Проблема человека в творчестве Бердяева

Проблема человека в творчестве Бердяева. 
В центре мировоззрения Бердяева стоит проблема человека. Он определяет человека как существо противоречивое и парадоксальное, совмещающее в себе противоположности, ибо оно принадлежит к двум мирам - природному и сверхприродному. Духовная основа человека не зависит от природы и общества и не определяется ими. Человек, по Бердяеву, есть загадка не в качестве организма или социального существа, а именно как личность. Понятие личности он отличает от понятия индивида. Индивид - категория натуралистическая, это - часть рода, общества, космоса, то есть в этой ипостаси он связан с материальным миром. Личность же означает независимость от природы и общества, которые предоставляют лишь материю для образования активной формы личности. Личность нельзя отождествлять с душой, это не биологическая или психологическая категория, а этическая и духовная. Личность не есть часть общества или универсума. Напротив, общество есть часть личности, ее социальная сторона (качество), равно как и космос есть часть личности, ее космическая сторона. Этим объясняется, что в каждой личности есть и нечто общее, принадлежащее всему человеческому роду, тому или иному профессиональному типу людей и т. д., но не в этом ее суть. Иными словами, личность - это микрокосм, универсум в индивидуально неповторимой форме, соединение универсального и индивидуального. Тайна существования личности - в ее абсолютной незаменимости, в ее однократности и несравнимости. Личность призвана совершать самобытные, оригинальные творческие акты. 
 
Будучи религиозным философом, он и христианство понимает прежде всего как выражение сущности человека, его самых глубинных помыслов и интересов. «Христианство есть персонализм… Персоналистическая революция, которой по-настоящему еще не было в мире, означает свержение власти объективации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов — личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру» (10. С.280). 
 
Поддерживая традиционную русскую концепцию человека, он настаивает на его неповторимости и возможности до конца быть раскрытым с помощью разума («тайна личности, ее единственности, никому не понятна до конца…», «личность человека более таинственна, чем мир», «человек — микрокосм и заключает в себе все»). Не мир определяет человека, а человек определяет свой мир, два разных человека означают существование двух разных миров. 
 
Вознеся личность столь высоко, Бердяев утверждает ее примат над человеческим родом. «Род всегда представлялся мне врагом и поработителем личности… Поэтому борьба за свободу есть борьба против власти родового над человеком» (10. С.54). Именно поэтому он резко отделяет индивидуальные проявления человека, в том числе духовные, от общечеловеческих, например, любовь как духовное в человеке и взаимоотношение полов как проявление «животного» (общего). 
 
Его приверженность свободе личности настолько велика, что несмотря на свою религиозность, он не может принять в христианстве ничего, что было бы связано с ущемлением личности. Он полагает, что нет более реакционной идеи, чем идея растворения человека в космической жизни, признанной божественной. 
 
Неповторимость и индивидуальность человека оборачивается у Бердяева его одиночеством. Из философской концепции уникальности человека и его одиночества вытекает идея о том, что цель общества — не равенство людей, а забота о сохранении достоинства человека. Достоинство личности получает у Бердяева статус философского принципа, который определяется отношением к различного рода формам устройства общественной жизни. «Человек должен быть теоцентричен и организовывать себя на божественном начале, в этом его образ; общество же должно быть антропоцентрично и организовываться на начале человечности» (10. С.269). Если же, по Бердяеву, этот принцип не соблюдается, и человек становится антропоцентричным, он превращается в обособленного эгоиста; если же общество становится теоцентричным, оно превращается в теократию, становится тоталитарным. 
 
Отношение человека к Богу у Бердяева является самой глубокой основой его подхода к человеку. То, что человек — целая система противоречий, это ясно всем. Но эта противоречивость становится, по Бердяеву, ясной только при соотношении человека с Богом: «с одной стороны, человек существо падшее и греховное, не способное собственными силами подняться; с другой — он есть образ и подобие Бога, вершина творения, он призван царствовать. Сын Божий стал человеком и в Нем есть предвечная человечность. Существует соизмеримость между Богом и человеком в вечной человечности Бога» (10. С.166). Эта соизмеримость и позволяет надеяться на человека, сохранять веру в него. » Теории Маркса, Ницше, Фрейда, Хайдеггера, современные романы, ужасы войны и революции, вспышки древней жестокости — все сокрушает возвышенные учения о человеке. И все же я думаю, что наиболее правыми были Паскаль и Достоевский, которые не имели никаких иллюзий, но открывали человека как существо двойственное, низкое и высокое. Я имел много разочарований в людях, видел много низости, злобы, жестокости, измен… и все же во мне сохранилась вера в человека, в Божий замысел о человеке. Вера в человека есть одно из выражений веры в Бога. Всякая вера, вера в истину, в смысл, в ценности есть лишь вера в Бога» (10. С.299).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Философия свободы и творчества. 
Тесно связана с проблемой человека в философии Бердяева проблема свободы и творчества. Сам он в учении о свободе видит свой основной вклад в философскую мысль. Мир свободы, по Бердяеву, не подчинен ни рациональному, ни объективному пониманию свободы. «Самое бытие не есть первичное, а есть уже продукт обработки мысли». Это был разрыв с Платоном, Аристотелем, Ф. Аквинским, Соловьевым и др. 
 
Старую философскую проблему о соотношении бытия и сознания (духа) Бердяев поворачивает по-своему: примат свободы над бытием, что означает примат духа, который есть свобода. Бытие как бы застывшая свобода. Примат же бытия над свободой приводит к отрицанию свободы. Тем самым Бердяев меняет самонаправленность философского поиска: взаимозависимость и противопоставление материи и сознания, плоти и духа — это надуманная проблема. Истинная же проблема философии: противоречие между свободой и рабством, зависимость от материи, материального, когда «за хлеб соглашаются отказаться от свободы духа». «В свободе скрыта тайна мира. Бог захотел свободы, и отсюда произошла трагедия мира. Свобода вначале и свобода в конце. Бог присутствует лишь в свободе и действует через свободу… Не свобода есть сознание необходимости (Гегель), а необходимость есть сознание свободы, ее направления. Свобода через свободу» (там же. С.51). Именно эта концепция свободы определяет у Бердяева решение ряда глубинных проблем человеческого существования, человеческой истории. Так, например, именно из концепции свободы вытекает отрицание им любви в рамках законов государства, семьи. «Любовь всегда нелегальна. Легальная любовь есть любовь умершая». Или «Революционность (-ция) есть прежде всего революционность (-ция) духовная, восстание духа, то есть смысла против рабства и бессмыслицы мира». 
 
Таким образом, Бердяев выводит свободу за рамки логики. Он находит замечательный прием, который позволяет ему это сделать, связывая свободу не с бытием, а с ничто, в которое вкоренена свобода, находящаяся, таким образом, вне причинных отношений, которым подчинено бытие. Но в вопросе свободы он не до конца последователен. Так, объявив свободу безосновной, Бердяев в другом случае признает наличие такой основы в Боге. «Бог есть свобода и как Освободитель, а не господин он дает свободу». Более того, Бердяев предлагал и совершенно противоположный (первым двум) подход к свободе и Богу: если Бог есть основа свободы, то свобода есть сила, превосходящая силу Бога или равная ей, ибо человек — не только дитя Бога, но и дитя свободы, над которой Бог бессилен. Свобода, таким образом, абсолют несотворенный. 
 
В продолжение темы свободы выступает тема творчества. Если свобода — источник творчества, то творчество — путь к трансцендентному, потустороннему Бытию. Как свобода есть самодовлеющая ценность, так и творчество есть высшее в человеке, но священное явление. Не жизнь определяет теорию, а творчество в лице теории превосходит жизнь. Бердяеву принадлежит афоризм: «Серо дерево жизни и вечно зелена теория… то, что называют жизнью часто есть лишь обыденность, состоящая из забот. Теория же есть творческое познание, возвышающееся над обыденностью». Так же, как и свобода, творчество у Бердяева вырастает в космическую самодовлеющую силу. 
 
Итак, если свобода — это требование Бога от человека, то ответом на это требование является творчество. Именно в творчестве проявляется взаимозависимость Человека и Бога. «Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога…» Из этого замечания видно, что в трактовке творчества Бердяев отходит от исконных христианских ценностей (спасение, святость и т. п.). Он пишет, что цель человека не спасение, а творчество как ценность, не знающее над собой внешнего суда, а культ святости должен быть дополнен культом гениальности. 
 
Бердяев видит, что между его пониманием творчества и свободы и действительностью — дистанция огромного размера. В реальной действительности человек обладает минимумом свободы, а доля творчества весьма незначительна. Отсюда он так решительно осуждает реальность. «Социальная действительность иррациональна. В ней царствует зло». Под тяжестью грехов мира даже творческий человек теряет свободу. Поскольку творчество в силу порочности мира неизбежно искажается, не достигает своей подлинной цели (идеала), то будущее не приносит человеку утешения, напротив, оно становится источником тоски. 
 
«В будущем человека ждет Страшный суд, история кончается, в этом ее смысл. Поэтому настоящая философия истории есть философия истории эсхатологическая, есть личный и исторический апокалипсис. Историческая судьба и исторический конец входят в мою судьбу и мой конец. Это и есть философия» (10. С.287).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Историософия Бердяева и Русская Идея. 
Николай Александрович Бердяев (1874-1948) трактовал историософию как особый вид философской рефлексии над историей, для которого характерно внимание на проблемах соотношения универсального и индивидуально-национального, своеобразия национальной исторической судьбы, поиска смысла истории, создания целостной модели исторического процесса и эсхатологических образов будущего. 
По мнению Бердяева, концептуальная основа русской историософии состоит в убеждении, что «универсально-общечеловеческое находится в индивидуально-национальном, которое делается значительным именно своим оригинальным достижением этого универсально-общечеловеческого». Главные вопросы русской историософии, по Бердяеву, суть таковы: «Что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова её судьба?... Может ли Россия пойти своим особым путём, не повторяя всех этапов европейской истории?» 
 
Историософская парадигма Бердяева отличается стройностью и четкостью — в основе ее лежит следующая схема. 
 
Главное свойство русской души — максималистическая религиозность (безусловная нерефлексивная вера в нечто трансцендентное), влекущая русскую душу к осуществлению мессианской идеи — обретению царства абсолютной правды (царства духа), что, в свою очередь, порождает в русском народе пренебрежение социальной сферой жизни и пассивность в государственном строительстве. Русская интеллигенция совершила подмену искомой цели: вместо царства духовной правды она устремилась к достижению царства социальной правды, что привело к революции 1917 года и образованию тоталитарного коммунистического государства. 
 
Русская история, согласно Бердяеву, не знала альтернативных вариантов развития: то, что происходило, не могло не произойти. Выводы Бердяева однозначны и непреложны: «Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России... Это было определено всем ходом русской истории... Я хотел показать в своей книге, что русский коммунизм... есть трансформация и деформация старой русской мессианской идеи»[1]. 
 
 
Религиозно-идеалистические воззрения Бердяева так и не приобрели законченного и систематизированного вида, оставшись в целом «плюралистической» реакционно-романтической реакцией на общий кризис империализма и крушение самодержавно-капиталистической России. Между тем среди вопросов, которым Бердяев уделял особенно много внимания, были вопросы историософии. Это было обусловлено его настойчивыми поисками смысла как конкретно-исторических событий конца XIX — первой половины XX в., так и смысла всей мировой истории. 
 
Историософское мышление имеет у Бердяева два измерения — религиозно-мистическое и культурологическое. Первое вытекало из общей религиозной ориентации философа, второе оказывалось результатом идеалистического восприятия исторической реальности, духовные процессы которой («культура») истолковывались в качестве квинтэссенции и подлинного содержания истории, а материальная жизнь общества и индивида либо вообще игнорировалась, либо третировалась как нечто ужасное и требующее «преодоления». Это была спиритуалистически-теологическая точка зрения, которая, по словам Маркса, «отделяет мышление от чувств, душу от тела, себя самое от мира, точно так же она отрывает историю от естествознания и промышленности, усматривая материнское лоно истории не в грубо-материальном производстве на земле, а в туманных облачных образованиях на небе» (1, 2, 166). 
 
Основная историософская схема Бердяева не отличалась особой оригинальностью, так как была связана со специфическим объяснением соответствующих библейских мифов. Она не только «объясняла» начало истории, но и указывала пути ее свершения и цель. Согласно этой схеме, проблема «христианство и гуманизм» выступала как основная коллизия истории, вокруг которой развивались ее основные тенденции в последние столетия. Однако «начало» истории, ее решающие события и исход связывались с вхождением в историю метаисторического. 
 
В целом изменение историософских взглядов Бердяева проходило в ходе разработки им методологических проблем «истолкования истории». По мере нахождения относительно четких положений на этот счет сама схема, не меняясь существенно в своем содержании, приобретала все более очевидную субъективно-идеалистическую окраску. 
 
Впервые более или менее развернутые идеи философии истории были высказаны Бердяевым в книгах «Новое религиозное сознание и общественность» и «Философия свободы». Если первая касалась в основном «прикладной» историософии: проблем государства, власти, революции, общественных отношений и т. п. — и если специфика историософской схемы состояла здесь в подчеркивании необходимости «нового откровения» и «Третьего завета», то в «Философии свободы» общие идеи о смысле истории разработаны более детально и занимают самостоятельное место. История, писал Бердяев, началась после грехопадения, «тайна» которого в свободе человека. «Начало» истории связывалось им с качественным изменением всего бытия, которое стало испорченным, объективным, временным. Таким образом, история понималась и как «испытание» свободы, и как «болезнь бытия», имеющая свою хронологию. Истолкование истории как болезни бытия с этого времени сопровождалось резкой критикой всего посюстороннего. Причем поскольку Бердяевым была избрана религиозно-мистическая точка зрения на историю, он отказался от поиска имманентного источника ее развития: она лишилась внутренней жизни и стала управляться с небес. Тем самым Бердяев лишил смысла и ценности не только материальную, но и духовную жизнь людей в пределах действительной истории. 
 
Нельзя, однако, сказать, что в этот период Бердяев просто призывал к бегству из истории и «разрушению» мира. «Новое религиозное сознание, — еще оговаривался он, — должно понять великий смысл исторического труда». Этот «великий смысл» усматривался в «нейтральном прогрессе очеловечения», в возможности выявления «путем исторического прогресса сверхчеловеческих сил» (12, 192—193). 
 
Но и в этом случае история лишалась самодостаточности и собственного смысла. Более того, Бердяев предрекал, что, несмотря на «устранение» в ходе человеческого прогресса «непосредственных» последствий первородного греха и выхода из «первобытного зверства и рабства», «тоска усилится, радости будет еще меньше, ужас пустоты и небытия достигнет размеров небывалых. Внутренняя отчужденность и внешняя связанность будут возрастать по мере внешнего освобождения и насильственного соединения людей» (там же, 194). Решающие моменты истории были отнесены им в область вневременного и надмирного. Эти узловые пункты — грехопадение, искупление и окончательное спасение — рассматривались как «метаисторические» моменты, предопределяющие историю, хотя вопрос о том, что заставляло людей внутри истории двигаться именно в указанном направлении, был оставлен без внимания. 
 
Отличительная особенность историософских представлений Бердяева состояла в резкой волюнтаристической критике объективной реальности, в том числе и объективной реальности истории. Волюнтаризм этот вытекал из идеалистического учения о свободе, которая якобы превратилась в необходимость объективного мира в результате «свободно совершенного греха». «Актом свободного избрания порожден порядок необходимости», — писал Бердяев в 1911 г. (там же, 61). Критика истории как объективной реальности сочеталась у Бердяева с нападками и на все секулярные концепции мировой истории, в том числе и на гуманизм как культурно-историческое и мировоззренческое явление. Если человеческая историческая практика интерпретировалась не более как углубление водораздела между добром и злом и бессознательная подготовка человечеством почвы для окончательной битвы бога и дьявола, то явление Христа было названо точкой, предварявшей конец истории. Христос, согласно Бердяеву, явил миру образец единства земного и небесного, а также указал путь спасения. 
 
Историософские высказывания Бердяева имели скорее характер пророчеств о грядущем «конце света», чем философских размышлений. В этот период решение им вопроса о смысле истории не было оригинальным, так как ведущие идеи были позаимствованы у Вл. Соловьева и Мережковского. Надежды на «окончательное спасение» возлагались на «богочеловечество»: «Богочеловечество, совершенное соединение человечества с божеством, может явиться лишь результатом проникновения св. Духа в путь истории и культуры» (там же, 196—197). Будучи исполнением «Третьего завета», оно, по Бердяеву, должно осуществиться как «новая и вечная теократия». О значительном влиянии реакционных историософских конструкций Вл. Соловьева говорит и объективно-идеалистическое понимание бога как «становящегося абсолюта». Рассуждения о соловьевской идее «мировой души» («Софии»), столь нехарактерные для позднего Бердяева, также занимали существенное место в «Философии свободы». 
В конечном счете Бердяев отказался от понимания истории как прогрессирующего процесса увеличения материальной и духовной силы человека, роста и обогащения его сознания и самосознания. Иначе говоря, история не рассматривалась им как естественный способ бытия человека. Она была объявлена мифом. Мифом в смысле сплошного заблуждения человечества, мифом в смысле провиденциальной «запрограммированности» исторического процесса, мифом в смысле невозможности рационального ее познания и ориентации в ней. Именно это имел в виду Бердяев, когда говорил об истории как «особой реальности»: «история есть миф — реальность иного порядка, чем реальность объективной эмпирической данности» (там же, 29). Бердяевская историософия по существу антиисторична, так как строится в «перспективе» обреченности и конца света. Бердяев усматривал в «конце истории» «абсолютное» вознаграждение за все те исторические поражения буржуазно-помещичьего бытия, которые представлялись ему «неудачей» истории вообще, К этому можно добавить, что Бердяев оказался антиисторичным философом еще и потому, что не смог (а скорее всего не пожелал) применить принцип историзма к своей собственной философии, как определенному религиозно-философскому продукту самодержавно-империалистической России конца XIX — начала XX в. 
 
 
 
     Умом России не понять,  
     Аршином общим не измерить:  
     У ней особенная стать —  
     В Россию можно только верить. 
     Тютчев Ф.И. 
Николай Александрович Бердяев — один из самых известных русских философов XX 
века. Его философия впитала в себя множество самых разнообразных источников. 
В различные периоды, его вдохновляли Кант, Маркс, Беме, Шопенгауэр, Ницше. Из 
русских мыслителей на него заметное влияние оказали Михайловский, Хомяков, 
Достоевский, Соловьев, Несмелое, Розанов и другие. 
Н. А. Бердяева и поныне считают одним из властителей дум XX века. Чему же 
конкретно обязан своей известностью этот философ? Он не аналитик, не 
исследователь. Он, конечно, автор оригинальных концепций: о богоподобных 
возможностях человека-творца, о «ничто» как подоснове мира, не входящей в 
божественную компетенцию, и т. п. Но, думается, не в этом дело. А в том, что 
Бердяев — мыслитель, не устававший возвещать о драгоценной человеческой 
личности и пророчествовать о ее судьбе. 
Ответственный, озабоченный состоянием мира, взгляд Бердяева формулировался в 
ответ на вызов времени. Большинство его пророчеств, рождавшихся как будто от 
соударений с духовными реальностями и, как молнии, озарявших будущее, до сих 
пор остаются в силе. 
Одной из основных проблем, волновавших Бердяева, была ”русская идея”. 
Суждения Бердяева о России, русском народе, русской душе неповторимы, 
свободны и широки. В его ”русской идее” нет строгой последовательности и 
терминологической точности, зато присутствуют яркая образность и 
аллегоричность, обилие афоризмов и исторических параллелей, контрасты и 
парадоксы. Русская душа, пишет он, представляет собой сочетание разнородных 
сущностных начал: «неисчислимого количества тезисов и антитезисов» - свободы 
и порабощенности, революционности и консерватизма, новаторства и инертности, 
предприимчивости и лени. 
 
      
       
Русская идея. 
Смысл русской идеи. 
Рассматривая историю российской государственности, Бердяев критикует точку 
зрения славянофилов, согласно которой государственность развивалась 
органически. Напротив, считает Бердяев, для российской истории характерна 
прежде всего прерывность. Выделяется пять периодов: Россия Киевская, Россия 
времен татарского ига, Россия московская, Россия Петровская и Россия 
советская. 
Кроме того, мыслитель надеется еще на то, что “возможна еще новая Россия”. 
Теперь мы видим, что надежды мыслителя сбылись и эта новая Россия появилась, 
однако насколько она соответствует идеалу Бердяева и продолжает ли в ней 
осуществляться “русская идея”, большой вопрос. 
Развитие России было катастрофичным. В противоположность славянофилам, 
Бердяев считает, что худшим, “наиболее азиатско-татарским” периодом был 
период Московского Царства. Лучше были Киевский период и период татарского 
ига, в них не было замкнутости, было больше свободы. 
Соглашаясь с выражением Ключевского, о том, что на Руси “Государство крепло, 
народ хирел”, Бердяев отмечает, что долгое время силы русского народа были 
направлены главным образом на поддержание огромного российского государства. 
“Русский народ был подавлен тратой сил, которой требовали размеры государства” 
[6]. “Бесконечно трудная задача стояла перед русским человеком – задача 
оформления и организации своей необъятной земли” 
[7] 
Русская идея вырабатывалась на протяжении нескольких столетий и определяющее 
значение на ее формирование оказывал именно противоречивый характер русской 
души. Мы не будем специально останавливаться на этапах формирования русской 
идеи, отметим лишь, что в ее формирование внесли вклад такие люди, как инок 
Филофей, со своей идеей о Москве, как третьем Риме, Чаадаев, славянофилы 
Киреевский, Аксаков, Хомяков (особенно ценна его идея о соборности), великие 
русские писатели Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, философы Леонтьев, 
Розанов, Соловьев, и другие. Большую роль, хотя по оценке Бердяева скорее в 
отрицании неправды чем в созидании, сыграли так же Бакунин, Чернышевский, 
Писарев и другие. Самое же главное, по мнению Бердяева заключается в том, что 
эта идея истинно народная и была сформулирована лучшими представителями 
народа и соответствует глубинным народным желаниям и чаяниям. 
Бердяев приходит к выводу, что “русская мысль, русские искания XIX и начала ХX 
века (при этом так же подчеркивается значение предшествующих мыслителей) 
свидетельствуют о существовании русской идеи, которая соответствует характеру и 
призванию русского народа”[8]. 
Формирование русской идеи связывается прежде всего с тем, что “русские люди из 
народного, трудового слоя, даже когда они ушли от православия, продолжали 
искать правды, искать Бога и Божьей правды, смысла жизни” 
[9]. И пусть поиски порой приводили к самым противоположным результатам, от 
утверждения принципов анархизма до русского коммунизма, в глубине своей 
подавляющее большинство мыслителей и простых русских людей все же несли в себе 
те или иные элементы этой идеи. Русская идея, согласно Бердяеву, есть идея 
“коммюнотарности и братства людей и народов”. Русский народ по своему душевному 
типу наиболее расположен к построению “персоналистического социализма”. “У 
русских нет таких делений, классификаций, группировок по разным сферам, как у 
западных людей, есть большая цельность”[10] 
. 
В связи со всеми вышеприведенными доводами Бердяев считает, что русская идея – 
идея мессианская, русские призваны играть достойную роль в истории мира в 
утверждении принципов коммюнотарности. Однако мыслитель четко разграничивает 
национальную и националистическую идею и борется против всех проявлений 
национализма. Он даже считает, что находить точки соприкосновения нужно и с 
народами, идея которых противоположна русской: “германская идея и русская идеи 
противоположны. Германская идея есть идея господства, русская идея – идея 
братства”[11]. Однако следует желать 
братских отношений с германским народом при условии отказа им от воли к 
могуществу. То же самое можно отнести и к любому другому народу. Причем такая 
оценка Бердяевым отношений с германским народом не изменилась и после войны. Он 
считал, что русская идея победила идею германскую во второй мировой войне, 
однако так как она есть идея братства, необходимо выстраивать отношения с 
Германией на ее (идеи) принципах. 
В противоположность многим философам русской эмиграции, Бердяев считает что 
русская идея не исчезла с приходом к власти большевиков. Русский коммунизм 
(под которым мыслитель понимает строй, сложившийся в советской России) – есть 
извращение русской идеи. Однако Бердяев видит не только ложь, но и правду 
революции и русского коммунизма. Произошедшее с нашей страной есть явление 
закономерное, революция в России могла быть только социалистической, причем в 
крайней форме (в силу склонности русских к тоталитарным и крайним учениям, 
неприятия буржуазных институтов и других причин, определяющихся русским 
национальным характером и историей России). Коммунизм, считает Бердяев, есть 
“великое поучение для христиан”, напоминание им о невыполненном долге. Идея 
“третьего Рима”, преобразовалась в идею “Третьего Интернационала”, однако это 
та же самая идея братства, только неверно понятая и как бы перевернутая. 
“Дух коммунизма, религия коммунизма, философия коммунизма – и антихристианские и 
антигуманистические, однако в социальной системе коммунизма есть большая 
правда, которая вполне может быть согласована с христианством, во всяком 
случае, более, чем капиталистическая система, которая есть самая 
антихристианская”[12]. 
Каковы же пути избавления от неправды коммунизма? Бердяев считает что 
коммунизм не должен быть уничтожен, он должен быть преодолен в душах людей. 
Философ уверен, что это произойдет и выражает осторожный оптимизм в вопросе о 
дальнейшем пути России после преодоления коммунизма. Однако Бердяев считает, 
что “улучшения и изменения в России могут происходить лишь от внутренних 
процессов в русском народе. Так я думал и 25 лет тому назад и очень расходился 
с большей частью эмиграции”[13]. Никакая 
экспансия извне, по мнению Бердяева, не может разрушить русского коммунизма, он 
должен преодолеваться в душах людей и русский народ, новое русское государство, 
когда такое преодоление произойдет, вберет в себя все лучшее из коммунизма (в 
духе синтеза Гегеля), и на основе христианских ценностей будет осуществлять 
идеи персонализма, коммюнотарности и братства и еще сыграет свою положительную 
роль в мире. Во всяком случае, Бердяев на это надеялся. 
“Я обращен к векам грядущим, когда элементарные и неотвратимые социальные 
процессы закончатся”[14] писал Бердяев в 
одной из своих последних работ в 1947 году. Он очень сожалел по поводу того, 
что “духовное движение, которое существовало и в России и в Европе в конце XIX 
и в начале XX века оттеснено”[15]. Мир 
погрузился в духовный кризис. Однако Бердяев до конца своих дней продолжал 
надеяться на возрождение мира, в котором большую роль сыграет Россия.