Экзистенциализм философии Н.А.Бердяева и Шестова

Экзистенциализм философии Н.А.Бердяева и Шестова 

Бердяева  по праву можно считать вторым, после Владимира Соловьёва, систематиком русской философии. Он эволюционировал  в своих философских симпатиях  от марксизма к религиозному экзистенциализму. Творчество Бердяева делится на два  периода: российский и зарубежный. Первый, российский период деятельности философа, характеризуется работой по пропаганде марксизма, а в начале века - активным участием в работе Религиозно-философского собрания в Санкт-Петербурге. Уже  в десятых годах появляются первые труды, свидетельствующие о переходе Бердяева на позиции экзистенциализма. После высылки из России в 1922 году, Бердяев пишет ряд трудов, сделавших  его известным. Чаще всего философию  этого мыслителя называют "персоналистической метафизикой".

Философию Бердяева считают экзистенциально  заострённой из-за того, что главной  её проблемой он объявил выяснение  смысла бытия в перспективе человеческого  существования. Мир имеет смысл  лишь постольку, поскольку есть человек. Главная экзистенциальная категория  у Бердяева - свобода, которую он понимает достаточно оригинально. Свобода  имеет вне-бытийную природу: она  существовала ещё до самого бытия, до Бога, вообще - до разделения мира на определённости. Бердяев различал три вида свободы:

• Первичную иррациональную свободу, то есть чистую произвольность.
• Рациональную свободу, то есть исполнение морального долга.
• Свободу в Боге.

 Бердяев  убежден, что подлинная свобода  ничем не ограничена, она не  может контролироваться даже  Богом, ибо она первее Бога. Свобода может быть направлена как на добрые, так и на злые поступки. Только нравственный закон и вера в Бога могут направить свободную деятельность в русло добра. 

Об отношении  шестовских идей к идеям Бердяева и Булгакова можно сказать, что замкнутый на индивиде иррационализм и экзистенциализм Шестова ближе к позиции Бердяева. Булгаков, как философ всеединства, и Шестов, как адвокат "подпольного человека" и проповедник отчаяния одинокой личности, находятся на противоположных полюсах русского религиозного сознания первой половины XX в. Их удаленные друг от друга позиции - это крайности, показывающие диапазон русского фидеизма. Выросшие из одного корня, они явили собой максимально возможную степень различия внутри единого религиозно-философского сознания закатывающейся самодержавно-империалистической эпохи России. Если системосозидающие усилия Булгакова были направлены на то, чтобы отыскать всеобъемлющее и спасающее начало, которое он, усмотрев его в соловьевской версии Софии, стал защищать теоретически как теолог, практически как священник - и это было одним из способов ухода от объективной  

реальности  истории, - то Шестов пошел еще дальше в отказе от истин и ценностей  действительной жизни. Ни сферы трансцендентного или "софийного", ни тем более земная действительность уже не могли служить ему опорой в повседневной и посюсторонней жизни - остались только одиночество перед богом и ничем не подкрепляемая вера в спасительную силу абсурда, - и это был другой вариант бегства от мира. Нигилизм и отказ от исторической почвы человеческого существования были у Шестова столь откровенными, что заставили его балансировать на острие философского цинизма и скептицизма. 

Мировоззренческий "позитив" Шестова долгие годы был почти невыявленным, однако общая его эволюция, начиная с 90-х годов, свидетельствовала о неустойчивом, но неуклонном движении к религиозной философии. Особенность ситуации в случае с Шестовым состоит не в том, что он колебался признать существование бога: он колебался говорить о нем что-либо утвердительное. Шестов был гораздо более "богоискателем", чем, например, Булгаков, Бердяев или Мережковский, которые безоговорочно причислили себя к религии и приступили к построению религиозной философии и составлению различных религиозно-мистических проектов вселенского масштаба. Шестов едко высмеивал за это своих коллег по духовному декадансу (см. 129). Тем не менее в работе "Sola fide" (1911 -1914) религиозные мотивы впервые получают явный перевес над нигилистическими к скептическими. И хотя Шестов и здесь избегал приводить свои собственные, сколько-нибудь развернутые философские доводы в пользу веры, с этого времени можно говорить о нем как о религиозном философе с затянувшимся переходом от богоискательства к "позитивной" религиозной философии.  

Он не создал системы религиозной философии, да это и не предполагалось самими принципами шестовского экзистенциализма сугубо иррационалистического, можно даже сказать антигностического, типа. Последние его работы "Афины и Иерусалим" и "Умозрение и откровение" говорят лишь об окончательном и бесповоротном выборе Шестова. Бог был признан здесь единственным спасителем беспомощного, отчаивающегося и погибающего человека. Так как философия Шестова имела ярко выраженный богоискательский характер, то ее удобнее всего анализировать в ходе установления основных признаков движения этого мыслителя ко все более догматическому фидеизму, вере в бога.