Искусство любить

Другая форма проекции это проекция своих собственных  проблем на детей. Прежде всего такая проекция часто проявляется в желании иметь ребенка. В таких случаях желание иметь ребенка задается главным образом проекцией проблем своего собственного существования на ребенка. Когда человек чувствует, что он не в состоянии придать смысл своей собственной жизни, он старается обрести этот смысл в ребенке. Но так можно ввергнуть в беду как самого себя, так и своего ребенка. Себя потому, что проблема существования может быть разрешена каждым человеком только внутри самого себя, а не при помощи посредника; ребенка потому, что в человеке могут отсутствовать качества, которые необходимы для воспитания ребенка. Дети служат проективным целям и тогда, когда встает вопрос о расторжении несчастливого брака. Главный аргумент родителей в такой ситуации тот, что они не могут разойтись, чтобы не лишать ребенка благодеяний единой семьи. Всякое тщательное изучение показало бы, однако, что атмосфера напряженности и несчастливости внутри «единой семьи» более вредна для ребенка, чем открытый разрыв – который по крайней мере учит, что человек в состоянии посредством смелого решения изменить непереносимую ситуацию.

Следует упомянуть здесь  еще одну часто встречающуюся  ошибку. А именно, иллюзию, что любовь обязательно означает отсутствие конфликтов. Так же как люди привыкли думать, что боли и печали надо избегать при любых обстоятельствах, так  же они привыкли думать, что любовь означает полное отсутствие конфликтов. И они находят верные доводы в  пользу этой идеи в том, что столкновения, которые они видят вокруг, оказываются  лишь разрушительным взаимным обменом, который не несет ничего хорошего ни одной из сторон. На самом деле для большинства людей конфликты  являются попытками избежать действительных конфликтов. Это скорее несогласие по незначительным и поверхностным  вопросам, по самой своей природе  не поддающимся прояснению или разрешению. Действительные конфликты между  двумя людьми служат не тому, чтобы  что-то скрыть или свалить на другого  человека, а переживаются на глубоком уровне внутренней реальности, из которой  они исходят. Такие конфликты  не разрушительны. Они ведут к  прояснению, они рождают катарсис, из которого оба человека выходят  обогащенными знанием и силой. Это  заставляет еще раз подчеркнуть  то, о чем говорилось выше.

Любовь возможна, только если два человека связаны друг с другом центрами существования, а значит каждый из них воспринимает себя из глубины своего существования. Только в таком « центральном переживании» состоит человеческая реальность, только здесь жизненность, только здесь основа любви. Любовь, так переживаемая, это постоянный риск, это состояние не отдыха, а движения, роста, работы сообща; наличие гармонии или конфликта, радости или печали является вторичным по отношению к основному факту, что два человека чувствуют полноту своего существования, в единстве друг с другом каждый из них обретает себя, а не теряет. Есть только одно доказательство наличия любви: глубина отношений, жизненность и сила каждого из любящих: это плод, по которому узнается любовь.

Как автоматы не могут любить друг друга, так не могут они любить и бога. Разложение любви к богу достигло тех же размеров, что и  разложение любви к человеку. Этот факт разительно противоречит идее, что  мы в данное время являемся свидетелями  религиозного ренессанса. Ничего не может быть дальше от истины. Мы свидетели (даже несмотря на некоторые исключения) возврата к идолопоклонскому пониманию бога и превращения любви к богу в нечто, соответствующее структуре отчужденного характера. Возврат к идолопоклонскому понятию бога вполне очевиден. Люди тревожны, у них нет ни принципов, ни веры, они не видят для себя другой цели кроме движения вперед; поэтому они продолжают оставаться детьми, надеяться, что мать или отец придут к ним на помощь, когда эта помощь потребуется.

Конечно, в религиозных  культурах, таких как средневековая, обычный человек тоже смотрел  на бога как на дающих помощь отца и  мать. Но в то же время он принимал бога всерьез в том смысле, что высшей его целью была жизнь в согласии с божьими заповедями; «спасение» составляло то высшее, чему были подчинены все другие действия. Ныне никаких таких усилий не обнаруживается. Повседневная жизнь четко отделена от всех религиозных ценностей. Она посвящена борьбе за материальные блага и за успех на личном рынке. Принципы, на которых основаны наши светские усилия, это принципы безразличия и эгоизма (последний часто величается «индивидуальной инициативой»). Человека истинно религиозных культур можно сравнить с ребенком лет восьми, который нуждается в отце-помошнике, но который старается применять его учения и принципы к своей жизни. Современный человек скорее похож на трехлетнего ребенка, который зовет на помощь отца, когда нуждается в нем, и которому вполне достаточно самого себя, когда он занят игрой.

С этой точки зрения, в  детской зависимости от антропоморфного  образа бога без изменения жизни, согласно божьим принципам, мы ближе  к примитивному племени идолопоклонников, чем к религиозной культуре Средневековья. С другой точки зрения, наша религиозная  ситуация обнаруживает черты, которые  новы и характерны только для современного западного капиталистического общества. Я могу сослаться на утверждения, сделанные в предыдущей части  этой книги. Современный человек  превратил себя в товар; он воспринимает свою жизненную энергию как инвестицию, с которой он желал бы получить как можно большую прибыль, учитывая свое положение и ситуацию на личном рынке. Он отчужден от себя, от своих ближних, от природы. Его главная цель – прибыльно обменяться своими умениями, знаниями и самим собой, своим «личным пакетом» с другими людьми, которые в равной мере стремятся к честному и прибыльному обмену. Жизнь не имеет ни цели, – кроме цели двигаться; ни принципов, – кроме принципов честного обмена, ни удовольствия, – кроме удовольствия потреблять.

Что может означать понятие  бога в данных обстоятельствах? Оно  превратилось из своего первоначального  религиозного значения в значение, соответствующее отчужденной культуре успеха. В религиозном оживлении  недавних времен вера в бога превратилась в психологический прием, призванный способствовать лучшему приспособлению к конкурентной борьбе.

Религия приравнивается к  самовнушению и психотерапии в деле помощи человеку в его деловой  деятельности. В 20-х годах еще  никто не взывал к богу, чтобы  «усовершенствовать свою личность». Бестселлер 1938 г. «Как находить друзей и влиять на людей» Дайла Карнеги ограничился исключительно светским уровнем. Функция книги Карнеги в то время была той же, что и функция нашего величайшего сегодняшнего бестселлера «Сила позитивного мышления» Рэвэрэнда Пила. В этой религиозной книге даже не ставится вопрос, находится ли доминирующая ныне заинтересованность в успехе в согласии с духом монотеистической религии. Напротив, эта высшая цель не подвергается сомнению, а вера и молитва рекомендуются как средства увеличить собственную способность в достижении удачи. Так же как современные психиатры пекутся о счастье трудящихся, чтобы привлечь клиентуру, так некоторые священники пекутся о любви к богу, чтобы самим оказаться более удачливыми. «Сделай бога своим партнером» – это скорее значит сделай бога своим партнером в бизнесе, чем воссоединись с ним в любви, справедливости и истине. Так как братская любовь заменена безличной ярмаркой, то бог превратился в далекого Генерального директора акционерного общества Вселенной: ты знаешь, что он есть, что он руководит предприятием (хотя, вероятно, оно также могло бы управляться и без него), ты никогда не увидишь его, но ты признаешь его руководство, делая то, что тебе надлежит.

Практика любви

Рассмотрев теоретический  аспект искусства любви, мы сейчас стоим  перед гораздо более трудной  проблемой, проблемой практики искусства  любви. Как можно научиться практике какого бы то ни было искусства, не практикуя его?

Трудность проблемы в том, что ныне большинство людей, а  значит и многие читатели этой книги, ожидают, что им будут даны предписания, «как сделать это самому», в нашем  случае это означает научиться любить. Боюсь, что всякий, кто приступает к этой последней главе с таким  настроением, будет глубоко разочарован. Любовь это личное переживание, которое  каждый может пережить только сам  и для себя; в самом деле, вряд ли найдется хоть кто-то, кто не имеет  или не имел этого переживания  хотя бы в малой степени, по крайней  мере, в детстве, юности, или в  зрелом возрасте. Рассмотрение практики любви может сосредоточиться  на предпосылках искусства любви  и подступах к нему, и осуществлении  этих предпосылок и подступов. Шаги к этой цели можно сделать только самостоятельно, а рассмотрение закончится прежде, чем будет сделан решительный  шаг. Все же я полагаю, что рассмотрение подступов может помочь в достижении овладения этим искусством, по крайней  мере, для тех, кто освободился  от ожидания «предписаний».

Практика любого искусства  имеет определенные общие требования, независимо от того, имеем ли мы дело с врачебным искусством или искусством любви. Прежде всего практика любого искусства требует дисциплины. Я никогда ни в чем не достигну хороших результатов, если не буду исполнять свое дело дисциплинированно; если я делаю что-то, только когда я «в настроении», это может быть приятным или забавным хобби, но я никогда не стану мастером в этом искусстве. Но проблема не исчерпывается дисциплиной только в практике какого-либо отдельного искусства (заниматься, скажем, определенное количество часов каждый день), но требует дисциплины всей собственной жизни. Можно подумать, что для современного человека нет ничего легче, чем научиться дисциплине. Разве он не проводит самым дисциплинированным образом восемь часов в день на работе, которая подчинена строгому шаблону? Факт, однако, в том, что современный человек имеет чрезвычайно низкую самодисциплину за пределами рабочей сферы. Когда он не работает, ему хочется быть ленивым, ничего не делать, или, выражаясь покрасивее –«отдыхать». Само это желание безделья в значительной степени является реакцией на строгий шаблон жизни. Из-за того, что человек пребывает в напряжении восемь часов в день, используя свою энергию не для своих собственных целей, не по своему усмотрению, а в предписанном для него ритме работы, он бунтует, и его бунт принимает форму детского потворства себе. К тому же, в борьбе с авторитаризмом он становится недоверчив ко всякой дисциплине, как к принуждению посредством иррационального авторитета, так и к рациональной дисциплине, однако, жизнь становится расхлябанной, хаотичной и лишенной сосредоточенности.

Едва ли нужно доказывать, что сосредоточенность составляет необходимое условие для овладения  искусством. Всякий, кто когда-либо пытался обучиться какому бы то ни было искусству, знает это. Сосредоточенность  однако еще более редка в нашей культуре, чем самодисциплина. Напротив, наша культура ведет к ни с чем не сравнимой рассредоточенности и беспорядочному образу жизни. Ты делаешь много вещей сразу: читаешь, слушаешь радио, говоришь, куришь, ешь, пьешь. Ты –потребитель с открытым ртом, готовый поглощать все – картины, напитки, знания. Это отсутствие сосредоточенности очевидно, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой. Для большинства людей невозможно сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не выпивая. Они становятся нервными и взвинченными и должны что-то делать со своим ртом и своими руками. (Курение это один из симптомов такого отсутствия сосредоточенности, оно занимает руку, рот, глаза и нос).

Третий фактор это терпение. Опять же всякий, кто когда-либо пытался  заниматься каким-либо искусством, знает, что терпение необходимо, если вы хотите чего-то достичь. Если кто-то гонится  за быстрыми результатами, он никогда  не научится искусству. Однако для современного человека терпение столь же трудно достижимо, как дисциплина и сосредоточенность. Вся наша современная индустриальная система содействует прямо противоположному – поспешности. Все наши машины предназначены для быстроты: автомобиль и самолет быстро переносят нас к месту назначения – и чем быстрее, тем лучше. Машина, которая может производить то же количество за половину времени, в два раза лучше старой и более медленной машины. Конечно, для этого существуют важные экономические причины. Но как и во многих других отношениях человеческие ценности стали определяться экономическими ценностями. Что хорошо для машины, должно быть хорошо и для человека, – такова логика. Современный человек думает, что он теряет время, когда не действует быстро, однако он не знает, что делать с выигранным временем, кроме как убить его.

Последним условием обучения всякому искусству является высшая заинтересованность в обретении  мастерства в этом искусстве. Если искусство  не является для него предметом высшей важности, ученик никогда не обучится ему. Он останется, в лучшем случае, хорошим дилетантом, но никогда не станет мастером. Это условие столь  же необходимо в искусстве любви, как и в любом другом искусстве. Однако по-видимому, в искусстве любви больше, чем в каком-либо другом искусстве, пропорция между мастерами и дилетантами нарушается в сторону дилетантов. Наряду с общими условиями обучения всякому искусству следует уделить внимание еще одному пункту. Искусству начинают учиться не впрямую, а как бы исподволь. Прежде чем приступить к самому искусству, нужно научиться большому числу, казалось бы, несвязанных вещей. В столярном искусстве ученик начинает с того, что учится строгать доску; начинающий в искусстве игры на фортепьяно начинает с гамм; ученик в дзенском искусстве стрельбы из лука начинает с дыхательных упражнений[47 - За описанием необходимости сосредоточения, дисциплины, терпения и заинтересованности в обучении любому искусству я хочу отослать читателя к кн.: Zen in the art of Archery. New York. 1953.]. Если человек хочет стать мастером в каком-либо искусстве, ему должна быть подчинена вся его жизнь, или, по крайней мере, она должна быть связана с этим искусством. Собственная личность становится инструментом в практике искусства, инструментом, который нужно поддерживать в таком состоянии, чтобы он мог исполнять свои особые функции. В отношении искусства любви это означает, что тот, кто стремится стать мастером в этом искусстве, должен начать с практикования дисциплины, сосредоточенности, терпения во всех сферах жизни.

Как нужно практиковать дисциплину? Наши деды были, казалось бы, гораздо  лучше подготовлены к ответу на этот вопрос. Они рекомендовали вставать рано утром, не предаваться ненужным излишествам, упорно трудиться. Этот тип  дисциплины имеет очевидные недостатки. Она была сурова и авторитарна, сосредоточена  на ценностях умеренности и бережливости, и во многих отношениях враждебна  жизни.

Как реакция на этот вид  дисциплины возникла все усиливающая  тенденция подозрительности ко всякой дисциплине и ленивого, недисциплинированного  потворства своим желаниям в остальной  жизни, как противовеса и противодействия  шаблону жизни, навязываемому нам  в течение восьми часов рабочего времени. Вставать в определенное время, посвящать определенное количество времени в течение дня таким  действиям, как размышление, чтение, слушание музыки, прогулка; не предаваться, по крайней мере сверх определенного минимума, отклоняющимся действиям вроде чтения детективов и просмотра кинофильмов не переедать и не перепивать – вот несколько ясных и простых правил. Однако сущность в том, что дисциплина не может практиковаться как какие-то извне навязанные правила. Надо, чтобы она стала выражением собственной воли человека, воспринималась как что-то приятное. Надо постепенно приучить себя к такому поведению, чтоб нехватка дисциплины сразу почувствовалась, если перестанешь ее исполнять. Один из неудачных аспектов нашей западной концепции дисциплины (как и всякой добродетели) отражает мнение, что ее практикование должно быть чем-то мучительным, и только если эта мука наличествует, то тогда «все хорошо». Восток давно осознал, что то, что хорошо для человека –для его тела и духа – должно быть приятным, хотя бы в начале и пришлось преодолеть некоторые препятствия.