Единство живой и неживой природы в представлениях русских космистов

Особый тип коэволюции связан с макро- и микросистемами жизни. Возникновение эукариотов дает начало эпигенетическому развитию, избирательной  утилизации генетической информации, индивидуальному “конструированию” отношений со средой, которая модифицируется организмом в экологическую нишу, находящуюся в состоянии коэволюции с изменениями других ниш. Их связь представлена в понятии экосистема. Эпигенетическое развитие отражается в генетических измерениях. Обсуждая проблемы социокультурной эволюции, Янч обращает внимание на процессы генетической и метаболической коммуникации, в частности, на роль нервной системы и мозга. С ними связаны различные формы символического выражения - от символической репрезентации организма до символической реконструкции внешнего мира. Характеризуя сознание как динамический принцип, Янч вычленяет различные уровни познания: организмическое, рефлексивное (в частности, апперцепцию, позволяющую сформировать альтернативные модели реальности) и саморефлексивное сознание (с его решающим компонентом - предвидением). Причем сознание для него это качество самоорганизации динамических процессов, характерных для системы и ее отношений со средой.

Системная теория эволюции, или системный эволюционизм, развиваемый Янчем, основывается на ряде фундаментальных принципов: 1) самотрансцендирование, которое объясняет эволюцию (эволюция - это результат самотрансцендирования на всех уровнях) , творчество и свобода, 2) открытость эволюции; 3) циклическая организация как системная логика диссипативной самоорганизации и особенно жизни; 4) многообразие систем - от автопоэтических, саморегенерирующихся систем до систем, обладающих ростом, причем, коэволюция трансформирует циклическую организацию самоорганизующихся систем в спираль, которую можно наблюдать за длительное время; 5) такие ультрациклы являются моделью процессов обучения, которые можно описать как коэволюцию систем, аккумулирующих опыт.

Янч вычленяет различные  фазы в коэволюции макро- и микрокосма: химическую - биологическую - социобиологическую - экологическую и социокультурную эволюции. Эти фазы характеризуются различными типами акта коммуникации и взаимодействия: метаболическая коммуникация играет важную роль во второй фазе эволюции. Эволюция саморефлексивного сознания выражается в социальных и культурных измерениях. Эволюция сознания связана с передачей и использованием информации опыта, корреспондирующейся с семантическим контекстом или с контекстом смысла. Эволюцию сложных форм жизни и ментальных способностей Янч описывает как эволюцию эволюционных процессов, или как метаэволюцию. Эволюция человека рассматривается им как многоуровневая реальность, в которой эволюционная цепь автопоэтических уровней существования появляется в иерархическом порядке. Эта многоуровневая реальность автономная и творческая по своему характеру. Динамическими параметрами эволюционного процесса, по Янчу, являются интенсивность, автономия и смысл.

Мы столь подробно остановились на концепции Э. Янча, потому что она представляет собой наиболее обобщенную философскую концепцию самоорганизации природы, причем идея самоорганизации и коэволюции в ней тесным образом взаимосвязаны. Сама идея самоорганизации, или диссипативных структур, важна в его концепции для анализа структур консервации информации, объясняющих “затравку”, “спусковой механизм”, позволяющий перейти к новому уровню эволюции. Взаимоотношение изменчивости и устойчивости, понятое как механизм эволюции, получило в работе Янча значение механизма коэволюции - сопряженной эволюции различных процессов и структур, которая развертывается в незамкнутых круговоротах, расширяющихся спирально. Подход, развитый Янчем, можно назвать системным эволюционизмом, сочетающим в себе анализ градаций уровней диссипативных структур с осмыслением эволюционных изменений, их дополнительности. Причем, для Янча изменчивость первична, что находит свое выражение в анализе “встречи” (динамике сродства), динамической памяти и нарушений симметрии.

Идея коэволюции в эволюционной биологии.

Достойно удивления, как стремительно биология XX в. перешла от понятия “вид” к понятиям “популяция”, “биоценоз”, “биогеоценоз”, “экосистема” и, наконец, “биосфера”. При таких темпах возникает опасность поспешности, когда желаемое выдается за действительное и вместо кропотливой работы по выявлению и формулированию новых нерешенных проблем совершается канонизация идей и концепций, открывающих новые области знания. Так случилось с теоретическим каркасом биосферных наук, заложенным творчеством В.И. Вернадского. Когда постоянно говорится о “концепции биосферы и ноосферы” В.И. Вернадского, то предполагается, что эти понятия очевидны для всех. При этом не замечается неоднозначности их понимания в различных текстах самим Вернадским. Это принципиальный вопрос, а не спор о словах. Мы не разберемся ни в “концепции биосферы”, ни в роли биологического эволюционизма, если не будем уточнять всякий раз, в каком именно срезе знания о биосфере мы ведем обсуждение. Попробуем реконструировать логику Вернадского.

Постоянно подчеркивая, что его позиция - это позиция натуралиста, он говорил о биосфере как о “естественном теле”, как о “монолите”, вбирающем в себя всю совокупность живого вещества планеты. Очевидно, что и человек, как живое существо, включен в биосферу, понимаемую в качестве природно-биологического образования. В таком случае антропогенные факторы эволюции биосферы становятся в один ряд с другими природными параметрами. Вместе с тем Вернадский считал, что важнейшее для него понятие “естественное тело” меняет свое содержание в зависимости от контекста, от используемого подхода. В этом отношении чрезвычайно существенно, что “начало” ноосферы отсчитывается с того, условно говоря, момента, когда появился разум: “С появлением на нашей планете одаренного разумом живого существа,- писал Вернадский,- планета переходит в новую стадию своей истории. Биосфера переходит в ноосферу”.

Но ведь это уже  другое понятие биосферы. Если прежде, говоря о ней как о “естественном  теле”, мы были вправе называть ее “монолитом”, то теперь это - двухкомпонентная система, объединенная процессом коэволюции природы и общества. Выражение “человек и биосфера” в данном случае некорректно, поскольку биосфера и есть единство человека и природы. Не может же это единство вновь соотноситься с одной из своих частей.

Существует еще и третье понимание биосферы как всего живого, исключая человека. Весь внечеловеческий “биос” выступает в виде среды обитания человека. Именно такое понятие широко употребляется в социальной экологии, хотя при этом прослеживается и воздействие антропогенных факторов на состояние среды обитания. Отождествляя биосферу со средой обитания, мы вправе формулировать проблему “человек и биосфера”. Итак, то или иное содержание понятия “биосфера” скорректировано с определенным контекстом. В первом случае это - естественно-научное знание, тогда как во втором, где человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо, наделенной разумом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно, возможно ли оно вообще.

Смешение различных  контекстов, различных подходов было присуще и самому Вернадскому. Именно этим можно объяснить такое противоречие: с одной стороны, им отрицалась способность биосферы к эволюции, а с другой - она, безусловно, признавалась, коли, став ноосферой - включив в себя цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к “геологической силе науки”, т.е. совершается подмена одного понимания биосферы (“естественное тело”) другим (единство природы и цивилизации, коэволюция).

Нельзя оставить без  внимания в этом плане и так  называемые “законы биосферы”, которые  некритично восприняты современными авторами. Два основных биогеохимических принципа существования биосферы, сформулированные Вернадским, утверждают возрастание биогеохимической энергии и выживание тех организмов, которые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают представление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки - биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим даже в том случае, если биосфера рассматривается как “естественное тело”.

Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отражает как возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов, которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм. Даже если разъяснить смысл биогеохимической энергии, то останется неясным, как эта “энергия” учитывается в анализе единства и многообразия живых организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и функции, уровней организации и т.д.

Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно поставить к  биогеохимическим принципам Вернадского, представленным в качестве “законов биосферы”, довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что биогеохимическая энергия “стремится к увеличению”. Что обуславливает это “стремление”, какие именно структуры и процессы наделены этим “стремлением”, как и чем его измерить? То же - с выживанием организмов, наделенных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину биогеохимической “неравноценности” организмов? Во всем этом звучат телеологические мотивы, столь опасные для биологического эволюционизма. Он всегда сопротивлялся соблазнам телеологического объяснения, а в данном случае эти соблазны сопровождаются допущением возможности редуцировать эволюционный процесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается, если “законы биосферы” исследовать исключительно с позиций биогеохимического подхода, не оговорив, что он - один из многих. По отношению к целостности биосферы, как уникальной природной системы, биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль своеобразного методологического корректора, предостерегающего исследователя от увлечения заведомо фрагментарным знанием.

Выделив три различных  аспекта понятия “биосфера”, важно подчеркнуть, что, во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и “перетекают” друг в друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он отражает наиболее важные основы методологии биосферных исследований, их непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного знания.

Мы переходим здесь  в качественно иную сферу научного и культурного движения по сравнению  с описанной выше. Если изучение и даже широкое публичное обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ориентировано на практику жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального эволюционизма по сути своей имеет мировоззренческий характер. Та или иная интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте - метафоричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В современной литературе показано, что его метафоры были плодотворны, способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение “геологическая сила науки” открывало новые возможности для понимания “геологического мышления”, его эволюционного содержания, соотнесения геологических процессов с космическими.

Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей глобального эволюционизма сплошь и рядом совершается в каком-то состоянии эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого доказательства, основанного в конечном счете на воспроизводимом эксперименте, отодвигаются в сторону под давлением общих рассуждений о новизне, смелости представлений о космическом Разуме, космичности жизни, существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а то и просто невежественные в вопросах естествознания публицисты разжигают у публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль научного мышления. Наука, ее исконные треприроды, ясновидцам, пришельцам из внеземных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.

Проще простого сделать  вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей этой “паранауке”, к вспышке оккультизма и мистики. Но, во-первых, это неправда: среди “вешающих”, особенно на многочисленных конференциях и симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических, технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежительное отношение - тоже позиция. Она способствует в данном случае укреплению уверенности в том, что ничего страшного не происходит, объявленный плюрализм мнений естественно распространяется и на важнейшие мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки, не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать идею о совместимости научных данных с “новым” мифотворчеством и даже выдавать его за “новое слово науки”.

Скорее всего возникший  мировоззренческий хаос не промелькнет  как эпизод, а будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому  глубоко тревожит тот факт, что  разгулу ненаучных представлений  о глобальном эволюционизме, о космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о гуманистичной направленности процесса коэволюции. Реальное место конкретных естественных наук в изучении коэволюции почти не рассматривается. Засилие предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по видимости повышает престиж философии, поскольку при этом игнорируется сложность совмещения философского и конкретного научного знания.