одежде и в жилище;
11) спокойствие, то есть способность не
волноваться по пустякам, из-за неприятностей
обычных или неизбежных; 12) целомудрие;
13) скромность («Автобиография», с. 482—483).
Каждую неделю Франклин посвящал
особое внимание одной из этих
добродетелей. В его таблице по
горизонтали шли дни недели, по
вертикали—тринадцать добродетелей.
В образовавшихся клеточках нужно было
ежедневно отмечать точкой любое уклонение
от той или иной добродетели, сосредоточивая,
однако, внимание прежде всего на добродетели,
«заданной» на эту неделю, и стараясь сохранить,
чистыми все относящиеся к ней клеточки
на протяжении целой недели. Через неделю
он повторял то же самое по отношению к
следующей добродетели, не забывая тщательно
отмечать уклонения от всех остальных.
Конечно, в любом слое общества
встречаются люди, занимающиеся
самоусовершенствованием методично
и планомерно; ,среди дворянства, унаследовавшего
рыцарские традиции, тоже можно найти
примеры людей, ведущих дисциплинированную
жизнь в соответствии с навязанными себе
правилами. Разница в том, что в кругах,
унаследовавших рыцарские традиции, подобная
методичность не включалась в состав общепринятых
норм и не задавала тон поведению группы.
Приведенный выше список
добродетелей иллюстрирует методичность,
которую Франклин стремился привить
другим и себе самому. Не все
перечисленные в нем добродетели
имеют" значение для личностного
образца, который Франклин пропагандировал
в своем календаре, а они-то
и интересуют нас в первую
очередь. Нормы поведения, принятые
Франклином для себя, важны здесь
постольку, поскольку они касаются
не только его одного, причем
мы стремимся ограничиться теми
моментами, которые представляются
нам особенно существенными и
типичными для рассматриваемого этоса.
Среди них прежде всего отметим отношение
к деньгам. В «Совете молодому торговцу»
Франклин писал: «Помните, что ^время—это
деньги. Если тот, кто может своим трудом
зарабатывать в день десять шиллингов,
пойдет гулять или полдня будет сидеть
без дела, хотя и будет тратить только
шесть пенсов во время прогулки или безделья,
он не должен думать, что это только единственный
расход; на самом деле он тратит или, скорее,
бросает на ветер еще пять шиллингов.
Помните, что кредит—это
деньги. Если человек оставляет
свои деньги у меня, этим самым
он дает мне проценты и дает
право в течение этого времени
делать с ними все, что я
хочу. Если человек имеет хороший
и большой кредит и правильно
его использует, он может получить
значительный доход.
Помните, что деньги обладают
способностью размножаться. Деньги
могут производить деньги, и эти
новые деньги могут тоже рождать
деньги и т. д. Пять шиллингов
превращаются в шесть, которые
затем превращаются в семь
шиллингов и три пенса и
т. д., до тех пор, пока не
превратятся в сто фунтов. Чем
больше денег, тем больше они
производят при каждом обороте,
так что прибыль растет быстрее
и быстрее. Тот, кто убивает
одну свиноматку, уничтожает всех
ее отпрысков до тысячного
поколения. Тот, кто уничтожает
одну крону, уничтожает все,
что она могла произвести,—десятки
фунтов» (с. 82).
А в «Необходимых советах
тем, кто хотел бы стать богатым»,
читаем: «За шесть фунтов в
год вы можете пользоваться
ста фунтами при условии, если
вас знают как человека благоразумного
и честного.
Тот, кто зря тратит четыре
пенса в день, в год тратит
больше шести фунтов, что составляет
проценты за пользование ста
фунтами.
Тот, кто ежедневно, день за
днем, тратит зря время, равное
четырем пенсам, теряет возможность
пользоваться ста фунтами в
год.
Тот, кто бесцельно потерял
время -равное пяти шиллингам, потерял
эти пять шиллингов так же как если бы
выбросил их в море.
Тот, кто потерял пять шиллингов,
не только утратил эту сумму,
но и всю прибыль, которая
могла быть получена, если деньги
пустить в дело, и которая к
тому времени, когда молодой
человек состарится, могла обратиться
в значительную сумму денег» (с.
80).
Трудно найти более яркое
определение «производящих» способностей
денег и более знаменательный
морализаторский лозунг, чем изречение
«время—деньги». В процитированном выше
отрывке Франклин призывает не к скопидомству
рантье, но к ускоренному обороту капитала—призыв,
столь важный для юного капитализма. Разумеется,
Франклин не первый призывал обогащаться
(об этом речь пойдет ниже), но его пересчет
времени на деньги, его забота о том, чтобы
не терять ни минуты, и о том, чтобы эта
жизненная установка стала всеобщей,—все
это было чем-то новым, способствуя формированию
этоса, который особенно отличал Европу
и Америку от азиатских культур.
Комментаторы Франклина не
раз превращали эти призывы
в карикатуру. И все же стоит
задуматься над ними всерьез
и взглянуть на них в исторической
перспективе как на определенную
разновидность житейской мудрости,
характерную для капитализма.
Здесь, как и в житейской
мудрости античных авторов, самое
важное—достижение независимости. Мудрец-стоик
достигал независимости, объявив несущественным
все в этой жизни, кроме собственной добродетели;
мудрец-эпикуреец—освободившись от страха
и научившись радоваться всему. И то и
другое было доступно лишь исключительным
людям. Мудрец-стоик был редкостью не меньшей,
чем Феникс. Восходящий капитализм предлагает
независимость куда более демократичную—независимость
благодаря деньгам. Собственная карьера
Франклина служила ему доказательством,
что этот путь открыт перед каждым. В наставлении
под заглавием «Как сделать, чтобы у каждого
человека в кармане было много денег»
читаем: «Пусть честность будет дыханием
твоей души, и никогда не забывай оставить
пенс, когда подсчитаны и оплачены все
твои расходы; и ты достигнешь счастья,
и независимость будет твоим щитом и твоей
защитой, твоим шлемом и короной» (с. 567—568).
Столько важных вещей за такую скромную
плату!
Приведенные выше цитаты
из Франклина служили М. Веберу для
иллюстрации тезиса, согласно которому
в этике, сформировавшейся на почве пуританизма,
обогащение стало призванием; по мнению
Вебера, это было специфической чертой
пуританского этоса, в отличие, например,
от лозунга «Обогащайтесь.'», провозглашавшегося
в послереволюционной Франции. К этому
тезису мы еще вернемся.
В поучениях Франклина с
его добродушием и чувством
юмора нет и следа ригоризма
или религиозного пафоса; тем
не менее очевидно, что от обогащения
у него зависит добродетельность. Вспоминая
об издававшемся им календаре, он писал:
«Я заполнил все промежутки между знаменательными
датами в календаре краткими изречениями
и поговорками, направленными главным
образом на внедрение трудолюбия и бережливости,
как средств достижения благосостояния,
а тем самым обеспечения добродетели:
человеку, находящемуся в нужде, труднее
поступать всегда честно; как гласит одна
из этих поговорок: «Пустому мешку нелегко
стоять прямо» («Автобиография», с. 493;
подчеркнуто мною.—М. О.). Эта мысль в разных
формах встречается у Франклина неоднократно.
«Кто плохо одет, тому недостает добродетели»,—гласит,
например, календарь на 1736 г.
Деньгам мы обязаны не
только добродетельностью, но
и положением в обществе. «Как
завелись у меня овцы да
корова, всяк говорит мне здорово»,—замечает
отец Авраам в «Пути к изобилию». «Хотите
узнать цену деньгам? Ступайте и попробуйте
их занять; кто просит взаймы, напрашивается
на неприятности». И хотя Франклину известна
суровость духа предпринимательства («В
торговле нет ни друзей, ни родных»,—писал
он в календаре на 1736 г.), тем не менее он
явно считает, что ради успеха в делах
нужно проникнуться этим духом: ведь «только
деньги слаще меда».
Раз уж речь зашла о
связи между добродетельностью
и богатством, стоит напомнить
здесь рассуждения Аристотеля
в «Политике». Люди, по его мнению,
не приобретают добродетели и
не сохраняют ее при помощи
«внешних благ», но, напротив, приобретают
внешние блага при помощи добродетели;
причем, в согласии с правилом
«золотой середины», -средний достаток
всего благоприятнее для добродетели.
Правление наилучших не есть правление
самых богатых, ибо наилучшие владеют
обычно умеренным состоянием (см. гл. VIII
настоящей работы). «Великодушный» * у
Аристотеля должен быть уме-
Позднее в книге «Рыцарский
этос» М. Оссовская переводит этот аристотелевский
термин как «по праву гордый». См. с. 53—56
настоящего издания. репным по отношению
к богатству, но—что бросается в глаза
читателю—он не сможет проявить свойственную
ему щедрость, не имея соответствующих
средств, так же как невозможно, не располагая
свободным временем, достичь того счастья,
важной составляющей которого было у Аристотеля
созерцание.