Понятие интертекста. Теория интертекстуальности

Именная аллюзия иногда выступает как реминисценция. Под реминисценцией понимается отсылка не к тексту, а к некоторому событию из жизни другого автора, которое безусловно узнаваемо.

Примером реминисценции служит введение имени Н.Гумилева в стихотворение Л.Губанова На смерть Бориса Пастернака:

В награду за подземный бой

он был освистан и оплеван.

Тащилась первая любовь

в кровавой майке Гумилева.

Однако в поэзии «реминисценция» часто оборачивается аллюзией. Так, у самого Гумилева в Заблудившемся трамвае фигурирует аналог «кровавой майки» – «красная рубаха» палача, и эти два синонимичных на некотором глубинном уровне понятия вступают в отношение конверсии:

В красной рубахе, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне.

Заметим, что и строки о «воспетой шали» в Поэме без героя также рождаются на пересечении реминисценции и аллюзии.

Возможностью нести аллюзивный смысл обладают элементы не только лексического, но и грамматического, словообразовательного, фонетического уровней организации текста; он может также опираться на систему орфографии и пунктуации, а также на выбор графического оформления текста – шрифтов, способа расположения текста на плоскости

Механизмы интертекстуальности

Восстановление интертекстуальных отношений в новом тексте происходит на основании «памяти слова»: референциальной, комбинаторной, звуковой и ритмико-синтаксической. Если комбинаторная память слова – это зафиксированная сочетаемость для данного слова как в общем, так и индивидуальном поэтическом языке, то референциальная память слова вызывает к порогу сознания круги значений и ассоциаций из прежних контекстов, создавая этим дополнительные приращения смысла в создаваемом заново тексте. Референциальная память слова как бы вбирает в себя смысл предыдущих и последующих слов, расширяя этим рамки значения данного слова. Именно потому, что в референциальную память слова уже вложена его комбинаторная память, происходит расшифровка метафор-загадок и более сложных иносказаний.

Так, в строках из текста Л.Губанова На смерть Бориса Пастернака:

Ты сел за весла переводчика,

благоволил к Вам пьяный Фауст

но разве этих переводчиков

у нас в России не осталось?

Референциальная и комбинаторная память строит проекции к заглавию стихотворения Сложа весла (книга Сестра моя – жизнь), а также к многочисленным переводам Пастернака, в том числе и Фауста. Пьяным же у Пастернака оказывается Шекспир из одноименного стихотворения, разговаривающий вслух со своим сонетом.

Так в поэтических текстах разрешается «цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным» (Б.Пастернак), и это разрешение одновременно происходит и на фоническом уровне, когда вступают в действие звуковая и ритмико-синтаксическая память слова.

Под звуковой памятью слова понимается его способность вызывать в памяти близкозвучные слова, принадлежащие другим текстам, либо собирать слова из звуков данного текста, строя отношения с другими текстами на основании так называемой паронимической аттракции.

Так, например, в тексте Мандельштама

Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена –

Не Елена – другая – как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,

И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,

Одиссей возвратился, пространством и временем полный

На переразложении и взаимном наложении ситуаций различных древнегреческих мифов рождается анаграммированный неназываемый интертекстуальный субъект – Пенелопа, который складывается, как в «вышивании», из пересечений звукового состава слов: Помнишь – Не Елена – полотно – полный.

Ритмико-синтаксическая память слов, в первую очередь, включает в себя «память рифмы», что связывает ее с комбинаторной и звуковой памятью слов (ср. у А.Вознесенского рифму, отсылающую к стихотворению Зимняя ночь Пастернака:

В нынешнем августе крестообразно

встанут планеты в ряд.

Простишь, когда сами рабы соблазна

Апокалипсис сотворят?

Во вторую очередь – устойчивые ритмико-синтаксические формулы, созданные на основе звуковых, синтаксических, ритмических и метрических соответствий. Ритмико-синтаксическая память слова коррелирует с понятиями ритмико-синтаксического клише и «семантического ореола метра» К.Тарановского и М.Л.Гаспарова, однако включает в себя память не только о ритмико-синтаксических, но и ритмико-семантических и морфологических построениях в поэтическом языке.

Например, многие строки А.Ахматовой

И чем могла б тебе помочь?

От счастья я не исцеляю;

В кругу кровавом день и ночь / <...> /

Никто нам не хотел помочь и др.)

Перекликаются по структуре и восстанавливают в памяти строки А.Блока (О, я не мог тебе помочь! / Я пел мой стих... / И снова сон, и снова ночь; Над мировою чепухою; / Над всем, чему нельзя помочь / Звонят над шубкой меховою, / В которой ты была в ту ночь).

Интертекст и тропы

 Проблемы межтекстового взаимодействия ставят вопрос о соотношении понятий интертекста и тропа и о рассмотрении интертекста как риторической фигуры. Поскольку межтекстовые отношения и связывающие их формальные элементы по своей природе и проявлению очень разнообразны, однозначного ответа на вопрос, с каким именно тропом может быть сопоставлено интертекстуальное преобразование, по-видимому, не существует. В нем обнаруживаются признаки и метафоры (М.Ямпольский), и метонимии (З.Г.Минц; в частности, синекдохи – О.Ронен), а в определенных контекстах также гиперболы и иронии (Л.Женни). При этом обнаруживается, что и декодирование тропов и расшифровка интертекстуальных отношений основаны на «расщепленной референции» (Р.Якобсон) языковых знаков, или «силлепсисе», в терминах М.Риффатерра.

Сложное переплетение интертекстуально-интермедиальных аллюзий, например, представлено в стихотворении Г.Айги Казимир Малевич, где словами и линиями, образованными знаками тире, нарисована некоторая общая картина авангардного искусства 20 в.:

город – страница – железо – поляна – квадрат:  
– прост как огонь под золой утешающий Витебск  
– под знаком намека был отдан и взят Велимир  
– а Эль он как линия он вдалеке для прощанья 
– это как будто концовка для Библии: срез – 
завершение – Хармс.

Тут и знаменитый Черный квадрат Малевича, и Витебск, почти всегда присутствующий в картинах Шагала, и «намеки слов» Велимира Хлебникова и его Слово об Эль, где поэт пытается описать буквы на языке тригонометрии: Эль – путь точки с высоты, / Остановленный широкой / Плоскостью; в «живописном» контексте стихотворения Эль может быть понято одновременно и как аллюзия к части псевдонима художника-графика того же периода Л.М.Лисицкого (Эль Лисицкого).

Формальные показатели интертекстуальных связей сами могут входить в состав тропов и стилистических фигур. В сравнениях и метафорах чаще всего выступают имена собственные, которые служат концентрированным «сгустком» сюжета текста, вошедшего в литературную историю. Лирический герой или уподобляется библейскому (классическому) прототипу, как в примере из А.Блока (Вот я низвержен, истомлен, / Глупец, раздавленный любовью, / Как ясновидящий Самсон, / Истерзан и испачкан кровью), или противопоставляет себя ему, как у Баратынского: Безумству долг мой заплачен, / Мне что-то взоры прояснило; / Но, как премудрый Соломон, / Я не скажу: все в мире сон! Аналогия с прототипами может задаваться предикативным отношением (Слыть Пенелопой трудно было) или метафорической номинацией (Но порой, / Ревнивым гневом пламенея, / Как зла в словах, страшна собой, / Являлась новая Медея!) – так раскрывается характер Нины в Бале Баратынского.

Интертекстуальные сравнения и тропы могут выстраиваться в цепочку, определяя развитие нового текста, или становиться метатекстом по отношению к тексту, в котором исходно было применено сравнение. Так, Пастернак в поэме «905» сравнил подымающийся дым с Лаокооном или, скорее, со скульптурной группой Лаокоон родосских мастеров):

Точно Лаокоон,

Будет дым 
На трескучем морозе, 
Оголясь, 
Как атлет, 
Обнимать и валить облака.

Это «интермедиальное» сравнение (визуальность его заложена в самой структуре строк) Ахматова в стихотворении Поэт, обращенном к Пастернаку, превратила в метатекстуальное, так как сосредоточилась на самом акте сравнения: За то, что дым сравнил с Лаокооном, / Кладбищенский воспел чертополох, / <...> / Он награжден каким-то вечным детством...

Основа интертекстуальной фигуры может обнаруживаться в обращении. Так, у Б.Ахмадулиной обращение задает атрибуцию цитаты, функция которой – создать параллель с пушкинским описанием осени: Судя по хладу светил, / по багрецу перелеска, / Пушкин, октябрь наступил. / Сколько прохлады и блеска!

Слово в поэтическом языке  обладает памятью и по частям, поэтому  единичные в литературе словообразовательные контексты опознаются даже по отдельным  морфемам: ср. строки И.Бродского Hиоткуда с любовью, надцатого мартобря, / дорогой уважаемый милая, но не важно / даже кто..., где очевидно следование беспорядочному словообразованию, синтаксису и датированию .

Становится очевидным, что  интертекстуальная активность мобилизуется именно тогда, когда читатель оказывается не в состоянии разрешить языковую и дискурсивную аномалию только на уровне системы метафорических и метонимических переносов языка, а также просто на уровне орфографических, согласовательных, пунктуационных правил и словообразовательных языковых моделей. В этом случае и происходит «взрыв линеарности» (Л.Женни) текста: воспринимающий пытается найти источник семантического преобразования данного «выбивающегося из правил» языкового выражения не в системе языка, а в сфере «индивидуально сотворенного смысла», уже отлитого в форму претекста.

Однако это не означает, что образования, включающие в себя интертекст, имеют «нетропную», одномерную структуру. И в случае собственно «тропных» переносов, и в случае, когда мы осуществляем некоторую «текстуальную интеракцию» (Ю.Кристева), глубинные процессы смыслообразования связаны с проникновением в саму структуру аналогий, сдвигов, взаимоналожений. Происходит выход из собственно языковой системы в систему метаязыка. И если понимание тропов и фигур, или способов «переиначивания» исходного положения вещей в действительном мире всегда опосредовано текстами, то и любая основа такого преобразования лежит в интертекстуальной и метатекстовой области.

 

Список использованной литературы

1. Олизько, Н. С. Интертекстуальная интерпретация постмодернистского произведения [Текст] / Н. С. Олизько // Художественный текст: варианты интерпретации : труды XII всеросс. науч.-практ. конф. (Бийск, 18-19 мая 2007 г.) : В 2 частях. Ч. 2. / отв. ред. В.А. Акимов. – Бийск : БПГУ им. В.М. Шукшина, 2007. – С. 153-157.
2. Олизько, Н. С. Типология интертекстуальных отношений [Текст] / Н. С. Олизько // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе : сб. докладов междунар. науч. конф. (Магнитогорск, 12-14 ноября 2003 г.) / ред.-сост. С. Г. Шулежкова. – Магнитогорск : Изд-во МаГУ, 2003. – С. 59-63.

 

Тименчик Р.Д. Текст в тексте у акмеистов. – Труды по знаковым системам. XIV. Ученые записки Тартуского госуниверситета, вып. 567. Тарту, 1981

Тороп П.Х. Проблема интекста. – Труды по знаковым системам XIV. Текст в тексте. Ученые записки Тартуского госуниверситета, вып. 567. Тарту, 1981

Гаспаров М.Л. Ритмико-синтаксическая формульность в русском 4-стопном ямбе. – Проблемы структурной лингвистики. 1983. М., 1986  
Золян С.Т. О семантике поэтической цитаты. – Проблемы структурной лингвистики.1985–1987.М.,1989

Ильин И.П. Стилистика интертекстуальности: теоретические аспекты. – В кн.: Проблемы современной стилистики. Сборник научно-аналитических трудов.М.,1989

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. – М.: Художественная литература, 1979.

Библер В.С. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика и культура. – М.: Прогресс, 1991.

http://www.philolog.ru/filolog/intertex.htm