Сон как литературный метод постижения действительности

Сон как литературный метод постижения действительности

Есть одна старинная  притча. Философу приснилось, что он стал мотыльком. И, проснувшись, он уже не знал, кто он: мудрый старец, видевший во сне, будто он стал мотыльком, или мотылёк, которому снится, что он — мудрый старец. 
 
В этой притче сон и явь переплетаются. И если даже философ не может провести между ними чёткую грань, чего же тогда ожидать от простых смертных? Иногда приходится слышать, что мы живём в мире иллюзий или в каком-то придуманном мире. Люди часто говорят о том, что им хотелось бы забыться и уйти от повседневных забот. Желание уснуть и не видеть ничего вокруг так или иначе возникает у каждого человека. Сон — это всегда что-то загадочное, необъяснимое. 
 
Проблема сна и сновидений интересовала писателей и поэтов во все времена. В данной работе предпринимается попытка рассмотрения сна и сновидений как средств отражения действительности, аллегорий и иносказаний на примере произведений русской литературы XIX века, а также мировой литературы XX века. Есть ли какие-то различия во взглядах на феномен сна и сновидений у писателей России, Японии и Латинской Америки? Этот вопрос исследуется в работе наряду с другими вопросами, так или иначе затрагивающими тему исследования. 
 
Выбор темы обусловлен возрастающим интересом поэтов и писателей ко всему фантастическому, сверхъестественному и загадочному. Объектом исследования выбраны произведения художественной литературы как вида искусства, порождённого творческой фантазией поэтов и писателей. Из всех произведений, которые могли стать предметом исследования, выбраны только те, в которых снам отводится главенствующая роль в тексте повествования. При этом учитывалась не только содержательная сторона снов, но и публицистическая, идейная направленность. 
 
Проблематика сновидений, использованных в произведениях художественной литературы, широка и разнообразна. Часть из них имеет ярко выраженную политическую окраску, в других случаях сны помогают глубже понять субъективные переживания героев, есть сны-иносказания, а иногда сон выступает в произведении как средство, помогающее сделать текст более занимательным. Но как бы то ни было, сны в художественной литературе всегда служат для того, чтобы ярче отразить связь творческой фантазии писателя с реальной жизнью. 
 
Целью работы является определение смысла и роли сна в тексте того или иного произведения. При выборе произведений определённая сложность заключалась в их большом количестве, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что использование снов в художественных текстах служит, как правило, сходным задачам, поэтому имеет смысл ограничиться наиболее типичными из них. Для достижения поставленной цели решались следующие задачи: выбор произведений, наилучшим образом отвечающих избранной теме; определение роли сна в содержании этого произведения; и наконец, сопоставление снов и сновидений в произведениях писателей разных веков и разных стран. Методы исследования: анализ художественного текста, работа с критической, справочной и научно-популярной литературой. 
Сны в русской литературе 
Счастье — в пробуждении от сна 
 
Василий Андреевич Жуковский считается родоначальником и одним из самых ярких представителей русского романтизма. 
 
Обращение поэтов-романтиков к внутреннему миру человека, его переживаниям вызвало необходимость поиска новых художественных средств, способных передать тончайшие движения души. От сентименталистов В.А. Жуковского отличала характерная для романтиков устремлённость в чудесный и таинственный мир, будто бы существующий за пределами земной реальной жизни. 
 
Ведущим жанром в творчестве Жуковского-романтика была баллада — лиро-эпическое произведение чаще всего легендарного, исторического, необычного и драматично-героического характера. О его творчестве заговорили в 1808 году, когда была опубликована баллада «Людмила», вернее, вольный перевод «Леноры» немецкого поэта Г.А. Бюргера. Появление этой баллады положило начало новому этапу в развитии отечественной поэзии. 
 
Позже (1808–1812 гг.), опираясь на тот же сюжет, В.А. Жуковский создал оригинальную балладу «Светлана», связанную с русскими народными обычаями и поверьями, песенно-сказочными традициями. Предмет баллады — гадание девушки в “крещенский вечерок”. Образ Светланы — первый в русской поэзии художественно убедительный, психологически правдивый образ русской девушки. 
 
Светлана в его поэме то “молчалива и грустна” в тоске по безвестно исчезнувшему жениху, то “пуглива и робка” во время гадания, то растерянна и встревожена, когда не знает, что её ждёт. Романтизм баллады — в условном пейзаже, необычном происшествии, в указании на то, что главное и вечное — в каком-то ином мире, а земная жизнь кратковременна и призрачна. 
 
С образом Светланы В.А. Жуковский связывает мысль о торжестве любви над смертью. Важное место в этой балладе отводится сну, страшному сну Светланы. Это был сон о том, будто её “милый друг — мертвец”. Светлана не может разобрать его сути, но очень боится этого ужасного, грозного сна. Сам же автор даёт ответ в своей балладе: “...здесь несчастье — лживый сон, счастье — пробужденье”. Впервые в русской литературе В.А. Жуковский сказал читающей публике о том, что счастье надо искать в реальном мире, который и есть настоящая правда, а всё остальное — ложь и обман. 
 
Несмотря на то что сюжет был заимствован из западноевропейской литературы, В.А. Жуковский потянулся к традициям русского народа и создал что-то своё, новое и неповторимое, “прививая к чужой идее свою собственную”. Высоко оценивая его творчество, В.Г. Белинский писал, что творения В.А. Жуковского составили “целый период в нашей литературе, целый период нравственного развития нашего общества”1. 
Сон, в котором видна вся Россия 
 
В 1859 году вышел в свет роман И.А. Гончарова «Обломов», в центре которого — образ Ильи Ильича Обломова, барина, воспитанного в патриархальной среде родового имения и живущего в Санкт-Петербурге. При характеристике героя Гончаров использует некоторые художественные приёмы своих предшественников, в частности Н.В. Гоголя. В советские времена образ главного героя романа воспринимался несколько однобоко и прямолинейно, хотя на самом деле его образ гораздо глубже и многограннее. 
 
Писатель рисует быт Обломовки как живой среды, сформировавшей характер героя, как целостного и законченного уклада русской жизни. Гончаров видел в формировании буржуазного уклада не только исторический прогресс, но и угрозу для многих духовных ценностей, выработанных русским патриархальным укладом. Многое в старых традициях вызывало отрицательное отношение Гончарова (косность, тунеядство, боязнь перемен и т.д.), но многое и привлекало его — например, теплота человеческих взаимоотношений, уважение к старине, связь с природой. Гончарова тревожило: как бы в погоне за прогрессом не разрушить то ценное, что было в старом, как найти их гармоническое сочетание. 
 
Ничегонеделание Обломова воспринимается современным читателем, успевшим вкусить все прелести дикого капитализма, не только как выражение барской лени и апатии, но и как нравственный вызов человека тогдашним реформаторам. Глава «Сон Обломова», по выражению одного из критиков, — “увертюра всего романа”. Герой переносится в этой главе в своё детство, в самую счастливую пору своей жизни. 
 
Вначале Илье Ильичу снится пора, когда ему всего семь лет. Он просыпается в своей постельке. Няня одевает его, ведёт к чаю. Весь “штат и свита” начинают осыпать его ласками и похвалами. После этого начиналось кормление его булочками, сухариками и сливочками. Потом мать отпускала его гулять с няней. День в Обломовке проходил с виду бессмысленно, в мелочных заботах и разговорах. “Сам Обломов — старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и неукоснительно наблюдает за всем, что делается во дворе... Но главною заботою была кухня и обед. Об обеде совещались целым домом”. После обеда все дружно спали. 
 
Следующая пора, которая приходит к Обломову во сне, — это когда он стал немного старше, и няня рассказывает ему сказки. “Взрослый Илья Ильич хотя после и знает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц — сказка у него смешалась с жизнью, и он бессильно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка... Его всё тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей”. Илюшу лелеют, “как экзотический цветок в теплице”. Родители мечтали о шитом мундире для него, “воображали его советником в палате, а мать даже и губернатором. Они считали, что учиться надо слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретённой полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошёл все науки и искусства”2. 
 
Неподвижность жизни, дрёма, замкнутое существование — это не только признак существования Ильи Ильича, это суть жизни в Обломовке. Она отъединена от всего мира: “Ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали обломовцев”. И сон Обломова помогает нам это понять. Сон отражает реальную жизнь, которая была характерна для России того времени, отвергавшей нововведения Запада. И, вполне возможно, именно сон Ильи Ильича ближе к умонастроениям тогдашнего российского общества. Жизнь, увиденная Обломовым во сне, по-своему полна и гармонична: это русская природа, сказка, любовь и ласка матери, русское хлебосольство, красота праздников. Это та Россия, которую мы потеряли после революции 1917 года. 
 
Перечитывая главу «Сон Обломова», мы понимаем, что впечатления детства являются для главного героя романа тем идеалом, с высоты которого он судит жизнь. Обломова терзали предчувствия, что в скором времени идиллия привычной жизни будет разрушена, и, к сожалению, его предчувствия сбылись. Россия, жившая давним ожиданием перемен и революционных преобразований, в скором времени надолго лишила своих граждан самой возможности видеть сны, подобные тому, который однажды привиделся Обломову. 
Четыре сна Веры Павловны 
 
Революция, вспыхнувшая во Франции в феврале 1848 года, оказала сильное воздействие на студента Н.Г. Чернышевского, определив круг его интересов. Он погрузился в изучение трудов социалистов-утопистов, в которых видели тогда развитие христианского учения. Но в июле 1862 года Н.Г. Чернышевский был арестован по обвинению в связях с эмигрантами, то есть с группой А.И. Герцена, и оказался заключённым в одиночную камеру Петропавловской крепости, где он находился целых два года, и именно там был написан его роман «Что делать?». 
 
К этому роману нельзя приложить привычные мерки того времени. В произведении Н.Г. Чернышевского мы имеем дело с философско-утопическим романом. Мысль в его романе преобладает над непосредственным изображением жизни. Не случайно роман был оценён революционно-демократической интеллигенцией не как собственно художественное произведение, а как программное произведение по социалистическому переустройству жизни. 
 
Композиция произведения строго продумана: изображение “пошлых людей”, изображение “обыкновенных новых людей”, образ “особенного человека” и сны героини романа Веры Павловны. В четырёх снах Веры Павловны заключена философская концепция, разработанная Чернышевским для революционно настроенной молодёжи. 
 
В первом сне Верочке снится, что она заперта в сыром, тёмном подвале. И вдруг дверь распахнулась, и Верочка очутилась в поле. Дальше ей снится, что она разбита параличом. И чей-то голос говорит, что она будет здорова, вот только Он коснется её руки. Верочка встала, идёт, бежит, и опять она на поле, и опять резвится и бегает. “А вот идёт по полю девушка, — как странно! И лицо, и походка — всё меняется, беспрестанно меняется в ней”. Верочка её спрашивает, кто же она. “Я невеста твоего жениха. Мои женихи меня знают, а мне нельзя их знать; у меня их много”. — “Только как же вас зовут? Мне так хочется знать”, — говорит Верочка. А девушка отвечает ей: “У меня много разных имён. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и сказываю. Ты меня зови любовью к людям”. Затем она даёт наказ Верочке — чтобы та выпускала всех и лечила, как она вылечила её от паралича. “И идёт Верочка по городу и выпускает девушек из подвала, лечит от паралича. Все встают, идут, и все они опять на поле, бегают, резвятся”3. 
 
Этот сон на самом деле — иносказание, и мыслящая публика того времени, умея читать между строк, находила в тексте конкретные образы и даже призывы к действию. Девушка, которую встретила Верочка, олицетворяла собой будущую революцию, а её женихи — это революционеры, готовые к борьбе за переустройство жизни. 
 
Четвёртый сон рисует утопическую картину жизни будущего социалистического общества, настоящий земной рай. В этом идеальном мире царит невиданная роскошь, работают мастерские, почему-то преобладает алюминий (для того времени драгоценный металл), при этом все счастливы в свободном труде. Фантастические описания грядущего чётко оттеняют основную мысль романа: всё это легко осуществится в ближайшем будущем, стоит только довериться Рахметовым и сообща “делать” революцию по рецептам, взятым из сновидений Веры Павловны. 
 
В отличие от Гончарова, который показал в главе «Сон Обломова» свой идеал России со всеми её бедами и слабостями — тот идеал, который был обращён не в будущее, а в настоящее, — Чернышевский в снах Веры Павловны отрицает саму возможность построения справедливого общества на основе царского режима. Ему кажется, что только восстание и революция могут принести счастье. Но это была утопия, и партия большевиков спустя полвека, предприняв попытку построения справедливого общества по планам социалистов-утопистов, в конечном итоге была вынуждена признать свои заблуждения. 
Сны в зарубежной литературе 
Сон, дающий свободу 
 
Русская литература XIX века повлияла на развитие всей мировой культуры. Такие писатели, как Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, стали широко известны во всех странах Запада и Востока. Японский писатель Акутагава часто говорил о том, что наибольшее влияние на его творчество оказали Гоголь и Чехов. В его рассказе «Сон» (1927) мы видим явное влияние повестей Гоголя петербургского периода. Например, в повести «Невский проспект» прослеживается судьба художника — и в рассказе «Сон» главным героем также выступает художник. 
 
Акутагава прослеживает его отношения с натурщицей, которая удивляет художника своим безразличием ко всему, что её окружает. В какие-то моменты она вызывала у него раздражение. “Прошло полмесяца, а работа ничуть не подвигалась, — рассказывает писатель от лица художника. — Ни я, ни натурщица не открывали друг другу того, что было у нас на сердце”4. 
 
Однажды, когда она ушла, художник стал листать альбом Гогена и просматривать репродукции картин, написанных им на Таити, и скоро он начинает повторять одну фразу: “Это просто немыслимо!” Он понимает, что по сравнению с Гогеном ему не хватает выразительных средств для того, чтобы показать нечто особенное, присущее только его странной натурщице. День был жаркий, и его потянуло в сон. Художнику приснилось, будто он душит натурщицу и при этом испытывает чувство, близкое к удовлетворению. Он увидел, что её глаза закрывались, и похоже было, что она умерла. Сон встревожил художника, и его беспокойство усилилось ещё больше, когда вечером она не пришла позировать. 
 
Он думал: “Ночью во сне я задушил женщину. Ну а если не во сне?” Она не пришла и на следующий день, и через день. Художник отправился на её поиски, и когда он шёл по одной из улиц, то вдруг вспомнил, что уже видел это во сне. А потом воспоминания о прежнем сне начисто стёрлись. Акутагава завершает свой рассказ загадочной фразой: “Но если теперь случается что-нибудь, то мне кажется, что это случилось в том самом сне...”5 
 
Вся наша жизнь — это сон, и если художник и натурщица не чувствуют интереса друг к другу, то все их отношения безжизненны, а сама жизнь — призрачна. Им приходится в реальной жизни соблюдать какие-то нормы приличия, управлять своими чувствами и мыслями, а сон даёт художнику полную свободу, и он совершает то, на что никогда бы не решился в реальной жизни. А может быть, его тайные намерения через сон вошли в сознание кого-то другого, и тот осуществил тайное намерение художника? В смерти натурщицы его подсознание как бы оправдывает бессилие таланта, несопоставимого с мощью таланта Поля Гогена. 
 
В отличие от русских писателей, которые рассматривали сон как иносказание, аллегорию, просто литературный приём для более оригинального выражения своих мыслей и чувств, восточная традиция, и в частности литературная традиция Японии, исходила из буддийских представлений об окружающем мире. Для буддиста человеческая жизнь — это лишь краткий миг воплощения вечной жизни его души. И поэтому всякая человеческая жизнь — это всего лишь иллюзия, которая порождена сознанием человека. Что есть сон и что есть жизнь? Буддийская традиция ставит между ними знак равенства — в отличие от западной традиции, которая превозносит творческий разум человека и его способности к тому, чтобы преобразить и подчинить себе окружающий мир. 
Дворец, который приснился дважды за 500 лет 
 
Мировая литература XX века, отвергая старую школу “критического реализма”, создавала новые системы методов и приёмов, которые уже не сводились к элементарному жизнеподобию. Латиноамериканская литература дала читателям непревзойдённые образцы так называемого “магического реализма”. Одним из наиболее ярких представителей нового течения был Хорхе Луис Борхес. 
 
Он родился в 1899 году в Аргентине, но юность провёл в Европе, где в начале 20-х годов сблизился с кружком молодых испанских литераторов, называвших себя “ультраистами”. Начав с поэзии, Борхес по сути остался поэтом навсегда. На свой лад Борхес добивается того же, чего добивались другие латиноамериканские писатели — Амаду, Гарсиа Маркес, Кортасар; разница лишь в том, что их фантастическая действительность питается мифами и фольклором, а Борхес, работавший с середины 50-х годов директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе, черпал свои сюжеты из тысяч книг, и всякий раз вымысел в его рассказах воспринимался как чистая правда. 
 
В его прозе реальное и фантастическое отражаются друг в друге, как в зеркалах, или незаметно перетекают друг в друга, как ходы в лабиринте. “При чтении его рассказов вспоминается строка А.Ахматовой: «Только зеркало зеркалу снится...» Рассказы Борхеса тоже нередко кажутся снами: ведь во сне действуют обычно реальные, хорошо известные нам люди, но с ними происходят невероятные вещи. Зеркало, лабиринт, сон — эти образы особенно любимы Борхесом”6. 
 
В рассказе «Сон Колриджа» Борхес пишет о том, что лирический фрагмент «Кубла-хан» приснился английскому поэту Колриджу в один из летних дней 1797 года. Сон одолел его во время чтения энциклопедиста Пэрчеса, который рассказывал о сооружении дворца императора Кубла-хана, славу которому на Западе создал Марко Поло. В «Сне Колриджа» случайно прочитанный текст стал разрастаться; проснувшись, он подумал, что сочинил — или воспринял — поэму примерно в триста строк. Он помнил их с поразительной чёткостью и сумел записать этот фрагмент, который остался в его сочинениях. 
 
Поэт видел этот сон в 1797 году, а сообщение о нём опубликовал в 1816 году. Ещё через 20 лет в Париже появился во фрагментах первый на Западе перевод «Краткого изложения историй» Рашида-ад-Дина, относящегося к XIV веку. На одной из страниц там было написано: “К востоку от Ксамду Кубла-хан воздвиг дворец по плану, который им был увиден во сне и сохранён в памяти”. 
 
Монгольский император в XIII веке видит во сне дворец и затем строит его согласно своему видению; в XVIII веке английский поэт, который не мог знать, что это сооружение порождено сном, видит во сне поэму об этом дворце, совсем недавно разрушенном. Размышляя об этом совпадении, Борхес задаётся вопросом: “Мог ли Колридж прочитать текст, неизвестный учёным, ещё до 1816 года?” И здесь же Борхес говорит, что для него более привлекательны гипотезы, выходящие за пределы рационального. Почему бы не предположить, что сразу после разрушения дворца душа императора проникла в душу Колриджа, чтобы тот восстановил дворец в словах — более прочных, чем мрамор и металл. 
 
Первый сон приобщил к реальности дворец; второй, имевший место через 500 лет, — поэму, внушённую дворцом. За сходством снов просматривался некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана. “Если эта схема верна, — пишет Борхес, — то в какую-то ночь, от которой нас отдаляют века, некоему читателю «Кубла-хана» привидится во сне статуя или музыка. И человек этот не будет знать о снах двух некогда живших людей, и, быть может, этому ряду снов не будет конца, а ключ к ним окажется в последнем из них...”7. 
 
В этом рассказе Борхеса сон рассматривается уже в новом качестве, которого мы не видели ни у кого из других писателей. Сон используется в рассказе как средство, придающее его повествованию интригу и занимательность. С другой стороны, «Сон Колриджа» — это образец настоящей интеллектуальной прозы, в которой важное место отводится передаче новой и интересной информации. Занимательность рассказа о двух снах ещё и в том, что через них идёт передача новых фактов и знаний, которые сами по себе занимательны. 
 
* * * 
 
Произведения литературы всегда отражали то время, в которое они создавались. На примере баллады Жуковского «Светлана» мы видели, как поэт впервые в истории отечественной литературы обратился к традициям русского фольклора. Сон Светланы являет собой удивительное сочетание воззрений и взглядов поэтов-романтиков с теми представлениями и верованиями, которые были характерны для народной культуры. 
 
Дальнейшее развитие темы традиционной народной культуры получило в творчестве Гончарова. Сон Обломова — это вызов всей тогдашней интеллигенции, считавшей, что Россия должна пойти по западному пути развития. Сон Обломова — это, если угодно, гимн традиционному укладу русской жизни; это документ, в точности отражающий ту эпоху. 
 
В своих спорах славянофилы и “западники” противопоставляли сон Обломова снам Веры Павловны. В отличие от Обломова, герои Чернышевского видят счастье своего народа в том, чтобы он пробудился от многовекового сна и встал на путь революционного преобразования окружающей действительности. Сон в романе «Обломов» выглядит как средство отражения действительности — и, наоборот, в романе Чернышевского «Что делать?» сны Веры Павловны воспринимались читающей публикой того времени как призыв активно вторгаться в окружающую действительность и переделывать её под собственные взгляды и представления. Можно сказать, что революционные эксперименты коммунистов впервые приснились Вере Павловне, и некоторые из её снов обернулись для России настоящим кошмаром. 
 
В отличие от западной традиции на Востоке никогда не ставили на первое место творческую волю человека. Мир, который вокруг нас, может оказаться в итоге иллюзией, а сон, который расскажет писатель, — это и есть настоящая реальность. На примере творчества японского писателя Акутагавы мы могли убедиться именно в этом. 
 
В современной культуре главенствующим признаётся принцип разнообразия. В каждой национальной культуре есть вещи мирового значения. При всей занимательности рассказа Борхеса «Сон Колриджа» мы не могли не заметить, что автор проявляет искренний интерес к культуре древней Монголии. Один и тот же образ приходит во сне разным людям из разных веков и разных стран. Это — занимательность, которая одинаково интересна жителям Аргентины, Англии, Франции, России, Монголии. 
 
Таким образом, мы убедились, что разные эпохи, поэты и писатели по-разному использовали феномен сна в своём творчестве. Обращаясь к снам, поэты и писатели стремились выразить свои сокровенные мысли и чувства, сон помогал им в такие моменты, когда обычные выразительные средства не давали желаемого эффекта. И нет никаких сомнений в том, что тема снов и сновидений получит дальнейшее развитие в произведениях современных писателей. Сон — это всегда попытка заглянуть в будущее, или, как сказал философ: “В сновидениях человек готовится к грядущей жизни”. Этим, на наш взгляд, обусловлена востребованность темы сна в художественной литературе. 
 
* * * 
 
Итак, в данной работе были рассмотрены пять произведений отечественной и мировой художественной литературы. Сравнительный анализ художественных текстов показывает, что сны и сновидения могут использоваться поэтами и писателями для решения самых разных целей и задач. 
 
Во-первых, сон может выступать как средство отражения действительности — в этом мы могли убедиться на примере сна Обломова. Во-вторых, сон может отражать фантастические грёзы, далёкие от реальной действительности, когда истинное счастье — в пробуждении. Именно так воспринимается баллада Жуковского «Светлана». В-третьих, сон может быть использован в качестве иносказания, аллегории (четыре сна Веры Павловны в романе Чернышевского «Что делать?»). Далее, на примере творчества Акутагавы мы увидели, что в восточной традиции сон и жизнь — всего лишь иллюзия, порождённая нашим сознанием, и такой взгляд имеет полное право на существование в условиях нынешнего многополярного мира. И наконец, сон в произведениях латиноамериканского “магического реализма” рассматривается как средство, придающее тексту дополнительную занимательность. 
 
Таковы главные выводы, к которым мы приходим в результате выборочного анализа произведений художественной литературы. 
 
Работа над данной темой помогла автору преодолеть устоявшееся представление о том, что сон — это просто физиологическое состояние, в котором мы находимся каждую ночь, а сновидения присутствуют в нашем сознании только для того, чтобы мы толковали их с помощью всевозможных книг гаданий и сонников. Стал очевиден приём использования сна писателями, а кроме того — его значение для того или иного произведения, когда через сон раскрывается характер героя, его сокровенные мысли, чувства и желания; сон выступает как зеркало, отражающее душу героя. 
 
Обращение к лучшим образцам художественной литературы прошлого и настоящего со всей очевидностью убеждает в том, что сны и сновидения — это вечная тайна и загадка, и для того, чтобы постичь их, потребуются ещё века и тысячелетия. Наша работа является лишь попыткой проникновения в данную проблему, но и она позволила определить знаковые вещи как для понимания литературы, так и для мировосприятия в целом.