Типология героя антиутопии

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ  И НАУКИ РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН

 

ЮЖНО-КАЗАХСТАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ  УНИВЕРСИТЕТ

им. М. АУЕЗОВА

 

 

Кафедра русского языка и литературы

 

 

 

РЕФЕРАТ

 

 

 

ТИПОЛОГИЯ ГЕРОЯ АНТИУТОПИИ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Выполнила: Ажибаева К., гр. ФИ-09-2р

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Шымкент 2012

 

 

 

 

ТИПОЛОГИЯ ГЕРОЯ АНТИУТОПИИ

 

Утопическое сознание, утопия – ее истоки, возникновение, становление  и развитие, наконец, художественная структура – изучены в последние  десятилетия основательно. Утопическое  сознание  изначально присуще  природе  человека и потому неискоренимо. Оно  может проявляться во всех сферах  человеческой деятельности - в науке, политике, искусстве. Кризисные эпохи  способствуют утопизации массового  сознания. Всплеск утопизма  в  России первой трети ХХ века существенно  повлиял на  формирование и развитие эстетических систем   символизма, футуризма, конструктивизма, социалистического  реализма.

Русская жизнь, неустроенная и напряженная, издавна давала много поводов для создания утопий, начиная от средневековых легенд и сказок. Утопии рождались в литературе и в жизни. XIX век в самом своем начале ознаменовался грандиозно-трагической утопией Аракчеева, попыткой большой контингент солдат приобщить, помимо основной военной подготовки, к крестьянскому труду, к земле, к обзаведению семьей – это типично социальная, массовая, трудовая, практическая, современная, агрессивная утопия, если ее характеризовать элементами антиномий. Реализация кончилась крахом: солдатскими бунтами, жестокими репрессиями, окончательной ликвидацией военных поселений в середине XIX века. Времена после Аракчеева характеризовались тоже значительными попытками создать практические утопии.

Антиутопия (англ. dystopia) — направление в художественной литературе и кино, в узком смысле описание тоталитарного государства, в широком смысле — любого общества, в котором возобладали негативные тенденции развития. Впервые слово «антиутопист» (dystopian) как противоположность «утописта» (utopian) употребил английский философ и экономист Джон Стюарт Милль в 1868 году. Сам же термин «антиутопия»  как название литературного жанра ввели Гленн Негли и Макс Патрик в составленной ими антологии утопий «В поисках утопии»(1958).

В центре внимания утопии всегда социум, в котором реализуется  человек,  антиутопии – личность, которая противостоит государству. Утопия всегда рисует идеальное общество глазами случайного наблюдателя, не принадлежащего к этому миру, поэтому  вполне обоснованно употребление местоимения  «они», показывающего дистанцию  между наблюдателем и сплоченным целым жителей страны мечты. «Они»  неприменимо по отношению к антиутопии, герой антиутопии находится внутри нее, все граждане являются материалом для его строительства государства, которого не интересует отдельно взятая личность, важно только «мы». 

Антиутопия рисует «идеальный»  мир изнутри, с позиции человека, принадлежащего к этому миру, поэтому  так частотно употребление местоимения  первого лица множественного числа  в антиутопии. Но Замятин ставит «мы» в название своей утопии. Утопическая  модель дана через восприятие жителя Единого Государства, и именно в  его сознании происходит разрушение утопии. Внутренний мир Д-503, его душа, сознание становятся полем битвы  утопических и антиутопических  идей.

Следует подчеркнуть и определённую динамику  в развитии образа «антиутопического героя», который в современной литературе не всегда имеет статус творца, но при этом сохраняет своё высокое положение  и неординарность, в отличие от образа «рядового», «обыкновенного», «человека толпы». При этом смысловое целое героя, определённое через темпоральные характеристики,  детерминировано фазами реконструкции субъективности, герой постоянно находится в становлении, «отношение к нему автора  определяемо отношением героя к себе самому». По определению Бахтина, такой тип бесконечен для автора, и он требует «всё новых завершающих форм, которые он сам же и разрушает своим самосознанием» (Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук.- СПб: Азбука, 2000. – С. 46-47).

Причины противостояния героя  и социум антиутопии.  Именно активные действия и пассивно психоэмоциональное состояние такого персонажа, его размышления о несправедливости или уродливости общественного устройства, переводят произведение в жанр антиутопии. 

Необходимо отметить тот  факт, что противостояние государственной системе отдельного человека  – отнюдь не художественное изобретение антиутопий. Данная проблема имеет длительную социологическую, политическую и философскую историю. В художественной культуре современного общества, в исторической ретроспективе и социально-политической  мысли  – повсюду мы обнаруживаем следы этой проблемы.

Однако именно в антиутопии конфликт личности с государством приобретает  столь обнаженную жесткую форму, что симпатии читателя  сразу  оказываются на его стороне. Очевидно, что эта проблема ассоциируется  у читателя с его естественными жизненными коллизиями. Тем более почитается герой-одиночка, противостоящий Всеобъемлющему Государству, чем чаще читатель в своей жизни сталкивался с бюрократизмом, коррумпированностью, механистическим  подходом  к  личности  со стороны государственной системы. 

Из подобных мелких факторов складывается истинная претензия на  антиутопичность  –  предельную  несправедливость общественного устройства. Подлинно антиутопичные феномены  –  такие, как  уничтожение миллиардов людей в «Мы» Е.Замятина или в романе Т.Толстой «Кысь» по законам жанрам просто «называются», но остаются где-то «за кадром» в далеком прошлом. И уже в настоящем разворачивается столкновение человека с государственной машиной. Естественно, что это противостояние в разных произведениях имеет разную природу.

1. Героя «насильственно» выводят за сферу контроля государства, меняют  мировоззрение (Д-503 в романе «Мы»).
2. Герой испытывает биологические, психологические, социальные потребности за рамками, определенными государством – сам по себе бунт против государства его не интересует ( I-330 в романе «Мы»).
3. Протест героя имеет религиозную или псевдорелигиозную природу ( I-330 в романе «Мы»).
4. Герой в целом  обладает конформистской натурой, однако развитый инстинкт  самосохранения толкает его на пассивное противостояние государственной  системе (Бенедикт в романе «Кысь»).
5. Иной тип герой предстаёт в образе деятеля, творца (даже Демиурга), который вынужден преодолевать косную инерционную массу социума («Укус ангела» П.Крусанова)

Конфликт героя с обществом  – это ситуация «белой вороны»,  гения  или урода, так или иначе  – социального девианта. Будь герой  выше среднего уровня или ниже  –  стандартизация сообщества  прочих персонажей одинаково толкает его  на конфликт. Интересно, что Д-503 начинает чувствовать свою чужеродность первоначально  чисто физическую: ему не нравятся собственные волосатые руки, которые  воспринимаются как атавизм, как  животное начало в современном цивилизованном человеке, «капля лесной крови». Сам герой не любит признаваться, – что и в нём самом много необъяснимого, ведь, по его мнению, всему «непонятному» место в тёмном прошлом; неслучайно свои волосатые руки он называет «атавизмом»:

«Ну нос-то у вас, пожалуй, даже «классический», как в старину  говорили. А вот руки… Нет, покажите-ка, покажите-ка руки! Терпеть не могу, когда  смотрят на мои руки: все в волосах, лохматые – какой-то нелепый атавизм. Я протянул руку и - по возможности  посторонним голосом – сказал:  Обезьяньи».

Пример  личностной «эволюции» Д-503,  персонажа  романа  Е. Замятина «Мы»  показателен как общий  случай искушения героя.  Д-503 изначально был социально-адаптирован, вполне  удовлетворен жизнью в Едином Государстве. Это был  «правоверный» элемент своего общества.  И  его  «бунт»  имеет  не личностно-экзистенциальный, а «вынужденный» характер. Его  соблазнили. Соблазнение это шло по спирали – предыдущий  этап  детерминировал следующий.   Началом этого пути стало знакомство с  I-330, весьма  привлекательной, по описанием Е. Замятина, женщиной, которая к  тому  – о, власть стереотипов!  –  несла  для  Д-503  в  себе  некую «загадку», раздражающий математика х [24, с. 310-313]. 

Явное соблазнение началось с совместного визита в Древний  Дом.  И тут сыграл  свою  роль  тот  самый  х:  «I-330… Эта I  меня раздражает, отталкивает – почти пугает. Но именно потому-то  я и сказал: да» [24, с. 323]. Итак, Д-503 совершил свое первое  – пока  еще не  слишком значительное для I-330 преступление. Пока что он не донес на нее. Далее шаг за шагом герой допускает все большие нарушения: употребляет алкоголь, прогуливает по  поддельной медицинской справке работу, занимается незаконной любовью с I-330. Все преступления влекут за собой наказание. Однако перед нами не победа человека  над государством в борьбе за личную свободу, а поражение, так как герой сам воспринимает свою победу как поражение, как трагедию. Выбирая I-330,  а не «социальное единение», Д-503 руководствуется понятным  эгоизмом, своего рода атавизмом – стремлением к личному счастью.

Попытка преодоления  конфликта власти и личности рождает  героя – претендента на власть и властителя. Жанр антиутопии дал много примеров негативного, сниженного, сатирического изображения действительности. Но как бы еще до начала антиутопии В.Войнович вводит в первой части романа «Москва 2042» комедийно-пародийную фигуру Сим Симыча Карнавалова, образ которого вызвал огромное количество ожесточенных споров, упреков и обвинений в клевете. В образе Карнавалова многим видятся узнаваемые черты Александра Исаевича Солженицына. Одним из распространенных приемов создания сатирически-сниженного эффекта является пародирование. Именно в этом плане следует рассматривать образ Карнавалова.

 В Москве 2042 года перед  читателем  разворачивается две  антиутопические системы. Первая  – это история социалистического  Советского Союза, который затем  превращается в Московскую Коммунистическую  Республику с центром в Москве. Вторая антиутопия (то есть уже  антиутопия, которая отрицает не  утопию, а антиутопию) стремительно  разворачивается на глазах Карцева,  когда Сим Симыч Карнавалов  въезжает  в Москву на белом  коне (мечта любого завоевателя)  и устраивает государственный  переворот, свергает власть коммунистов,  объявляет себя царем. Но эта  власть, свергающая бесчеловечный  режим,  оказывается не менее  жестокой.

В романе «Москва 2042» план оценки происходящего формально  представлен с одной, доминирующей точки зрения рассказчика, в большинстве  случаев совпадающего во мнениях  с автором-повествователем. Эта точка  зрения в произведении подчиняет  себе все другие, таким образом  целесообразно говорить о вершинной, иерархически организованной повествовательной  перспективе. С другой стороны, в  текст В. Войновича вводятся точки  зрения, не совпадающие с системой оценок рассказчика и автора-повествователя (например, оценка социальных явлений  в Москве 2042 года правителями города будущего), но факт таких оценок преломляется сквозь призму точки зрения рассказчика, которая носит завершающий характер.

Соотношение авторского и  «чужого» слова в романе «Москва 2042» можно рассматривать в  контексте монологической речи: все  события, персонажи, предметы окружающей действительности представлены с позиции  главного героя – Карцева. Однако взаимодействие повествовательных  инстанций в романе не укладывается в однолинейную вертикальную модель. Фигура рассказчика также становится объектом оценки других персонажей, на основе которых формируется читательское представление о его личности. Разнообразные точки зрения, представленные в романе, отражают многоголосие субъектной сферы, основанное на принципе сопоставления  и  противопоставления. В то же время  В. Войнович усложняет структуру  повествования с помощью приема романа в романе и наделяет рассказчика чертами автора-демиурга, таким образом моделируя абстрактную точку зрения «автора» и перенося ее в субъектную сферу персонажа.

В.Войнович, проведя своего главного героя Карцева через  испытание  антиутопией, даёт ему  право высказать окончательный  приговор: «Пусть будущая действительность окажется непохожей на ту, что я  описал. Конечно, моя репутация как  человека исключительно правдивого в таком случае будет изрядно  подмочена, но я с подобной участью  готов заранее примириться. Бог  с ней, репутацией. Лишь бы жить стало полегче».

Еще один важный мотив  антиутопии  в романе Войновича трансформируется очень своеобразно. В антитутопиях часто используется прием «рассказ в рассказе» (чаще всего в письменной форме дневника, писем, всевозможных записок). Е.Замятин создает модель  идеального,  с точки зрения  утопистов,  государства,  где  найдена  долгожданная  гармония общественного и личного, где  все граждане обрели, наконец,  желаемое  счастье. Таким  оно  предстает  в  восприятии  рассказчика Д-503, который является автором-повествователем (конкретно  - он  ведет свой дневник). Само сочинительство оказывается знаком неблагонадежности того или иного  персонажа, свидетельством его провоцирующей  жанровой роли. Во многом сам факт сочинительства делает антиутопию антиутопией. Часто  сочинительство оказывается проявлением  деятельности запретной, нежелательной, с точки зрения властей, самостоятельным  «мыслепреступлением». Рукопись становится средством сотворения иной – лучшей или худшей - действительности, построенной  по иным законам, нежели те, что правят в обществе, где живет пишущий  эту рукопись герой. Рассказ Карцева, героя В.Войновича, – результат  более высокого творчества – это  роман. Ответственность художника  за написанное оказывается тем «более»  явной, что персонажи могут оживать  и требовать от автора изменения  свой судьбы. Дар творчества, демиургическое начало поднимает Карцева над  персонажами – комунянами: с одной  стороны, герой-повествователь нарочито приземлен своими привычками, связью с Искриной, явно несерьезным, «неклассическим» – несмотря на прозвание «Классик»  – отношением к миру и ко всем, проблемам, но, с другой стороны, он обладает божественным даром, и его  негорящий роман оказывается  жизненнее многих реально существующих, но смертных людей. За роман приходится претерпевать муки и унижения, но роман  – акт творчества.