Тема гражданской войны в "Конармии" И. Бабеля

РОССИЙСКИЙ  УНИВЕРСИТЕТ ДРУЖБЫ НАРОДОВ 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

РЕФЕРАТ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 

ТЕМА  ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ В «КОНАРМИИ» И.БАБЕЛЯ 

                                                       Выполнила:  

                                                       Проверил:     
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Москва 2010 
 
 

СОДЕРЖАНИЕ

История создания романа………………………………………………………3

Художественное  своеобразие. Образ автора и рассказчика………………….4

Своеобразие стиля………………………………………………………………7

Заключение………………………………………………………………………8

Использованная  литература…………………………………………………...10 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ РОМАНА

«конармия»

    Цикл рассказов, созданных на основе дневниковых записей Бабеля, сделанных в период его пребывания в Первой Конной армии (1920) в качестве корреспондента газеты «Красный кавалерист», где он часто печатался под псевдонимом К. Лютов. В политотделе Конармии писатель также прибыл с документами на имя Кирилла Васильевича Лютова, выданными ему секретарем Одесского губкома С. Ингуловым. Первоначально публиковавшаяся в московских, одесских и ленинградских периодических изданиях, отдельной книгой «Конармия» вышла в Госиздате в конце мая 1926 г.

    В книгу вошли тридцать четыре  рассказа. Редактором ее был Д.А.  Фурманов – писатель, автор знаменитого  романа «Чапаев». По его свидетельству,  Бабель предлагал включить в нее 50 названий. После обсуждения «Конармии» в доме печати, где в адрес писателя прозвучали критические замечания, Бабель, по словам того же Фурманова, сказал следующее: «Что я видел у Буденного – то и дал. Вижу, что не дал я там вовсе политработника, не дал вообще многого о Красной Армии, дам, если сумею, дальше».

    Книга Бабеля стала значительным литературным событием и вызвала многочисленные отклики литературной критики. С 1926 по 1933 г. «Конармия» выдержала восемь изданий.

    Широкому кругу читателей Бабель стал известен в 1924 году, когда Маяковский напечатал в «Ледове» несколько новелл молодого автора. Вскоре после этого вышла в свет «Конармия». Ее перевели на двадцать языков, и Бабель стал известен далеко за пределами страны. Для советских и зарубежных читателей он был одним из самых примечательных писателей своего времени. Бабель ни на кого не был похож, и никто не мог походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; от других авторов его отличала не только своеобразная писательская манера, но и особое восприятие мира. Все его произведения были рождены жизнью, он был реалистом в самом точном смысле этого слова. Он замечал то, мимо чего другие проходили, и говорил так, что его голос удивлял. Бабель рассказывал необычайно о необычном. Длинную жизнь человека, в которой исключительное, как эссенция водой, разбавлено буднями, а трагичность смягчена привычкой, Бабель показывал коротко и патетично. Из всех человек наиболее обнажается, может быть поэтому темы любовной страсти и смерти с такой настойчивостью повторяются в его книгах. 

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ  СВОЕОБРАЗИЕ.

ОБРАЗ АВТОРА И РАССКАЗЧИКА

    Большая часть книги (23 из 34 новелл) написана в манере личного повествования — от автопсихологического героя, свидетеля и участника событий. Лишь в четырех случаях он назван Лютовым. В остальных новеллах это просто «я» с не всегда совпадающими биографическими деталями. В такой же манере исполнен и позднейший «Аргамак».

    В семи новеллах Бабель демонстрирует классическую сказовую манеру. Перед нами слово героя, живописный парадоксальный характер, создаваемый не просто действием, но и чисто языковыми средствами. Это знаменитое «Письмо» Васьки Курдюкова о том, как «кончали» врагов отца и сына (вариация «Тараса Бульбы»); другое письмо мрачного и загадочного Соколова с просьбой отправить его делать революцию в Италии («Солнце Италии»); еще одно письмо и объяснительная записка Никиты Балмашова следователю («Соль», «Измена»); обмен посланиями между Савицким и Хлебниковым («История одной лошади», «Продолжение истории одной лошади»); рассказ-исповедь Павличенко («Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча»).

    Фактически  чужим словом оказывается примыкающий  к книге поздний «Поцелуй», героем которого обычно считают Лютова. На самом деле персонаж-повествователь имеет существенные отличия от «очкастого» (он командир эскадрона, «ссадил в бою двух польских офицеров», щеголяет кровожадностью) и должен рассматриваться как объективный герой с интеллигентским, а не просторечным сказом. В новелле «Прищепа» повествователь ссылается на рассказ героя, но воспроизводит его от себя, изображая сознание, но не речь центрального персонажа.

    Наконец, три новеллы («Начальник конзапаса», «Кладбище в Козине», «Вдова») и вовсе обходятся без личного повествователя и рассказчика. Они исполнены в объективной манере, от третьего лица. Но и здесь чистый анекдот о хитреце Дьякове (самая светлая и «беспроблемная» новелла книги) резко отличается от стихотворения в прозе, лирического вздоха на еврейском кладбище (самая короткая и бесфабульная новелла).

     Бабель мобилизует скрытые возможности малого жанра, испытывает его на прочность, разнообразие, глубину.

    «Конармия» начинается «Переходом через Збруч». В этом полуторастраничном тексте экспонированы почти все темы и мотивы, ставшие структурной основой книги. За сухой строкой военной сводки открывается мир нечеловеческой красоты и шекспировских страстей.

    Первыми убийцами в книге оказываются поляки, номинальные враги. Но дальше все смешивается, расплывается, превращается в кровавую кашу. В «Конармии» нет ни одной естественной кончины (внезапно, но без чужой помощи умрет лишь старик в позднем рассказе «Поцелуй»). Зато множество пристреленных, зарезанных, замученных. В 34 новеллах крупным планом даны 12 смертей, о других, массовых, упоминается мимоходом. «Прищепа ходил от одного соседа к другому, кровавая печать его подошв тянулась за ним следом. — Он поджигал деревни и расстреливал польских старост за укрывательство».

    Папаша режет сына-красноармейца, а другой сын кончает папашу («Письмо»), Павличенко топчет бывшего барина («Жизнеописание Павличенки...»). Конкин крошит шляхту, потом вместе с однополчанином снимает винтами двоих на корню, еще одного Спирька ведет в штаб Духонина для проверки документов, наконец, рассказчик облегчает гордого старика-поляка («Конкин»). Никита Балмашов с помощью верного винта тоже кончает обманщицу-мешочницу («Соль»). Трунов всунул пленному саблю в глотку, Пашка разнес юноше череп, потом неприятельские аэропланы расстреляли из пулеметов сначала Андрюшку, потом Трунова («Эскадронный Трунов»). Бельмастый Галин, сотрудник «Красного кавалериста», со вкусом расписывает насильственные смерти императоров. «В прошлый раз, — говорит Галин, узкий в плечах, бедный и слепой, — в прошлый раз мы рассмотрели, Ирина, расстрел Николая Кровавого, казненного екатеринбургским пролетариатом. Теперь перейдем к другим тиранам, умершим собачьей смертью. Петра Третьего задушил Орлов, любовник его жены. Павла растерзали придворные и собственный сын. Николай Палкин отравился, его сын пал первого марта, его внук умер от пьянства... Об этом вам надо знать, Ирина...» («Вечер»).

    В мире «Конармии» трудно спастись и выжить не только людям. «Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующими армиями. На Волыни нет больше пчел» («Путь в Броды»), «Опаленный и рваный, виляя ногами, он вывел из стойла корову, вложил ей в рот револьвер и выстрелил» («Прищепа»).

    Большинство страниц книги окрашены в самый яркий цвет — красный. Потому и солнце здесь похоже на отрубленную голову, и пылание заката напоминает надвигающуюся смерть, и осенние деревья качаются на перекрестках, как голые мертвецы.

    Кровь и смерть уравнивают своих и чужих, правых и виноватых. «...Он умер, Пашка, ему нет больше судей в мире, и я ему последний судья из всех» («Эскадронный Трунов»).

    «Что такое наш казак? — записывает Бабель в дневнике. — Пласты: бара-хольство, удальство, профессионализм, революционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего?»

    В «Конармии» новеллы-кадры монтируются на контрасте, противоречии — утешительных связок и успокаивающих размышлений. Один раздевает пленных и трупы; другой грабит костел; третий мучит несчастного дьякона, своего неузнанного двойника; четвертый героически гибнет в схватке с аэропланами; пятый видит измену даже в госпитале среди лечащих врачей; шестой мгновенно становится умелым комбригом с «властительным равнодушием татарского хана»; седьмой мечтает убить итальянского короля, чтобы разжечь Икона Аполека.

    Из «критического романса» о Бабеле Виктора Шкловского (1924), в целом весьма проницательного, самым известным сделался афоризм: «Смысл приема Бабеля состоит в том, что он одним голосом говорит и о звездах, и о триппере». Он односторонен, неточен. В «Конармии», помимо прочего, удивляет как раз диапазон интонаций, архитектоническая структура книги. Ровный тон разговора об ужасном, так поражавший современников (кое-кто видел в этом нарочитый эстетизм), сочетается со стилем рапорта или протокола, комическим сказом, высокой риторикой, экзальтированной лирикой «стихотворения в прозе». 

СВОЕОБРАЗИЕ СТИЛЯ

    Стиль писателя, собственно, и выделивший его сразу как яркую художественную индивидуальность, требовал труда кропотливейшего, чтобы благополучно пройти рифы вычурности и цветистости, не впасть в чрезмерную литературность. Как верно отметил А. Холковский, конфликт между «точностью» и «пышностью», фактографией и литературностью – ведущая ось бабелевского стиля. Именно конфликт, напряжение между двумя полюсами, а не простое решение в пользу «правды» или чистого художества.

    Сам Бабель говорил об особенностях  своего труда: «…Полученные от действительности впечатления, образы и краски я забываю. И потом возникает одна мысль, лишенная художественной плоти, одна голая тема…я начинаю развивать эту тему, фантазировать, облекать ее в плоть и кровь, но не прибегая к помощи памяти…но удивительное дело! То, что кажется мне фантазией, вымыслом, часто впоследствии оказывается действительностью, надолго забытою и сразу восстановленною этим неестественным и трудным путем. Так была создана «Конармия», причем даже фамилии героев, которые, казалось мне, я придумал, оказались подлинными именами людей».

    Роман И. Бабеля “Конармия” — это ряд не очень связанных между собой эпизодов, выстраивающихся в огромные мозаичные полотна. В ”Конармии”, несмотря на ужасы войны и свирепый климат тех лет, показана вера в революцию и вера в человека Автор рисует пронзительно-тоскливое одиночество человека на войне. И, увидев в революции не только силу, но и “слезы и кровь”, вертел человека так и этак, анализировал его. 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    В центре «Конармии» — одна из основополагающих проблем бабелевского реализма: проблема человека в революции, человека, вступившего  в борьбу за новое начало. Стремлением понять человеческое в революции, ее гуманистическое содержание, проникнуты многие страницы «Конармии». Человек и борьба, свобода и революционная необходимость, насилие и так называемая «социалистическая законность», пролетарская диктатура и пролетарский гуманизм, возвышенное и низменное в человеке — вот, пожалуй, те основные стержневые вопросы, которые в той или иной мере присутствуют в каждой новелле цикла «Конармия».

    В «Конармии» нет адвокатской защиты революции. Герои «Конармии» подчас жестоки, порой смешны; в них много бурного, военного разлива. Однако правотой дела, за которое они умирают и сражаются, проникнута вся книга, хотя ни автор, ни герои об этом не говорят. Для Бабеля бойцы «Конармии» не были теми схематическими героями, которых мы встречаем в нашей литературе, а живыми людьми с достоинством и пороками. В «Конармии» — поток, лавина, буря, и в ней у каждого человека свой облик, свои чувства, свой язык.

    В главах “Письмо” и “Берестечко” автор показывает разные позиции своих героев на войне. В “Письме” он пишет о том, что на шкале жизненных ценностей  героя, история о том, как “кончали” сначала брата Федора, а потом папашу, занимает второе место. В этом заключается протест самого автора против убийства. А в главе “Берестечко” Бабель старается уйти от реальности, потому что она невыносима. Описывая характеры героев, границы между их душевными состояниями, неожиданные поступки, автор рисует бесконечную разнородность действительности, способность человека одновременно быть возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, колеблясь между ужасом и восторгом.