Взгляды в философии Вебера

       Ситуацию, сложившуюся в мире, где задает нынче тон «материальное и  вообще высококапиталистическое развитие как таковое», Вебер рассматривает как напряженнейшее всемирно-историческое противоборство двух тенденций. С одной стороны, тенденции, вдохновляемой раннебуржуазными идеалами и ценностями индивидуальной свободы и демократии, а с другой — тенденции «„стандартизации" производства» и связанной с ним «унификации внешнего стиля жизни», «„закономерного" воздействия материальных интересов», «течения материальных констелляций» и т.д., формализации и бюрократизации общественно-политических отношений. В этом глобальном противоборстве свободы и необходимости Вебер отводит вполне определенное место и русскому освободительному движению, которое если чему и противостоит в наибольшей степени, так это политической и интеллектуальной «сытости» западного общества — «сытости» правовым образом защищенной личной свободой, которая воспринимается в Западной Европе как нечто привычное, тривиально-повседневное, что уже не вызывает воодушевления и не подъемлет дух. А возможна ли большая опасность для свободы, которая находится под угрозой, чем равнодушие людей, живущих ею, но не замечающих ни самой этой свободы, ни капканов, уже расставленных вокруг нее?.

       Вот почему Вебер так высоко оценивает  прежде всего то величайшее напряжение духа, которое продемонстрировало российское освободительное движение и которое, по его убеждению, имеет ценность уже само по себе, способствуя пробуждению от сытой дремы народов, для которых свобода стала чем-то таким же привычным, как ежедневный хлеб. «Никогда еще, — восклицает он, завершая свою вторую статью о русской революции, а тем самым и всю тему, — ... борьба за свободу не велась в таких тяжелых условиях, как российские, никогда с такой степенью готовности к мученической смерти — к чему, как мне кажется, должны испытывать глубокое сочувствие немцы, еше ощущавшие в себе остаток идеализма своих отцов».

       Среди тех условий, в каких оказывается освободительная борьба народов, опоздавших на брачный пир свободы и вынужденных вести борьбу в ситуации, когда против нее уже развязана на Запада новая — «тихая» - война, которую, пользуясь современным словоупотреблением можно было бы назвать «холодной», Вебер особо выделяет те, что мешают западному наблюдателю постичь ее истинный пафос и значимость. «...Глаз наблюдателя, к тому же наблюдателя из политически и экономически „сытых" народов, — пишет Вебер, — не приучен к тому, да издалека и не в состоянии сделать это, чтобы сквозь завесу всех программ и коллективных акций разглядеть беззаветный идеализм, непреклонную энергию и метания между бурной надеждой и мучительным разочарованием борцов за свободу в России».

       И он стремится, если можно так выразиться, «поставить глаз» этому наблюдателю (подобно тому, как «ставят голос» будущему певцу), обращая его внимание на самое главное, что придает истинный — и далеко не «провинциальный» и не «зпигонски»-партикулярный — смысл российской освободительной борьбе. «...Давление возрастающего богатства, связанного с привычкой мыслить „реально-политически", разрастающейся в систему (систему мышления), — развивает Вебер заключительную тему своих „хроник", — препятствует немцам в том, чтобы симпатически воспринять бурно возбужденную и нервозную сущность русского радикализма. Однако, со своей стороны, мы не должны все-таки забывать, что самое непреходящее мы дали миру в эпоху, когда сами-то были малокровным, отчужденным от мира народом, и что „сытые" народы не зацветают никаким будущим». Таковы заключительные слова второй статьи Вебера о первой русской революции, в которых вырвался наружу и собственный пафос ее немецкого летописца, изнутри высвечивающий все это его предприятие.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

       В заключение второй статьи, посвященной доказательству того печального для России факта, что вместо подлинного конституционализма она получила мнимый — псевдоконституционализм, Вебер, показав, что подобная метаморфоза вовсе не была случайной, и представляла следствие вполне объективных и рационально постижимых причин, в то же время делает, так сказать «контрфактически» вывод: «Но не будем заблуждаться: эта „конституционная Россия" (в отличие от мнимо-конституционной) так или иначе придет», именно благодаря конституционализму она должна будет стать для Германии «более сильным, а так как станет более чувствительной к инстинктам масс и более беспокойным соседом», чем управляемая «достойным презрения царским правительством», с каждой новой войной подвергающим страну все более «фундаментальной опасности».

       Не  говоря уже о том, что это совершенно недвусмысленное выражение уверенности  в победоносном завершении освободительной  борьбы в России, в которой учреждение «псевдоконституционалиэма» никак  нельзя считать заключительным аккордом, не очень-то похоже на «комбинацию пессимизма и пожелания успеха», а то и полное неверие в осуществимость «идеала свободы», здесь важно обратить внимание и на нечто другое, более существенное. Выражая уверенность в конечной победе освободительной борьбы «этого устремленного ввысь народа», в котором пришли в движение «все идеальные силы», и заранее приветствуя этот, с точки зрения Вебера, вовсе не такой уж невероятный, вопреки всем «осложняющим обстоятельствам», ее итог, — он тем самым подчеркивает безусловный примат ценности свободы перед всеми другими ценностями.

       Нам достаточно подчеркнуть здесь, насколько  актуально звучит сегодня — именно сейчас — призыв Вебера: отправляясь от трезвого учета тех устремлений и сил русского освободительного движения, которым принадлежит будущее и которые все равно рано или поздно пробьют себе дорогу, несмотря на нынешние победы сил, противостоящих им как в «верхах», так и в «низах» российского общества, уже «теперь скорее справиться мирно-полюбовно с хаосом вопросов, лежащих между нами, чем взваливать их на наших внуков». Внуков, кочорым все равно придется иметь дело с Россией, сильной своей свободой, а не слабой по причине ее отсутствия. Ибо поступая иначе, то есть принимая на веру «информацию» тех «официозных» российских газет, которые по-прежнему продолжают выдавать слабость России за ее силу, — в то же время используя, кстати, и «тупоголовую вражду наших (германских) органов прессы, «поддерживающих государство», к демократии в качестве средства канализации ненависти масс (российских) вовне   — против нас», «немецкие реакционные приверженцы „реальной политики"» могут достичь весьма неприятных результатов. Они могут ведь и впрямь „пробудить против себя", а главное, против всей страны, чувства, аналогичные тем, что перед 1870 г. вызывал Наполеон III у нас самих». Спрашивается, так ли уж реалистична была бы подобная «реальная политика» со своей близорукой ставкой на антидемократические силы в России.  
 

Список использованной литературы: 

1. Макс Вебер  и Россия, Ю.Н. Давыдов // Социологические исследования, номер 3, 1992, с. 115 - 128
2. О буржуазной демократии в России, М. Вебер (пер. А.Ф. Филлипова) // СоцИс, номер 3, 1992, с. 130 - 134
3. Избранные произведения, М. Вебер // М, Прогресс, 1990
4. История социологии (учебное пособие) // Минск, Вышэйшая школа, 1997
5. В.П. Култыгин, Ранняя немецкая классическая социология // М. 1991