Соціальний скептицизм та психологізм в романі Г.Флобера "Мадам Боварі"

Защитник Флобера, мэтр Сенар, оказался в выгодном положении. Он

набросал великолепный портрет  отца Флобера - хирурга, пользовавшегося  уважением жителей провинции: "Высокое  имя и возвышенные воспоминания обязывают... Господин Гюстав Флобер - человек  серьезного нрава, предрасположенный  по природе своей к занятиям важным, к предметам скорее печальным. Он совсем не тот человек, каким хотел его представить товарищ прокурор, надергавший разных местах книги пятнадцать или двадцать строк, будто бы свидетельствующих о том, что автор тяготеет к сладострастным картинам... В "Госпоже Бовари" описываются супружеские измены, но ведь они - источник непрестанных мук, сожалений и угрызений совести для героини. Карета в Руане? Мериме в "Двойной ошибке" рассказал о подобной же сцене, происходившей в почтовой карете. Эмма сбрасывает с себя одежды? Но Флобер даже не описывает наготу своей героини, как это делали Шенье, Мюссе, все поэты вообще. Сладострастные картины? Флобер, рисуя их, имел перед глазами книгу, которую он перелистывает днем и ночью: это речь Боссюэ "О запретных удовольствиях". Стало быть, надо запретить и Боссюэ? Разумеется, никто его запрещать не собирается; кстати, и в книгах Монтескье и Руссо содержатся отрывки гораздо более вольные, нежели в "Госпоже Бовари".

Приговор являл собою  блестящий образец компромисса. Суд порицал книгу, однако, "принимая во внимание, что произведение, судя по всему, потребовало от писателя долгого и тщательного труда... что отмеченные отрывки, хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами произведения в целом... принимая во внимание, что Гюстав Флобер заявляет о своем уважении к нравственности и ко всему, что касается религиозной морали, что его книга, по всей видимости, в отличие от иных произведений, не была написана с единственной целью потворствовать плотским страстям, угождать духу распущенности и разврата, а также осмеивать понятия, которые должны быть окружены всеобщим уважением, что его вина состоит только в том, что он порою упускал из виду правила, какие не должен преступать ни один уважающий себя писатель, ибо ему надлежит помнить, что литература, как всякое искусство, если она хочет принести пользу, в чем и состоит ее истинное призвание, обязана сохранять чистоту и целомудрие как в своей форме, так и в своем выражении", он оправдал журнал "Парижское обозрение" и автора, даже не взыскав с них судебных издержек.^[3]

С 29 января по 7 февраля 1857 года продолжался этот процесс. Позднее Флобер так вспоминал: «Процесс этот сделал мне огромнейшую рекламу». ^[1]

“Госпожа Бовари” была свободна, и роман в двух книгах вышел  в апреле 1857 года. За первые шестьдесят дней было продано пятнадцать тысяч  экземпляров. Этим успехом Флобер был  в значительной степени обязан никому не известной Дельфине Деламар. Не признав  публично роль, которую Дельфина сыграла  в создании романа, он остался ее должником. Он упорно отрицал тот  факт, что Дельфина вдохновляла его. “Мне никто не позировал, — утверждал  он. — Ничто в “Госпоже Бовари”  не является правдой. У госпожи Бовари нет прототипа. Это от начала до конца  выдуманная история”. Однажды в  крайнем раздражении он воскликнул: “Госпожа Бовари — это я!” .^[8]

По некоторым данным, сегодня в деревне Ри продаются почтовые открытки, на которых увековечена Дельфина Деламар, а на ее могиле, помимо имени, имеется надпись «Мадам Бовари». ^[11]

3. «Буржуазный» сюжет романа.

На основании исследованных  материалов, я пришла к выводу, что в 40-е годы появилось много исторических романов, но читатели не были ими очарованы. Все предпочитали современные темы. Мещане хотели видеть в романе себя, а политические деятели епохи потворствовали этой мелкобуржуазной страсти.

Показать специфику современности  значит показать ее пошлость. Нужно  писать о «среднем» герое, так  как именно такой герой типичен. Но в этом и заключается трагедия современности. Следовательно, типично  современный роман должен стать  трагедией пошлости. Так Флобер приходит к замыслу «Госпожи Бовари».^[4]

«Провинциальные нравы» - таков  подзаголовок романа. Перед читателем  предстает французское захолустье: Тост, где начинаются события, Ионвиль, где они завершаются. Эти города как две капли воды похожи один на другой. «Каждый день в один и  тот же час открывал свои ставни учитель в черной шелковой шапочке, и приходил сельский стражник в блузе  и при сабле. Утром и вечером, по трое в ряд пересекали улицу  почтовые лошади - они шли на водопой. Время от времени дребезжал колокольчик  на двери кабачка, да в ветренную  погоду скрежетали на железных прутьях  медные тазики, заменявшие вывеску  у парикмахера» ^[2]. Это Тост. Таков же и Ионвиль- с его трактиром «Зеленый лев», где каждый вечер собираются обыватели города; церковью, где регулярно совершает богослужения или готовит к первому причастию местных сорванцов кюре Бурнисьен, погруженный в дела мирские больше, чем в заботы духовные; аптекой, принадлежащей вездесущему и всеведущему краснобаю - «идеологу» города фармацевту Омэ. «Больше в Ионвиле смотреть не на что. На его единственной улице, длиною не более полета пули, есть несколько торговых заведений, потом дорога делает поворот, и улица обрывается» ^[2]. Однообразие, серость, застой, трясина, засасывающая каждого, кто в нее попадет. Таков фон, избранный Флобером для его «буржуазного сюжета», герои и события которого естественно вписываются в мир цвета плесени.

На мой взгляд, «Буржуазность» сюжета романа Флобера состоит и в банальной коллизии: жена, живущая с нелюбимым мужем и обманывающая его с любовниками, коварный ростовщик с далеко идущими планами наживы. Взаимодействие этих прозаичных фигур приводит к драматической развязке. Разочаровавшись в любовниках, вконец разоренная ростовщиком, опасаясь публичного скандала, и не смея раскрыться в своих обманах доверчивому до слепоты мужу, жена-прелюбодейка кончает жизнь самоубийством, отравившись мышьяком.

Общественную среду вокруг госпожи  Бовари Флобер изготовил столь же продуманно, как и ее саму. Эмма подвержена влиянию объективных социальных условий.Большинство персонажей «Госпожи Бовари» — буржуа. Но несколько иной смысл вкладывал в слово bourgeois Флобер. Кроме тех случаев, когда оно означает попросту «горожанин» (частое во французском значение), у Флобера слово bourgeois значит «мещанин», то есть человек, сосредоточенный на материальной стороне жизни и верящий только в общепринятые ценности. Флобер никогда не употребляет слово bourgeois с политэкономическим марксистским оттенком. Для него буржуазность определяется содержимым головы, а не кошелька. В знаменитой сцене романа, когда старуха крестьянка, получая медаль за рабский труд на хозяина фермы, стоит перед жюри умиленных буржуа, мещане — обе стороны: и благодушные политиканы, и суеверная старуха, все они — буржуа во флоберовском смысле. ^[12]

Одна из гримас «быта провинции» - священник Бурнизьен, общественная функция которого – быть наставником, уметь исцелять страдания души. Но он наименее способен к этому. У него лучше выходит лечить коров. Среди  своих прихожан он имеет репутацию  хорошего ветеринара. Когда Эмма, переживающая душевный кризис, обратилась за советом  к своему духовному пастырю, он посоветовал ей выпить «чайку для бодрости или же холодной воды с сахаром». ^[1]

Творчество Флобера также ярко демонстрирует «дегероизацию героя», поскольку мир буржуазии – мир серости и усредненности – не способен рождать сильные натуры и пробуждать сильные страсти.  
Нельзя не отметить, что, по мнению писателя в сферу всеобщего господства «буржуазной пошлости» постепенно превращается весь окружающий его мир. Писатель распространил понятия «буржуа» и «буржуазный» на всю современную ему действительность, на социальные низы и верхи. Более того, он «находит дух буржуазной ограниченности в другие времени и у других народов».

Ключ к флоберовскому термину  — мещанство господина Омэ.

Писатель не избавляется он ощущения того, что буржуазному обществу свойственны  противоречия и уродство. Но борьба с ними представляется ему бессмысленной (все в мире предопределено вечными  законами Природы). Отсюда жизненный  принцип Флобера (впрочем, не однажды  им нарушаемый) – отстраненность от общественных конфликтов современности. С этим связан и утверждаемый Флобером принцип «объективного» письма, противопоставляющий «личному» искусству «безличное». Иными словами, писатель говорит, что целью искусства должно стать не самовыражение (как на раннем романтическом этапе), а познание закономерностей окружающего мира.

Свою главную цель Флобер и видит  в том, чтобы защитить интересы духа, оградить литературу от тлетворного  влияния буржуазии. Своими произведениями художник - реалист неизменно оказывается  втянутым в решение злободневных проблем современности^[13].

4. Психологизм в изображении героев.

Склонность к углубленному изображению, отражению психических  переживаний, к сложному и тонкому  психологическому анализу – вот что несет в себе значение термина «психологизм». ^[9]

1. Психолохизм в изображении Эммы

Флобер психологически тонко и не спеша рассказывает о всех душевних трансформациях Эммы. День за днем, минуту за минутой показывает автор жизнь своей героини с ее мыслями и поступками, раскрывая ее характер.

В одном из писем Флобер говорит о героине данного романа: «Это натура в известной степени испорченная, женщина с извращенными представлениями о поэзии и с извращенными чувствами». «Извращенность» натуры Эммы - результат «романтического» воспитания. Основы его были заложены еще в период монастырского обучения девушки, когда она впервые пристрастилась к чтению модных в ту пору романов. «Там только и было, что любовь, любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках... темные леса, сердечное смятенье, клятвы, рыданья, слезы и поцелуи, челноки при лунном свете, соловьи в рощах, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята, добродетельные сверх всякой возможности» ^[2]. Эти романы, которые остро пародирует Флобер и воспитали чувства Эммы, определив ее стремления и пристрастия.

Романтические штампы обрели для нее статус критериев истинной любви и красоты.

Будучи в монастыре  и направляясь на исповедь, «…она  нарочно придумывала разные мелкие грехи, чтобы подольше постоять на коленях  в полутьме, скрестив руки, припав лицом  к решетке, слушая шепот духовника. Часто повторявшиеся в проповедях образы жениха, супруга, небесного возлюбленного, вечного бракосочетания как-то особенно умиляли ее».^[10]

Что касается меня, я не считаю Эмму порочной изначально. Я думаю, что в жизни каждой девушки есть место времени мечтаниям о сказочном принце. Описывая взросление Эммы, Флобер учел этот факт. Подтверждением этого может служить место в книге, когда после прочтения романов Вальтера Скотта, Эмме захотелось «жить в старинном замке и проводить время по примеру дам, носивших длинные корсажи и, облокотясь на каменный подоконник, опершись головой на руку, смотревших с высоты стрельчатых башен, как на вороном коне мчится к ним по полю рыцарь в шляпе с белым плюмажем».

Крушение романтических  иллюзий Эммы началось буквально с первых дней замужества. Таким ли рисовался Эмме в ее девических мечтах медовый месяц, проводимый с Шарлем теперь - после шумной, похожей на деревенскую ярмарку свадьбы - в убогом, скучном Тосте. Вот они, эти мечты, с которыми не может расстаться героиня: «Перед заходом солнца дышать бы на берегу залива ароматом лимонных деревьев, а вечером сидеть бы на террасе виллы вдвоем, рука в руке, смотреть бы на звезды и мечтать о будущем!.. Как бы хотела она сейчас облокотиться на балконные перила в каком-нибудь швейцарском домике или укрыть свою печаль в шотландском коттедже, где с нею был бы только ее муж в черном бархатном фраке с длинными фалдами, в мягких сапожках, в треугольной шляпе и кружевных манжетах!» ^[2] Но разве может все это дать Шарль - жалкий провинциальный лекарь, одетый во что попало («в деревне и так сойдет»), лишенный светских манер, не умеющий взволновать выражением своих чувств (его речь была «плоской точно панель, по которой вереницей тянулись чужие мысли в их будничной одежде»). Все попытки Эммы «поднять» Шарля до своего идеала любви кончаются неудачей.

 «Порой ей приходило  в голову, что ведь это же  лучшие дни ее жизни, так  называемый медовый месяц». Она  думает о том, что «есть такие  места на земле, где счастье  хорошо родится, - так иным растениям  нужна особая почва, а на  любой другой они принимаются  с трудом» ^[2]. Ей остро не хватает романтики, событий и волнующих страстей. Ее мечты об экзотических странах и идеальных героях так и остаются мечтами.

Поначалу госпожа Бовари хочет, чтобы муж догадался о  ее душевних терзаниях. Эмма спрашивает себя, «разве мужчина не должен знать все, быть всегда на высоте, не должен вызывать в женщине силу страсти, раскрываать перед ней всю сложность жизни, посвящать ее во все тайны бытия? Но он нечему не учил, ничего не знал, ничего не желал» ^[2]. Приведенный эпизод мне показался вершиной психологизма Флобера в данном произведении. Тонко подмечен ход мыслей женщины и, как мне кажется, автор намекает на то, что дальнейшие события могли сложиться совсем иначе, если бы мужем Эммы стал другой человек – сильный, уверенный, амбициозный.

Некоторое время Эмма «старалась уверить себя, что любит мужа», читала Шарлю стихи, исполняла адажио, но такие вещи не находили отклика ни в ее серце, ни в серце Шарля. Ему становилось скучно.

Пока Эмма жила с отцом, она могла надяться, что корда-нибудь ее мечты станут реальностью. Но после  замужества ей больше нечемо стало  ждать. Иногда она спрашивала себя: «Зачем я вышла замуж?»

Со временем Эмма начинает думать о мире других мужчин, не таких, как ее супруг. «Муж у нее мог быть красив, умен, благовоспитан, обаятелен…»^[2]. Ее жизнь стала скучна и обыденна. А Шарль упорно не замечал тоски Эммы.