Автор: Пользователь скрыл имя, 20 Сентября 2011 в 20:11, реферат
В соответствии с вашим пожеланием я должен сделать доклад, который, однако, непременно разочарует вас в нескольких отношениях. От разговора о политике как призвании и профессии вы непроизвольно будете ожидать высказываний и оценок по злободневным вопросам. Но об этом мы скажем лишь под конец, чисто формально, в связи с определенными вопросами, относящимися к значению политической деятельности во всем ведении жизни (Lebensfuhrung).
Наконец, долг правдивости. Для абсолютной этики он безусловен. Итак, отсюда следует вывод о необходимости публиковать все документы, прежде всего изобличающие собственную страну, а на основе этой односторонней публикации признавать вину в одностороннем порядке, безусловно, без оглядки на последствия. Политик же обнаружит в данном случае, что в результате истина не раскрывается, но надежно затемняется злоупотреблением и разжиганием страстей; что плоды могло бы принести только всестороннее планомерное исследование проблемы незаинтересованными сторонами; любой другой подход мог бы иметь для нации, которая его использует, последствия, непоправимые в течение десятилетий. Но абсолютная этика именно о “последствиях-то” и не спрашивает.
В
этом все и дело. Мы должны уяснить себе,
что всякое этически ориентированное
действование может подчиняться двум фундаментальн
Но и на этом еще не покончено с проблемой. Ни одна этика в мире не обходит тот факт, что достижение “хороших” целей во множестве случаев связано с необходимостью смириться и с использованием нравственно сомнительных или по меньшей мере опасных средств, и с возможностью или даже вероятностью скверных побочных следствий; и ни одна этика в мире не может сказать: когда и в каком объеме этически положительная цель “освящает” этически опасные средства и побочные следствия.
Главное средство политики — насилие, а сколь важно напряжение между средством и целью с этической точки зрения — об этом вы можете судить по тому, что, как каждый знает, революционные социалисты (циммервальдской ориентации) уже во время войны исповедовали принцип, который можно свести к следующей точной формулировке: “Если мы окажемся перед выбором: либо еще несколько лет войны, а затем революция, либо мир теперь, но никакой революции, то мы выберем еще несколько лет войны!” Если бы еще был задан вопрос: “Что может дать эта революция?”, то всякий поднаторевший в науке социалист ответил бы, что о переходе к хозяйству, которое в его смысле можно назвать социалистическим, не идет и речи, но что должно опять-таки возникнуть буржуазное хозяйство, которое бы могло только исключить феодальные элементы и остатки династического правления. Значит, ради этого скромного результата: “Еще несколько лет войны”! Пожалуй, позволительно будет сказать, что здесь даже при весьма прочных социалистических убеждениях можно отказаться от цели, которая требует такого рода средств. Но в случае с большевизмом и спартакизмом, вообще революционным социализмом любого рода дела обстоят именно так, и, конечно, в высшей степени забавным кажется, что эта сторона нравственно отвергает “деспотических политиков” старого режима из-за использования ими тех же самых средств, как бы ни был оправдан отказ от их целей.
Что касается освящения средств целью, то здесь этика убеждения вообще, кажется, терпит крушение. Конечно, логически у нее есть лишь возможность отвергать всякоеповедение, использующее нравственно опасные средства. Правда, в реальном мире мы снова и снова сталкиваемся с примерами, когда исповедующий этику убеждения внезапно превращается в хилиастического пророка, как, например, те, кто, проповедуя в настоящий момент “любовь против насилия”, в следующее мгновение призывают к насилию — к последнему насилию, которое привело бы к уничтожению всякого насилия, точно так же, как наши военные при каждом наступлении говорили солдатам: это наступление—последнее, оно приведет к победе, и, следовательно, к миру. Исповедующий этику убеждения не выносит этической иррациональности мира. Он является космически-этическим “рационалистом”. Конечно, каждый из вас, кто знает Достоевского, помнит сцену с Великим инквизитором, где эта проблема изложена верно. Невозможно напялить один колпак на этику убеждения и этику ответственности или этически декретировать, какая цель должна освящать какое средство, если этому принципу вообще делаются какие-то уступки.
Коллега Ф. В. Фёрстер, которого лично я высоко ценю за несомненную чистоту его убеждений, но как политика, конечно, безусловно отвергаю, думает, что в своей книге он обошел эту трудность благодаря простому тезису: из добра может следовать только добро, из зла — лишь зло. В таком случае вся эта проблематика просто не существовала бы. Но все-таки удивительно, что через 2500 лет после “Упанишад” такой тезис все еще смог появиться на свет. Не только весь ход мировой истории, но и любое откровенное исследование обыденного опыта говорит о прямо противоположном. Древней проблемой теодицеи как раз и является вопрос: почему же это сила, изображаемая одновременно как всемогущая и благая, смогла создать такой иррациональный мир незаслуженного страдания, безнаказанной несправедливости и неисправимой глупости? Либо она не есть одно, либо же она не есть другое; или жизнью правят совершенно иные принципы возмещения и воздаяния, такие, которые можем толковать метафизически, или же такие, которые навсегда будут недоступны нашему толкованию. Проблема опыта иррациональности мира и была движущей силой всякого религиозного развития. Индийское учение о карме и персидский дуализм, первородный грех, предопределение и Deus absconditus 17 — все они выросли из этого опыта. И первые христиане весьма точно знали, что миром управляют демоны и что тот, кто связывается с политикой, то есть с властью и насилием как средствами, заключает пакт с дьявольскими силами, и что по отношению к его действованию не то истинно, что из доброго может следовать только доброе, а из злого лишь злое, но зачастую наоборот. Кто не видит этого, тот в политическом отношении действительно ребенок.
Религиозная
этика по-разному примирялась
с тем фактом, что мы вписаны в различные,
подлежащие различным между собой законам
жизненные структуры (Lebensordnungen). Эллинский
политеизм приносил жертвы Афродите и
Гере, Дионису и Аполлону, но знал при этом,
что нередко боги были в споре между собою.
Индуистская жизненная структура каждую
из профессий делала предметом особого
этического закона, дхармы, и навсегда
разделяла их друг от друга по кастам,
устанавливая их жесткую иерархию, вырваться
из которой человек не мог с момента своего
рождения, разве что возрождаясь в следующей
жизни, а тем самым устанавливала для них
разную дистанцию по отношению к высшим
благам религиозного спасения. Таким образом
ей удалось выстроить дхарму каждой касты,
от аскетов и брахманов до мошенников
и девок в соответствии с имманентными
закономерностями профессии. Сюда подпадают
также война и политика. В “Бхагаватгите”,
в беседе Кришны иАрджуны, вы обнаружите
включение войны в совокупность жизненных
структур. “Делай необходимое” — вот,
согласно дхарме касты воинов и ее правилам,
должный, существенно необходимый в соответствии
с целью войны “труд”: согласно этой вере,
он не наносит ущерба религиозному спасению,
но служит ему. Индийскому воину, погибающему
героической смертью, небеса Индры представлялись
с давних пор столь же гарантированными,
как и Валгалла германцу. Но нирвану он
презирал бы так же, как презирал бы германец
христианский рай с его ангельскими хорами.
Такая специализация этики сделала возможным
для индийской этики ничем не нарушаемое,
следующее лишь собственным законам политики
и даже усиливающее их обращение с этим
царским искусством. Действительно радикальный
“макиавеллизм” в популярном смысле
этого слова классически представлен
в индийской литературе “Артхашастрой” Каутильи (
Кто бы,
ради каких бы целей ни блокировался
с указанным средством — а
делает это каждый политик, — тот подвержен
и его специфическим следствиям. В особенно
сильной мере подвержен им борец за веру,
как религиозный, так и революционный.
Давайте непредвзято обратимся к примеру
современности. Тот, кто хочет силойустановить
на земле абсолютную справедливость, тому
для этого нужна свита: человеческий “аппарат”.
Ему он должен обещать необходимое (внутреннее
и внешнее) вознаграждение — мзду небесную
или земную — иначе “аппарат” не работает.
Итак, в условиях современной классовой
борьбы внутренним вознаграждением является
утоление ненависти и жажды мести, прежде
всего: Ressentiment'a и потребности в псевдоэтическом
чувстве безусловной правоты, поношении
и хуле противников. Внешнее вознаграждение
— это авантюра, победа, добыча, власть
и доходные места. Успех вождя полностью
зависит от функционирования подвластного
ему человеческого аппарата. Поэтому зависит
он и от его — а не своих собственных
— мотивов, то есть от того, чтобы свите:
красной гвардии, провокаторам и шпионам,
агитаторам, в которых он нуждается, эти
вознаграждения доставлялись постоянно. То,
чего он фактически достигает в таких
условиях, находится поэтому вовсе не
в его руках, но предначертано ему теми
преимущественно низкими мотивами действия
его свиты, которые можно удерживать в
узде лишь до тех пор, пока честная вера
в его личность и его дело воодушевляет
по меньшей мере часть товарищества (так,
чтобы воодушевлялось хотя бы большинство,
не бывает, видимо, никогда). Но не только
эта вера, даже там, где она субъективно
честна, в весьма значительной части случаев
является по существу этической “легитимацией”
жажды мести, власти, добычи и выгодных
мест — пусть нам тут ничего не наговаривают,
ибо ведь и материалистическое истолкование
истории — не фиакр, в который можно садиться
по своему произволу, и перед носителями
революции оно не останавливается! — но
прежде всего: традиционалистская повседневно
Кто хочет заниматься политикой вообще и сделать ее своей единственной профессией, должен осознавать данные этические парадоксы и свою ответственность за то, что под их влиянием получится из него самого. Он, я повторяю, спутывается с дьявольскими силами, которые подкарауливают его при каждом действии насилия. Великие виртуозы акосмической любви к человеку и доброты, происходят ли они из Назарета, из Ассизи или из индийских королевских замков, не “работали” с политическим средством — насилием; их царство было “не от мира сего”, и все-таки они действовали и действовали в этом мире, и фигуры Платона Каратаева и святых Достоевского все еще являются самыми адекватными конструкциями по их образу и подобию. Кто ищет спасения своей души и других душ, тот ищет его не на пути политики, которая имеет совершенно иные задачи — такие, которые можно разрешить только при помощи насилия. Гений или демон политики живет во внутреннем напряжении с богом любви, в том числе и христианским Богом в его церковном проявлении, — напряжении, которое в любой момент может разразиться непримиримым конфликтом. Люди знали это уже во времена господства церкви. Вновь и вновь налагался на Флоренцию интердикт — а тогда для людей и спасения их душ это было властью куда более грубой, чем (говоря словамиФихте} “холодное одобрение” кантианского этического суждения, — но граждане сражались против государства церкви. И в связи с такими ситуациями Макиавелли в одном замечательном месте, если не ошибаюсь, “Истории Флоренции”, заставляет одного из своих героев воздать хвалу тем гражданам, для которых величие отчего города важнее, чем спасение души.
Если
вы вместо отчего города или “отчего
края” (Vaterland), что как раз сейчас
не для каждого может быть однозначной
ценностью, станете говорить о “будущем
социализма” или даже “международном
умиротворении”, то вы подошли к проблеме
в ее нынешнем состоянии. Ибо все это, достигнутое политическим дейст