Корпоративизм

В треугольнике отношений между  НКО, государством и бизнесом определяющая роль принадлежит государству. При  этом вряд ли необходимо доказывать, что  ресурсы бизнеса, несопоставимые с  ресурсами негосударственных некоммерческих объединений, дают ему неоспоримые преимущества в отстаивании своих интересов в коридорах государственной власти. Иными словами, в этом треугольнике положение НКО оказывается заведомым проигрышным, - если рассматривать его изолированно, вне политического контекста, вне других механизмов взаимодействия государства и общества, политической системы в целом.

Существуют различные  подходы к оценке политического  режима, сложившегося в России сегодня, и тенденций его эволюционирования. Все чаще можно слышать о формировании российской модели корпоративизма. «Возникла, укрепилась, оформилась новая модель государства, - заявил, к примеру, оставивший накануне Нового года пост советника Президента РФ А.Илларионов. -  Государство стало корпоративистским»^[1]. Что это означает и так ли это? Если так, то хорошо это или плохо, в том числе для развития НКО?

Термин «корпоративистское государство» понимается неоднозначно. В советской литературе оно трактовалось, главным образом, как наиболее реакционная, фашистская форма буржуазной диктатуры^[2]. С этим мнением солидаризируются и часть современных ученых. «Устойчивое словосочетание “корпоративное (или корпоративистское) государство” – это не что иное, как приличное название государства фашистского», - считает, к примеру, Д.Драгунский^[3]. Сам А.Илларионов четкого определения не дает, но из контекста его рассуждений явно просматривается та же позиция.

Действительно, в классическом виде идея корпоративизма базируется на концепции государственного устройства, согласно которой отношения между  трудом и капиталом регулируются государством в форме профессионально-отраслевых корпораций, а парламент заменяется корпоративным советом. Идея корпоративистского государства стала развитием противостоящей марксизму «надклассовой» теории солидаризма Л.Дюги, рассматривавшего государство как «работающую корпорацию», как совокупность публичных учреждений, обслуживающих всё общество^[4]. В ней заложена привлекательная идея классовой гармонии. Понятно, однако, что реальное воплощение концепции солидаризма и корпоративизма представляет собой фактическое сращивание государства с наиболее влиятельными в экономическом отношении корпорациями. Наиболее полно такая модель корпоративизма была реализована накануне второй мировой войны в Италии, где в 30-е годы прошлого столетия стали создаваться  корпорации по отдельным отраслям экономики под руководством центрального корпоративного совета под председательством Б.Муссолини. А в 1939 г. парламент Италии был заменен «палатой фаший и корпораций».

В последующем, однако, корпоративизм стал рассматриваться и как форма демократии, при которой ведущая роль в гармонизации интересов различных социальных слоев и групп общества принадлежат объединенным профессиональным организациям работодателей и наемных работников, общественным ассоциациям и государству^[5]. К странам «корпоративистской демократии» принято относить Австрию, Нидерланды, ФРГ, Швейцарию, Швецию, а также Японию, где группы давления в качестве института политического опосредования успешно конкурируют с партиями, а государство в роли посредника между группами интересов обеспечивает экономический рост в условиях социальной справедливости. Сторонники этой модели противопоставляют ее «плюралистической демократии» (реализованной, например, в США), где согласование интересов осуществляется, главным образом, через партии, следствием чего является острота столкновения интересов и нарушение социальной справедливости. Особенностью же современного корпоративизма в России, как правильно отмечает известный российский специалист в этой области С.Перегудов, является оформившийся в нашей стране корпоративно-бюрократический симбиоз^[6].

Представляется достаточно очевидным, что в сегодняшней  России корпоративистская составляющая политической трансформации проступает все более отчетливо. Наиболее наглядное ее проявление видится в формировании при государственном участии гигантских монополий в решающих сферах отечественного производства: Газпром, Роснефть, Рособоронэкспорт, ОАО «Российские железные дороги» и т.п. Не менее известны связи АФК «Система» В.Евтушенкова, компании «Интеко» Е.Батуриной и др. с руководством столицы. При этом усиливается не только влияние государства в соответствующих отраслях, но и, наоборот, корпоративное влияние на государство. Представители крупного бизнеса становятся частью политической элиты либо непосредственно, в качестве, например, губернаторов (Красноярского и Приморского краев, Чукотского автономного округа и т.п.), либо через своих «представителей» (например, в депутатских фракциях Государственной Думы РФ). «Пропуском» при этом, разумеется, служит политическая лояльность, но это ограничение оставляет достаточный простор для эффективного представительства корпоративных интересов. Так что во многих конкретных ситуациях трудно бывает понять, в чьих интересах решаются принципиальные для страны и монополий вопросы: государства или этих компаний. Современное экспертное сообщество демонстрирует неоднозначное отношение к этой тенденции, в зависимости от понимания сути корпоративизма.

Реальная проблема видится не в  самом по себе корпоративизме и корпоративном  представительстве в органах  государственной власти, а в деформации структуры политической обратной связи. В политической системе любого общества тем или иным способом реализуются три канала политического опосредования. В современных государствах интересы значимых социальных групп, корпоративные и территориальные интересы представлены в органах государственной власти соответственно через партии, группы давления и механизмы территориального представительства. В сложносоставных обществах, к которым относится и Россия, баланс интересов значимых этнических и конфессиональных групп может быть поддержан, кроме того, институтами сообщественной демократии. Формы реализации этой модели в ряде европейских стран исследованы известным американским политологом А.Лейпхартом^[7]. Примером такого института может служить и верхняя палата советского парламента - Совет Национальностей, в котором были определены постоянные квоты для каждой из союзных и автономных республик, автономных областей и округов.

В политической системе России в той или иной степени институированы первые три механизма (см. рисунок). Существуют партии, призванные представлять интересы значимых социальных групп (упрощенно названные социальными  интересами), территориальное представительство реализуется через Совет Федерации и Государственный совет. В отсутствие закона о лоббизме группы давления действуют в значительной мере за пределами правового пространства, за исключением крупных корпораций, взаимодействие которых с государством институировано косвенно, в форме государственного участия в капитале и управлении корпорациями, с одной стороны, и корпоративного представительства в органах государственной власти, с другой.

Политические процессы, доминирующие в России, неумолимо затягивают ее в корпоративистскую колею. В силу причин объективного и субъективного порядка за годы перестройки и реформ в стране так и не сформировалась партийная система, реализующая политическую обратную связь. Сказался целый ряд обстоятельств, среди которых основные - это незавершенное социальное структурирование общества, продемонстрированная партиями неспособность отстоять интересы избирателей перед лицом исполнительной власти, политическая апатия населения, низкая популярность лидеров. Так и не сформировавшись, партийная система во второй половине 90-х годов испытала глубокий кризис, выразившийся, прежде всего, в устойчивом падении доверия к партиям со стороны избирателей, фиксируемым многими социологическими исследованиями. Выборы 1999 года, по итогам которых номенклатурные, по сути своей, объединения («Единство», «Отечество - вся Россия», «Народный депутат» и «Регионы России») получили большинство депутатских мест в Государственной Думе, а тем более последние выборы, когда «партия власти» получила конституционное большинство, убедительно показали: общество, обоснованно отождествившее российскую модель демократии с хаосом, вручило власти мандат на установление порядка с опорой на административный ресурс.

Сегодня мы являемся свидетелями завершения процесса партийного строительства, стратегия которого была сформулирована еще в 2002 г. нынешним Председателем Комитета Госдумы по делам общественных объединений и религиозных организаций, членом Генерального совета «Единой России» С.Поповым^[8]. Речь идет о формировании картельной партийной системы, т.е. системы с доминированием картельных партий, - партий, формируемых под государственным патронажем. Разумеется, такая партийная система имеет ограниченные возможности артикуляции и агрегирования интересов значимых общественных групп.

Существенно ограничены и возможности  сложившегося механизма представительства  территориальных интересов. Процедура  формирования верхней палаты Федерального Собрания и отзыва его членов оставляет органам власти субъектов РФ мало реальных возможностей влияния на решения Совета Федерации. Созданный в 2000 г. Государственный совет не имеет конституционных полномочий, является совещательным органом и тоже вряд ли может служить полноценным механизмом политической обратной связи. Что же касается институтов этно-конфессионального представительства, то они попросту отсутствуют.

На этом фоне в качестве эффективного механизма политической обратной связи  на первый план выходит лоббизм. При  чем естественное преимущество получают группы интересов, располагающие наибольшими ресурсами. Интересы мелкого и среднего бизнеса, а тем более негосударственных некоммерческих объединений отходят на второй план. Корпоративистская составляющая политической трансформации не может не вступать в противоречие с потребностями гражданского общества, структуры которого не располагают пока достаточными организационными и материальными ресурсами ни для того, чтобы государство видело в них полноценного партнера, ни для эффективного отстаивания своих интересов.

Вряд ли можно обнаружить сегодня  убедительные признаки того, чтобы  Россия двигалась в сторону корпоративистской  демократии современного европейского образца, где корпоративистская  составляющая политической обратной связи  уравновешивается эффективным представительством социальных и территориальных интересов, а этно-конфессиональное представительство не столь актуально. Было бы преувеличением утверждать, однако, и обратное, - что вектор политической трансформации российского общества указывает на Италию 30-х годов. Российский корпоративизм имеет свои корни и при всех его издержках, надо полагать, является неизбежным, но ограниченным по времени и возможностям этапом становления нового, более привлекательного и эффективного политического устройства, которое даст простор формированию и развитию форм общественного самодвижения.

Сложившиеся же условия вряд ли можно  назвать благоприятными для нормального  роста не только НКО, но также малого и среднего бизнеса. Не следует, думается, рассчитывать и на радикальное изменение в ближайшем будущем: возможности корпоративизма в России еще не исчерпаны. Но в перспективе изменения неизбежны. И дело здесь не столько в том, что внутри политического класса созреет понимание его изъянов и пороков, на что рассчитывает С.Перегудов^[9]: уж очень он удобен и выгоден обеим сторонам корпоративно-бюрократического симбиоза. Просто со временем с неизбежностью проявятся и будут усиливаться два негативных последствия вызванной им усугубляющейся деформации механизма политической обратной связи: рост социальной напряженности и падение эффективности государственного управления. Совокупность этих тенденций подтолкнет государство и общество к институализации более сбалансированного механизма представительства общественных интересов.

Тем более заслуживают поддержки  и поощрения усилия тех, кто уже  при нынешних условиях участвует  в формировании негосударственных  некоммерческих объединений и других структур гражданского общества, а также создает условия для их эффективного функционирования. Это - работа на будущее. Сегодня их усилиями формируется задел общественной самоорганизации, необходимой предпосылки выхода страны на траекторию устойчивого демократического развития.