Этическое учение Сократа. Учение о естественном праве человека. Русская философия: западники и славянофилы

       Таким  образом,  мы  находим   в  природе человека три   основные причины войны: во-первых,  соперничество;  во-вторых,  недоверие;  в-третьих,  жажду славы. Первая причина заставляет людей нападать друг на друга в  целях наживы, вторая - в целях собственной безопасности, а третья -  из соображений чести. Люди, движимые  первой  причиной,  употребляют   насилие,  чтобы  сделаться хозяевами других  людей,  их  жен,  детей  и  скота;  люди, движимые  второй причиной, употребляют насилие в  целях самозащиты; третья же категория людей прибегает к насилию из-за пустяков вроде слова, улыбки,  из-за несогласия во мнении и других проявлений неуважения,  непосредственно ли по их адресу  или по адресу их родни, друзей, их народа, сословия или имени.

     При  отсутствии гражданского состояния  всегда имеется война всех против всех. Отсюда видно, что, пока  люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии  войны всех против всех. Ибо война есть не только сражение,  или военное действие, а промежуток времени,  в течение которого явно сказывается воля к  борьбе  путем сражения.  Вот  почему  время  должно  быть включено в понятие войны, так же как и в понятие погоды. Подобно тому как понятие сырой погоды заключается не в одном или двух дождях, а в  ожидании этого в течение многих  дней подряд, точно так же и понятие войны состоит не в происходящих боях, а в явной устремленности  к ним в течение всего того времени, пока нет уверенности в противном. Все остальное время есть мир. Неудобство  подобной войны. Вот почему все, что характерно для  времени войны,  когда  каждый  является  врагом каждого, характерно  также для  того времени, когда  люди  живут без всякой  другой гарантии  безопасности, кроме той, которую им дают их собственная физическая  сила  и изобретательность. В таком состоянии  нет места для трудолюбия,  так как никому не гарантированы плоды  его  труда, и потому нет земледелия,  судоходства,  морской торговли, удобных зданий, нет средств движения и передвижения вещей, требующих большой силы,  нет  знания   земной   поверхности,   исчисления  времени,   ремесла, литературы, нет общества,  а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность   насильственной   смерти,   и  жизнь  человека   одинока,  бедна, беспросветна, тупа и кратковременна.

     Кое-кому недостаточно  взвесившему эти вещи может  показаться  странным допущение,  что природа  так разобщает людей и делает их способными нападать друг на  друга и разорять друг друга; не доверяя этому выводу, сделанному на основании  страстей,  он, может  быть,  пожелает иметь  подтверждение  этого вывода опытом.  Так вот, пусть  такой сомневающийся сам поразмыслит над  тем обстоятельством, что, отправляясь в путь,  он вооружается и старается идти в большой компании;  что, отправляясь спать, он  запирает  двери; что  даже  в своем  доме  он  запирает ящики, и это тогда, когда он  знает,  что имеются законы  и  вооруженные  представители власти,  готовые  отомстить за  всякую причиненную  ему  несправедливость.  Какое  же   мнение  имеет  он  о  своих согорожанах, запирая свои двери, о своих детях и слугах, запирая свои ящики?

     Разве он не в такой же мере обвиняет человеческий род своими действиями, как и моими словами? Однако никто из нас не обвиняет  человеческую  природу саму по  себе.  Желание и другие человеческие  страсти сами по  себе  не являются грехом. Грехом  также  не  могут считаться  действия, проистекающие из  этих страстей, до тех пор пока люди не знают закона, запрещающего эти действия; а такого  закона  они  не могли знать до тех  пор, пока он  не  был  издан,  а изданным он  не  мог быть до тех пор, пока люди не  договорились насчет того лица, которое должно его издавать.

     Может  быть, кто-нибудь подумает, что такого времени и такой войны, как изображенные  мной, никогда не было;  да я и  не думаю, чтобы они когда-либо существовали как  общее  правило  по всему миру. Однако есть много мест, где люди живут так и сейчас. Например, дикие племена во многих местах Америки не имеют никакого  правительства, кроме  власти  маленьких родов-семей,  внутри которых мирное  сожительство обусловлено естественными вожделениями, и живут они по  ею  пору  в  том животном состоянии, о  котором я говорил раньше. Во всяком  случае, какова  была  бы жизнь  людей при  отсутствии  общей власти, внушающей страх, можно видеть из того образа жизни, до которого люди, жившие раньше под властью мирного правительства,  обыкновенно опускаются  во  время гражданской войны.

     Хотя  никогда и не было такого времени, когда бы частные лица находились в состоянии войны между  собой, короли и лица, облеченные верховной властью, вследствие  своей  независимости  всегда находятся  в состоянии  непрерывной зависти и  в состоянии и положении гладиаторов, направляющих оружие  друг на друга и зорко следящих друг за другом. Они имеют форты, гарнизоны и пушки на границах своих королевств и постоянных шпионов у своих соседей, что является состоянием войны.  Но  так  как они при  этом поддерживают  трудолюбие своих подданных,  то  указанное  состояние  не  приводит к  тем бедствиям, которые сопровождают свободу частных лиц. В  подобной войне ничто не может быть  несправедливым. Состояние  войны всех против  всех характеризуется также тем, что при нем ничто не может быть несправедливым.  Понятия   правильного  и  неправильного,  справедливого   и несправедливого не имеют здесь места. Там, где нет общей власти, нет закона, а там, где  нет  закона, нет несправедливости. Сила и коварство являются  на войне  двумя  основными добродетелями. Справедливость  и несправедливость не являются ни  телесными,  ни  умственными способностями.  Если  бы  они  были таковыми, они, подобно ощущениям и страстям, должны были бы быть  присущи  и человеку, существующему  изолированно. Но справедливость  и несправедливость есть  качества людей,  живущих в  обществе,  а не  в  одиночестве. Указанное состояние  характеризуется   также   отсутствием   собственности,  владения, отсутствием точного разграничения между моим и твоим. Каждый человек считает своим лишь то, что он может  добыть, и лишь до тех пор, пока он в  состоянии удержать это. Всем  предыдущим достаточно сказано о  том плохом положении, в которое  поставлен   человек  в  естественном  состоянии,  хотя   он   имеет возможность  выйти  из этого положения -  возможность,  состоящую отчасти  в страстях, а отчасти в его разуме.

     Страсти, склоняющие людей к миру.  Страсти, делающие людей склонными  к миру,  суть  страх  смерти, желание вещей,  необходимых для хорошей жизни, и надежда  приобрести их  своим  трудолюбием. А  разум подсказывает подходящие условия  мира, на основе которых люди могут прийти к соглашению. Эти условия суть то, что  иначе называется  естественными  законами.³ 

3. Русская философия: западники  и славянофилы.

     Полемика  «славянофилов» и «западников» около  двадцати лет (с конца тридцатых  и до середины пятидесятых годов) была явлением, определявшим ценностные координаты общественно–политической и философской мысли России. Именно это время оказалось во многом определяющим для формирования проблемного поля отечественной философской мысли на столетие вперед.

     Говоря  о возникновении западничества и славянофильства как двух направлений русской общественной и философской мысли первой половины девятнадцатого века, следует различать их предысторию и историю. К предыстории относится период с десятых до середины тридцатых годов девятнадцатого столетия. Ценностные установки «консерваторов» и «новаторов», предвосхитившие многие установки будущих славянофилов и западников, впервые отчетливо проявили себя в споре о новом литературном языке между сторонниками двух литературных объединений: «Арзамаса» (1815-1818, Н. М. Карамзин) и «Беседы любителей русского слова» (1811-1816, А. С. Шишков). Позднее возникают философские кружки, в которых проходят философскую школу будущие идеологи славянофильства и западничества. В кружках Д. Веневитинова («Общество любомудрия»), Н. Станкевича и А. И. Герцена ставятся вопросы национально–культурного, философского и общественного самосознания в координатах Россия-Запад. Общество любомудрия оказывается питательной средой для славянофильства, а кружки Станкевича и Герцена - для западничества.

     Таким образом, ко второй половине тридцатых  годов западнический и славянофильский  подходы к вопросу о месте  России в европейской истории, о  ее национальной и культурной идентичности уже заявили о себе, но еще не получили развернутого литературного выражения, не были структурированы в особые «направления» (со своими лидерами, печатными органами и т. д.). Хотя точная датировка в данном случае затруднительна, мы не ошибемся, если скажем, что сознательная идентификация русских дворянских интеллигентов со славянофильством или с западничеством становится фактом общественной жизни с конца тридцатых - начала сороковых годов XIX-го века.

     Начало  процесса вызревания комплекса философских, общественно–политических и историософских идей западников и славянофилов (то есть начало истории «славяно-западных» споров) чаще всего связывают с публикацией в 1836 году в журнале «Телескоп» первого «Философического письма» П. Я. Чаадаева. Споры, разгоревшиеся вокруг него, послужили стимулом для кристаллизации воззрений тех, кто был не согласен с пессимистическими оценками прошлого, настоящего и будущего России, содержавшимися в знаменитом впоследствии сочинении Чаадаева.

     Рождение  «славянофильства» историки отечественной  философии обычно связывают с  появлением статьи А. С. Хомякова «О старом и новом» (1839). Эта работа вместе с откликом на нее И. В. Киреевского («В ответ А. С. Хомякову», 1839) открывает историю славянофильства как оригинального течения русской мысли. Статья-речь Хомякова, представлявшая собой ответ на мрачный вердикт, вынесенный Чаадаевым прошлому, настоящему и будущему России, стала предметом острых дискуссий как в среде славянофилов, так и в среде «западных», с которыми в эту эпоху славянофилы встречались в московских литературных салонах. Как писал в своих мемуарах Александр Герцен, «семя было брошено». В начале сороковых годов острота полемики между западниками и славянофилами все время росла и к середине сороковых годов обострились до такой степени, что личные контакты между представителями враждующих партий почти прекратились.

     На  сороковые годы приходится пик полемики западников и славянофилов. История  славянофильства как единого  направления продлилась несколько  дольше, чем история «западничества». На пятидесятые годы приходится публикация важнейших в философском отношении работ теоретиков славянофильства, но западничество как особое направление русской мысли распалось, фактически, уже к концу сороковых годов. К середине пятидесятых годов размежевание русской интеллигенции на западников и славянофилов (в классической его форме) уже теряет свою актуальность. Ему на смену приходит новое, «разночинное» поколение русской интеллигенции с новыми философскими ориентирами.

     Перечислим, в порядке исторической справки, имена главных действующих лиц, принимавших участие в идейном противостоянии западников и славянофилов.

     К теоретикам западничества обычно относят: Петра Яковлевича Чаадаева (1794–1856), Александра Ивановича Герцена (1812–1870), Виссариона Григорьевича Белинского (1810–1848), Тимофея Николаевича Грановского (1813– 1855), Константина Дмитриевича Кавелина (1818–1885), Николая Платоновича Огарева (1813–1877), Василия Петровича Боткина (1811–1869)[9].  

     Вокруг  идеологов западничества группировались деятели русской культуры, не участвовавшие  в формировании его идейной программы, но вносившие заметный вклад в ее устную и печатную пропаганду. Среди них историк П. Н. Кудрявцев, правовед П. Г. Редкин, географ Н. Г. Фролов, филолог–классик Д. Л. Крюков, критики А. Д. Галахов, Г. Ф. Головачев, публицист Н. М. Сатин, редактор «Московского городского листка» В. Н. Драшусов, писатели Н. Х. Кетчер, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович, И. И. Панаев, И. А. Гончаров, А. В. Дружинин и др.

     Основные  периодические издания, проводившие  западническую линию в 40-е годы, - это «Отечественные записки», «Современник». Для истории отечественной философской мысли наибольший интерес имеет творчество Чаадаева, Белинского и Герцена.

     К теоретикам славянофильства обычно причисляют: Алексея Степановича  Хомякова (1804–1860), Ивана Васильевича Киреевского (1806–1856)[10], Константина Сергеевича Аксакова (1817–1860), Юрия Федоровича Самарина (1819–1876)[11].

     Собрания  славянофилов проходили в ряде московских салонов (литературные салоны А. А. и  А. П. Елагиных, Д. Н. и Е. А. Свербеевых, Н. Ф. и К. К. Павловых). Пропаганда славянофильской программы осуществлялась через журнал «Москвитянин» (1841–1856), через публикацию сборников статей, а с середины 50–х – через журналы «Русская беседа» (1856–1860), «Сельское благоустройство» (1858–1859) и газеты «Молва» (1857) и «Парус» (1859). Наибольшее значение для истории отечественной философии (в особенности для истории религиозной философии XIX–XX–го веков) имело творчество И. В. Киреевского и А. С. Хомякова.

     Историческая  эпоха, в идейной жизни которой  центральным событием было противоборство западников и славянофилов, завершилась в середине пятидесятых годов вместе с окончанием царствования Николая I, поражением России в Крымской войне и началом обсуждения крестьянской реформы.⁴  

     Славянофилы мечтали о воссоздании в России православной культуры, о воцерковлении дворянской интеллигенции. Их идеал - культура, сочетающая глубокую веру, жизнь в Церкви с образованностью, которая свободно вырастала бы из духовного «корня» человеческой души. (Возвращение к истокам).

     Подобно славянофилам, западники 40-х годов искали пути преодоления раскола между дворянской интеллигенцией и народом, между прошлым и настоящим, между идеалом и действительностью. Однако решение проблемы виделось западникам иначе, чем оно представлялось славянофилам. Способ преодоления конфликта «идентичностей» они видели в последовательной и всесторонней европеизации России. По их убеждению, русская идентичность - это в основе своей идентичность европейская. В силу ряда исторических причин Россия оказалась оторвана от остальной Европы, и задача исторического масштаба состоит в том, чтобы, наконец, добиться ее интеграции в содружество цивилизованных народов Запада. В перспективе изначальной принадлежности России к Европе «возвращение» на Запад рассматривалось западниками не как утрата самобытности, а как обретения самих себя, как возвращение на духовную родину, как очищение от «азиатских напластований» в русском национальном характере и в народном быте. (Европеизация России)