Теория познания Канта и проблема обоснования науки

1.  Теория познания Канта и проблема обоснования науки 

     Философские идеи Иммануила Канта можно понять только в контексте культуры нового времени, в том числе такого ее феномена, как  наука. Почти общим  местом стало в историко-философской  литературе убеждение, что взгляды Канта сложились  в ходе  размышлений над принципами ньютоновского естествознания. Нельзя, конечно, упускать из виду,  что не менее важна другая сторона дела – осознание Кантом социальных задач своего времени. Отсюда вырастает кантова философия культуры, опираясь на которую,- как впрочем, и на общую теоретико-познавательную установку мыслителя, -  создают свою «философию культуры» неокантианцы. Но для исследования сформулированного в заглавии статьи вопроса мы вправе отвлечься от этого обстоятельства.

     Так называемая позитивная наука, прежде всего  механика, к XVII оформляется как теоретическое знание,  включающее в себя четко сформулированные исходные принципы, дедуктивный способ  доказательства и законы, описывающие поведение предметов. Закон можно охарактеризовать как всеобщее знание, т.е. знание, объясняющее поведение всех объектов данного класса при определенных условиях. Однако это знание не может быть получено в результате индуктивного обобщения некоторых общих признаков, присущих единичным случаям.

Будучи  всегда незаконченной, индукция не может  дать гарантии всеобщности, и эта  ее незавершенность послужила отправным  пунктом как для критики эмпиризма  со стороны рационализма, так и  для различного рода скептических выводов.

Философский анализ научного знания позволил, далее, рассмотреть его в плане мысленного эксперимента: дело заключается в том, что в строгом смысле слова любой закон относится непосредственно к некоему «идеальному объекту» («математической точке», «абсолютной пустоте», «идеальному газу») и объясняет  поведение реальных предметов с его помощью. Трудность заключается в том, чтобы объяснить, как формируются подобные идеализированные предметы и каким образом на этой основе могут быть поняты предметы реально.

    Иммануил Кант, по-новому определивший понятие «опыта», отвечая на эти вопросы, как известно, отверг эмпиризм с позиций априоризма: всеобщее знание, по Канту, носит не апостериорный, а априорный, доопытный характер. С этим утверждением тесно смыкается признание Кантом конструктивной силы человеческого мышления. Эта идея прекрасно выражена в достаточно известном месте из второго издания «Критики чистого разума»: «Но свет открылся тому, кто впервые доказал теорему о равнобедренном треугольнике (безразлично, был ли это Фалес или кто-то другой); он понял, что его задача состоит не в исследовании того, что он усматривал в фигуре или в одном лишь ее понятии, как бы прочитывая в ней ее свойства, а в том, чтобы создать фигуру посредством того, что он сам priori, сообразно понятиям мысленно вложил в нее и показал (путем построения). Он понял, что иметь о чем-то верное априорное знание он может лишь в том случае, если приписывает вещи только то, что необходимо следует из вложенного в нее им самим сообразно его понятию».

     Из этого можно сделать следующий вывод: для Канта предмет научного мышления – это идеальный  объект и в качестве такого, по сути дела, есть не что иное, как мысль, совпадает с ней. Но это только одна сторона дела; другая сторона заключается в том, что содержание мышления, его предмет, должно противостоять мысли, ибо познание является отношением мысли к чему-то иному (я не знаю или не знаю что-то), а чем может быть это иное, как не бытием?

     Налицо парадокс: мысль как будто  не может заключать в себе  ничего, кроме мысли, но в то же время она не может существовать (не может быть мыслью), не относясь к чему-то вне себя, не включая, следовательно, в себя нечто, с мыслью не совпадающее и принципиально иное. Это иное и есть реальность, бытие. Но каким образом бытие может стать предметом познания иначе, чем в качестве мысленного, идеального бытия? Получается замкнутый круг… Можно выразить это и иначе: мышление оказывается тождеством мысли объекту (т.е. мысленному предмету), и одновременно их несовпадением (признанием реального объекта в его отношении  к мысленному). Если представить себе, что предмет целиком сливается с мыслью, то нет самого мышления, так как нет отношения  к  другому. Если  же признать их различие, то как будто отсутствует всякая возможность для объяснения того, как внутри мышления может существовать нечто совершенно чуждое ему, и какое отношение может иметь к нему мысль.

     В силу такого противоречия, говоря  словами Канта, самому мышлению  присущи в одно и то же  время стремление выйти за  свои собственные рамки в поисках того, к чему оно должно относиться, и требование ограничить эти притязания как неправомерные и неосуществимые. Кант находит из этого затруднительного положения такой выход: мышление, согласно его убеждению, должно включать в себя нечто иное, но это может осуществиться только в мыслительной же форме, в форме понятия – иного пути здесь нет. Правда, это будет понятие особого рода, характеризующее скорее оборотную сторону мышления, его границу. Таков ноумен, обозначающий бытие внутри мышления. Это понятие «вовсе не позитивно и не есть определенное знание о какой-то вещи, а означает лишь мысль о каком-то нечто вообще, при которой я отвлекаюсь от всякой формы чувственного созерцания». Что же касается бытия вне мышления, понятие чего, по Канту, у нас возникает с необходимостью, вследствие стремления разума выйти за собственные пределы в поисках своего предмета, то это – вещь  в себе, следовательно, знание о ней нам никак не может быть дано.

     Таким образом, «бытие» для  Канта есть, во-первых, предпосылка познания, а во-вторых, некое предполагаемое и, таким образом, полагаемое мыслью неизвестное как тот результат, который обнаруживается всем ходом критики познавательной способности человека. Реальный мир существует, и именно с ним имеет дело реальный человек – в этом для Канта нет никакого сомнения. Вся трудность заключается в том, чтобы объяснить, как воспроизвести реально существующие предметы в логике понятий. Очевидно, они должны быть осмыслены в качестве логической проблемы. Не будучи в состоянии включить в себя предмет в его материальности, познание должно сконструировать его как свой идеальный объект. Материал для конструирования, по Канту доставляет ощущение, устанавливающее связь с реальностью (пусть только предполагаемой), форму же – априорные  элементы познания: пространство и время как формы чувственного созерцания и категории как формы рассудочной деятельности.

     Ни в ощущениях, ни в рассудке, считает Кант, не заложена возможность  выхода непосредственно к бытию.  Казалось бы, ощущения теснее всего связывают человека с внешним миром, -  но они в то же время наиболее субъективны, и в них предмет не только не противостоит субъекту, но сливается с ним. «Объективность» же категорий, состоящая, по Канту, в их всеобщности и необходимости, как раз отделяет человека от внешнего мира. Поэтому в конечном счете Кант видит возможность выйти к бытию посредством мышления в его высшей форме – форме разума. Но и для него бытие – вечная загадка.

     Вкратце представление Канта  о ходе познания сводится к  тому, что все знание рассматривается  как взаимосвязь активного и  пассивного моментов. В чувственности  нам дается материя опыта, доставляемая посредством ощущений, т.е. пассивного восприятия воздействий извне. Но эта материя должна быть оформлена в рамках пространства и времени, и созерцанию принадлежит здесь активная роль. Категории составляют форму рассудочной деятельности и, казалось бы, не нуждаются для своего существования в активности; но их применение к чувственному материалу требует продуктивной деятельности воображения, которая и есть действие рассудка на чувственность и первое его применение к условиям возможного опыта. Наконец, деятельность разума имеет пассивную сторону в качестве изначально присущего самому разуму требования высшего синтеза, т.е. абсолютной целостности знания, но реализуется это требование в творческой  деятельности разума, порождающего мир идей.

     Таким образом, познание Кант понимает в виде двуединого процесса: пассивного восприятия субъектом движения от объекта к субъекту, и активного движения от субъекта к объекту. Но ни в одном из этих движений мы не соприкасаемся с объектом самим по себе. И тот предмет, который разум задает в виде задачи для рассудка и чувственности,- это  его собственное творение; это всего лишь  умопостигаемый, а не реальный предмет, «ноумен». Если при этом воображают, пишет Кант, что созданный таким образом нами объект тождествен с реальным, то это всего лишь иллюзия.

     Ито таков: предмет мысленного  конструирования, известный нам  постольку, поскольку мы участвуем  в его созидании,- это явление.  Предмет, в самом мышлении противостоящий  мышлению, не совпадающий с ним  – ноумен. Предмет,  находящийся за границами мышления – вещь в себе. Все три – понятия, но одно позитивное,  второе – неопределенное, а третье – негативное. Поскольку в мышление каждый раз так или иначе включено стремление выйти за свои собственные пределы, постольку  мы всегда имеем дело с мыслью в ее внутренней расщепленности, в противоречии с самой собой. Об этом фактически все время идет речь у Канта.

     Попытка переосмыслить основные  категории кантовской философии,  и прежде всего понятие вещи  в себе с  целью устранить это внутреннее противоречие, вызвала к жизни все направления и школы кантианства. Одна из них – марбургская школа, сформировавшаяся к 70-м годам ХIX в., основателем которой был Герман Коген (1842-1918). К ней принадлежали также Пауль Натори (1854-1924) и Эрнст Кассирер (1874-1945). Ее особенностью было продолжение линии Канта в ориентации философии на науку.

     Разработка философских принципов  марбургской школы – это одновременно  критика «Критики чистого разума».  Главной причиной ошибочных выводов своего великого учителя Коген считает то, что Кант «засорил» созданный им же самим трансцендентальный метод психологизмами и остатками метафизических воззрений; Коген выдвигает требование  «очистить» Канта  от самого Канта, отделить то, что было в его учении верным,  от ошибочного.  «Я должен был предпринять ревизию кантовских понятий,- пишет Коген в своей интерпретаторской работе о Канте, - как для того, чтобы они сами могли быть объеденены в непротиворечивую целостную систему, так и для того, чтобы расчистить путь своей дальнейшей работе».

     В первую очередь Коген   обращает внимание на кантовскую  постановку вопроса о том, как  возможны математика и естествознание  именно в качестве «чистого»  знания; для него такая возможность  тождественна обоснованию особого рода бытия – бытия  математических объектов. Естественно, что уже здесь ему пришлось произвести переосмысление вещи в себе.

     Средством анализа и ревизии  «Критики» Коген считает понятие  целостности, систематичности. Как  известно, для Канта неотъемлемой характеристикой научного знания была систематичность: все виды знания по сути дела оказывались формами синтеза. Так, созерцание есть низшая форма синтеза по сравнению с категориями рассудка,  которые в свою очередь подчинены синтезу, выраженному в требовании абсолютной законченности и целостности знания, хотя последняя и недостижима и является синонимом вещи в себе. Однако, несмотря на это, требование целостности опыта – имманентная разуму потребность. В этой связи Кант ссылается на Платона, определяя вещь в себе как необходимое понятие разума, хотя для него и не может быть никакого адекватного  предмета. по канту, требование завершенности, целостности опыта выдвигается в понятии абсолютного, безусловного. Но поскольку такое знание в опыте достигнуто быть не может (опыт всегда не завершен), то здесь на первый план выступает характеристика цели, или проблемы; «Можно сказать, например, что абсолютное целое всех явлений  есть только идея, т.к. мы никогда не можем образно представить это целое, и потому оно остается проблемой без всякого разрешения…»

       Из этой интерпретации и будет исходить Коген. Самым существенным для него явится, следовательно, определение вещи в себе именно как идеи проблемы, идеи задачи и далее – как регулятивного принципа. Регулятивный принцип необходим для познания в контексте «критики»; несмотря на то, что мы не можем считать идеи конститутивными принципами, т.е. такими понятиями, с помощью которых формируются предметы опыта, все же благодаря  им  рассудок «лучше и дальше направляется в своем знании». Идеи делают возможным переход  от естественнонаучных понятий к практическим. Однако если в кантовской философии идеи в качестве регулятивного принципа фактически не привносят в теоретическое познание ничего, кроме его ограничения, то для Когена регулятивный принцип – это двигатель мышления, его фермент и катализатор. Это означает, что понятие идеи раскрывается Когеном совсем по-иному, чем Кантом.

     Кант заимствовал термин «идея» у Платона. Последний, по его словам подразумевал под этим термином нечто не только не возникающее из опыта, но и далеко превосходящее все понятия рассудка. Идеи - первообразы самих вещей, а не только ключ к возможному опыту, каким являются категории. Кант настаивает на том, что Платон ясно видел, как наш разум, трактуя идеи, уносится в область знаний, заходящих так далеко, что не может быть никакого предмета или опыта, который совпадал бы с ними. Тем не менее идеи не сводятся к иллюзиям, обладая трансцендентной реальностью. Платон пытался обнаружить их не только в сфере нравственности,- но и в реальном существовании растений, животных, в правильном порядке мироздания.