Автор: Пользователь скрыл имя, 27 Ноября 2011 в 10:49, статья
Описана дионисиация романа Замятина "Мы".Статья кандидата филологических наук Т.Т. Давыдовой посвящена творческой рецепции мотивов работы Ф. Ницше "Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм" в неореалистическом романе-антиутопии Е.И. Замятина "Мы".
Самое страшное в замятинском антимире в том, что энтропия пронизывает святая святых индивидуума - личную жизнь, мышление и, в частности, мировоззрение. Последнее видно во время ежегодных выборов главы Государства, когда все голосуют постоянно за одного и того же кандидата - Благодетеля
Т.Т.
Давыдова
(Московский государственный университет
печати)
ЗАМЯТИН "ДИОНИСИЙСТВУЮЩИЙ"
(РОМАН "МЫ" И КУЛЬТУРА "СЕРЕБРЯНОГО
ВЕКА")
В романе-антиутопии "Мы" /1921-22/ опосредованно
отразилась широко распространенная в
литературе "серебряного века" ницшевская
концепция аполлонизма-дионисизма как
двух универсальных начал бытия и культуры.
Аполлоновское начало - созерцательное,
логически-членящее, односторонне-интеллектуальное;
дионисийское - "жизненное", оргиастически-буйное
и трагическое. Произведение Замятина
связано также с символистским неомифологизаторством.
Поэтому автора романа-антиутопии "Мы"
условно можно назвать Замятиным дионисийствующим,
как сделал в 1923 г. сибирский критик Я.
Браун, высоко оценивший это произведение
(см.: 1). Вслед за Брауном о мотивах дионисийства
и прадионисийства в "Мы" упомянули
Б.А. Ланин, Н.М. Малыгина. Этим мотивам
уделил некоторое внимание в своем капитальном
труде и Р. Гольдт (2). Между тем одна из
современных задач замятинистики - подробная
разработка данной проблемы, что поможет
представить "Мы" как универсалистский
роман-миф и раскрыть генетические связи
творчества Замятина и шире - неореализма
- с символизмом, не прервавшиеся и тогда,
когда это модернистское течение перешло
в "латентную" фазу существования
(Клинг О.А. См.: 3).
В статье "О синтетизме" /1922/ Замятин,
обосновывая теорию неореализма, или синтетизма,
связывал лежащий в основе неореалистического
стилевого течения художественный принцип
синтеза с философией Ницше. В статье "О
литературе, революции и энтропии" /1923/
писатель назвал Ницше, наряду с Достоевским
и Шопенгауэром, гениальным философом
(см.: 4). (Эти цитаты приведены и Э. Бэррэтом
и Р. Гольдтом. См.: 5).
Ницшевская концепция аполлонизма-дионисизма
была известна Замятину по работе "Рождение
трагедии, или Эллинство и пессимизм"
/1871/, переведенной на русский язык в 1900-е
гг., а также по романам Ф. Сологуба "Мелкий
бес" и А. Белого "Петербург", содержащим
рецепцию идей Ницше и повлиявшим на замятинское
творчество. (Не случайно в статьях об
этих двух писателях Замятин видел в них,
подобно другим символистам, предшественников
неореализма.)
В романе "Мы", как и у Ницше и у автора
"Петербурга", дионисийство и аполлонизм
являются двумя общебытийными началами,
хотя Замятин и не употребляет данные
термины. Их символизируют герои замятинского
романа-мифа. При этом Замятин, следуя
неореалистическому художественному
принципу синтеза, соединяет данные начала
с естественнонаучными понятиями энергии
и энтропии.
На основе открытий немецких ученых-естественников
Ю.Р. Майера и В. Оствальда Замятин в биографии
"отца" термодинамики Майера и в статье
"О литературе, революции и энтропии"
писал о двух космических универсальных
законах - сохранения энергии ("багровый
закон" революции) и ее "вырождения"
("синий, как лед", закон энтропии)
(см. также: Р. Гольдт, 6). Энергийное начало,
помноженное на ницшевскую идею дионисийства,
которую Замятин трактует по-своему (см.
ниже), заменило атеисту Замятину "умершего
Бога". Это энергийно-дионисийское общебытийное
начало представляло для писателя высшую
ценность бытия. А своего рода "демоном"
стала энтропия (однообразие, одинаковость),
с которой писатель соединил ницшевское
аполлоническое начало, подменив при этом
тот принцип индивидуации (личностного
начала), который оно несет у Ницше, принципом
коллективистским. Энтропийно-аполлоническое
начало Замятин страстно обличал, где
бы его ни находил, утверждая, что "догматизация
в науке, религии, социальной жизни, в искусстве
- это энтропия мысли <...>" (с. 387, 388).
Оставаясь сторонником идеи бесконечной
революции, после Октября Замятин стал
вместе с тем политическим "еретиком",
слева критиковавшим правительство большевиков
за то, что оно утратило, по его мнению,
былую революционность, энергийность.
Одаренный способностью пророчества,
Замятин уже в первые послереволюционные
годы заметил в жизни советского общества
энтропийные тенденции, которые должны
были усилиться в будущем. Прежде всего
это - нивелирование индивидуальности
и возведение коммунистического мировоззрения
в ранг новой религии. Подобные явления
сатирически воссозданы и
гиперболизированы
в антиутопии "Мы".
Повествователь и главный герой этой антиутопии
Д-503 находится в начале романа "под
знаком Аполлона", требующего, в трактовке
Ницше, самопознания и меры. Строитель
"Интеграла" анализирует в своем
дневнике собственные чувства и мысли
и, являясь в начале романа законопослушным
гражданином Единого Государства, восторженно
рассказывает о его порядках и системе
ценностей, о его руководителе, Благодетеле.
Восхищение повествователя, в частности,
вызывает доведенный в государстве до
абсурда принцип равенства. Но читатель
понимает - такой распорядок несет в себе
уравниловку, то есть энтропию.
Самое страшное в замятинском антимире
в том, что энтропия пронизывает святая
святых индивидуума - личную жизнь,
мышление и, в частности, мировоззрение.
Последнее видно во время ежегодных выборов
главы Государства, когда все голосуют
постоянно за одного и того же кандидата
- Благодетеля.
Не случайно действие замятинском антиутопии
происходит в основном в городе, в котором
преобладают искусственность, геометрически-рациональный
принцип единой планировки, напоминающие
образ русской столицы из романа А. Белого
"Петербург". Даже внешний облик антигероя
Благодетеля и большинства "нумеров"
соответствует "квадратной гармонии"
города, в котором царит однообразие, или
энтропия.
Технократическому городу-государству,
подтверждающему слова Ницше о градостроителе
Аполлоне, противостоит в романе низший
мир за Стеной - природный, населенный
"естественными" людьми и являющийся
носителем энергии. Он напоминает мир
древнегреческих дионисийских мистерий,
а огромная толпа, окружающая попавшего
сюда Д-503, похожа на участников дионисийской
оргии.
В 27-й записи из романа "Мы" яркая
картина праздничного дионисийского культа
талантливо нарисована с помощью лейтмотивных
метафорически-символических образов
огня и опьяняющей влаги. Здесь и сравнение
деревьев со свечками, и метафора "сердце
- ослепительный, малиново-тлеющий уголь"
(с.102, 105), относящаяся к крылатому юноше,
в честь которого революционная организация
носит имя "Мефи". Д-503 пьянеет от того,
что его как сторонника революционерки
I-330 ликующе поднимают наверх, к ней, он
пьет "сладкие, колючие, холодные искры"
и благодаря всему этому испытывает экстаз,
или кратковременное священное безумие.
I-330 призывает разрушить "Стену - все
стены - чтобы зеленый ветер из конца в
конец - по всей земле", то есть чтобы
соединить верхний и нижний миры (с.104).
В этом эпизоде героиня-революционерка
ассоциируется с Дионисом, выступающим,
по Ницше, порой под маской борющегося
бога (см.: 7).
Под влиянием I-330 замятинский герой поддерживает
анархический, "безумный" план своей
любимой по захвату "Интеграла", с
помощью которого "Мефи" хотели добиться
свободы для всех "нумеров". Теперь
Д-503 сознательно отказывается от "аполлонической",
энтропийной стихии, преобладающей в Едином
Государстве, во имя обретения индивидуальности,
а значит, свободы и любви. Раньше, в моменты
физического соединения с любимой,
Д-503 чувствовал, как тают ограничивающие
его в пространстве грани, как он исчезает,
растворяется и в I-330, и во всей Вселенной,
образуя единое целое с дикими дебрями
за Зеленой Стеной (записи 13 и 23). Это ощущение
близко описанному Ницше дионисийскому
состоянию "с его уничтожением обычных
пределов и границ существования <...>",
содержащему в себе "некоторый летаргический
элемент, в который погружается все лично
пережитое в прошлом" (Ницше, с.82). А в
эпизоде за Зеленой Стеной впервые в жизни
Д-503 чувствует себя отдельным существом:
"<...> я перестал быть слагаемым, как
всегда, и стал единицей" (с.104). Иными
словами, он стал I, так как графическое
осмысление ее имени - "единица", символизирующая
личность как
самосознающее "я". (Существенно и
то, что имя героини по-английски означает
"я", противопоставленное заглавию
романа. Замятин, работавший в Англии,
знал английский язык.) В этом, кстати,
важное отличие между замятинской и ницшевской
трактовками дионисийской стихии: для
немецкого философа дионисийское состоит
в оргиастическом самоуничтожении, то
есть разрушении принципа индивидуации.
В таком понимании энергии, или дионисийства
Замятин ближе теоретику младосимволизма
Вяч.И. Иванову, писавшему в статье "Кризис
индивидуализма" /1905/, что "истинная
анархия есть безумие, разрешающее основную
дилемму жизни, "сытость или свобода"
- решительным избранием "свободы".
<...> Она соберет безумцев <...>. Они
зачнут новый дифирамб, и из нового хора
(как было в дифирамбе древнем) выступит
трагический герой" (8). Да и единение
с природой, друг другом, членами "Мефи",
"лесными" людьми у дионисийствующих
персонажей Замятина напоминает и описанное
Ницше состояние участников дионисийской
оргии (9), и ивановскую соборность. Замятин
интуицией художника почувствовал ту
же тенденцию в жизни человечества ХХ
в., которую обозначил Иванов. Последний
отмечал, что в лаборатории жизни вырабатывается
некоторый синтез личного и соборного
начал. При этом есть и существенное отличие
атеистического миропонимания Замятина
от ивановской теории соборности, которая,
как справедливо заметил Л. Геллер, "метафизична
и отмечена мистицизмом" (10).
Кроме того, Замятин переносит аполлоновско-дионисийскую
дихотомию на естественнонаучную почву.
Автору романа "Мы", как и I-330, дорого
то, что "естественные", "дионисийские"
люди, в отличие от "аполлонических"
"нумеров", свободны и органично слиты
с природным миром. Но все-таки человеческая
природа первых несовершенна, как и натура
"нумеров": "лесные" люди необразованны,
их анархическое общество несет в себе
воспетую символистами В.Я. Брюсовым и
А.А. Блоком "варварскую" стихию дионисизма.
В отличие от этих писателей, Замятин мечтал
о создании совершенного, абсолютно свободного,
гармоничного человека, который может
появиться при условии, что в его индивидуальности
органично "синтезируются" как
эмоционально-иррациональное, природное,
так и рациональное, породившее машинную
цивилизацию начала. Мечты Замятина воплотились
в размышлениях Д-503 о "лесных" людях
и "нумерах" как о двух половинах
распавшегося целого: "Кто они? Половина,
какую мы потеряли, Н и О - а чтобы получилось
Н О - ручьи, моря, водопады, волны, бури
- нужно, чтобы половины соединились..."
(с.109). Такое воплощение в романе "Мы"
обрела центральная творческая идея писателя
- идея синтеза. Но синтез этих двух начал
- дело далекого будущего. В художественном
же мире романа противоположности, о которых
идет речь, несоединимы,
и в этом проявляется
антиутопическое жанровое содержание.
Аполлонически-энтропийное начало дает
счастье или хотя бы его подобие - благополучие,
дионисийски-энергийное, революционное
- свободу, чреватую трагедией.
С большим трудом под влиянием I-330 строитель
"Интеграла" пересматривает свои
философские, политические и эстетические
взгляды, внушенные догмами Единого Государства.
Показателен эпизод, когда у Д-503 во время
исполнения I-330 Cкрябина возникает следующая
ассоциация: "<...>
дикое, несущееся, попаляющее солнце -
долой все с себя - все в мелкие клочья"
(с.14). Здесь значимы мотивы дикого движения,
срывания одежд и разрывания всего, напоминающие
действия менад. Слушая эту явно дионисийскую
музыку, герой приобщается, как сказал
бы Ницше, к подлинной идее мира (Ницше,
с.143), к дионисийской трагедии.
Но, не удержавшись на этой трагической
высоте, Д-503 отрекается от своих "еретических"
идеалов и утрачивает энергийное, "дионисийское"
начало. Если Д-503 в конце концов выбирает
"счастье", то удел других героев
романа - свобода, со всеми ее трагическими
последствиями.
Таковы участники "Мефи", среди которых
выделяется I-330, показанная крупным планом.
В образе I-330, в отличие от характера Д-503,
раскрытого изнутри, с помощью приемов
реалистической типизации, преобладает
условность, свойственная образам героев
символистских неомифологических романов
Сологуба "Мелкий бес" и А. Белого
"Петербург". Поэтому I-330 ассоциируется
с Дионисом в отличающихся друг друга
интерпретациях Ф. Ницше и Вяч.И. Иванова.
Первый из них связывал этого языческого
бога с Антихристом и жестоким античным
демоном (Ницше, с.54, 94), а по мнению второго,
создавшего христианско-дионисийский
миф (Э. Клюс), "эллинская религия страдающего
бога" предшествовала христианству
(см.: 11). По мнению Э. Клюс, Иванов устанавливает
параллель между дионисийской оргией
и христианским распятием (см.: 12). У замятинской
героини есть и черты бунтаря-дьявола
в христианском понимании.
С Мефистофелем замятинскую героиню-революционерку
сближает прежде всего то, что она - враг
покоя и застоя. Но есть и отличия между
этими персонажами. В противоположность
Мефистофелю, I-330 не презирает, а любит
людей и намеревается их спасти, однако
ее любовь, по словам Замятина, особая,
"ненавидящая". Чего стоит хотя бы
жестокая программа I-330, собирающейся,
в случае победы повстанцев, насильно
выгнать всех граждан Единого Государства
за Зеленую Стену, где бы они в суровых
природных условиях приспосабливались
к "естественной" жизни!
Таким образом, если Ницше связывал дионисийское
освобождение от оков личности с умалением
политических инстинктов (см.: Ницше, с.139),
то у Замятина, напротив, "дионисийство"
I-330 и других "Мефи" - такая же важная
сфера личностного самовыражения, как
и революционность.
Готовность I-330
к революционному подвигу подчеркивается
в романе постоянной символической деталью
внешности героини, лицо которой словно
перечеркнуто крестом. I-330, по мысли Замятина,
должна ассоциироваться также с приносящим
себя в жертву ради любви к людям Христом.
Понять эту по-модернистски гротескную
двойственность натуры I-330 помогают, помимо
романа, и статьи писателя.
Так, в статье Замятина
"Рай" /1921/ Сатана предстает учителем
сомнений, вечных исканий, вечного бунта,
а в черновом наброске замятинского письма
К.А. Федину Мефистофель характеризуется
как величайший в мире скептик и одновременно
романтик и идеалист, который всеми своими
дьявольскими ядами "разрушает всякое
достижение, всякое сегодня <...> потому,
что он втайне верит в силу человека стать
божественно-совершенным" (13). Писатель
здесь переосмысливает в модернистском
направлении давнюю литературную традицию,
так как в противоположность ортодоксальной
картине мира в замятинском антимире благо
связано с дьяволом (ср. с мнением Т. Эдвардса,
считающего "Мефи" носителями добра:
14).
Близки к процитированным выше строкам
из замятинской публицистики и
высказывания I-330, героини-философа, идеолога,
об энтропии, энергии и революции,
составляющие суть мировоззрения и самого
Замятина. "Вот: две силы в мире - энтропия
и энергия. Одна - к блаженному покою, к
счастливому равновесию; другая - к разрушению
равновесия, к мучительно-бесконечному
движению. Энтропии - <...> ваши предки,
христиане, поклонялись как Богу. А мы,
антихристиане, мы...", - учит она Д-503.
Ее беседы с Д-503, как и диалог Благодетеля
со строителем "Интеграла", являются
ведущим жанрообразующим средством философского
романа. Опираясь на второе начало термодинамики,
I-330 интеллектуально обосновывает теорию
бесконечной революции: "<...> революции
бесконечны. <...> Только разности - разности
- температур, только тепловые контрасты
- только в них жизнь. А если всюду, по всей
Вселенной, одинаково теплые - или одинаково
прохладные тела... Их надо столкнуть -
чтобы огонь, взрыв, геенна. И мы - столкнем"
(с.110, 116). Как видно из этих слов, замятинская
героиня-революционерка, подобно Сатане
из романа Г. Уэллса "Неугасимый огонь",
диалог из которого цитирует Замятин в
статье "Рай", - еще и "дух жизни",
вечно борющийся с хрустальным совершенством,
то есть "аполлоническим",
энтропийным началом.
Во время истязаний под Газовым Колоколом
I-330 напоминает Христа на Голгофе, о котором
Замятин в статье "Скифы ли?" писал
так: "Христос на Голгофе, между двух
разбойников, истекающий кровью по каплям,
- победитель, потому что Он распят, практически
побежден".
Сопоставляя героиню-революционерку с
Христом, писатель опирается на характерное
для русской революционной
демократии убеждение В.Г. Белинского
в том, что если бы в его время появился
Христос, то он бы "примкнул к социалистам
и пошел за ними" (15). Как видно, в романе-мифе
"еретика" Замятина Христос и Мефистофель
гротескно соединены в одном синтетичном
образе, олицетворяющем начало энергии
и представляющем некий аналог дионисийства
в двух разных интерпретациях.
Итак, в "Мы" Замятин доказал жизнеспособность
ницшевской концепции аполлонизма-дионисизма,
генетически связанной в русской литературе
прежде всего с творчеством символистов,
но приобретшей в 1920-е гг., помимо философско-художественной
функции, еще и функцию эзопова языка.
Замятин дионисийствующий с помощью понятных
образованному читателю мифологем предупреждал
о начавшейся стагнации молодого советского
общества, угрозе тоталитаризма, а также
о засилье в жизни человечества всеобщей
машинизации и унификации.
Примечания
1. Браун Я. Взыскующий человека. Творчество
Евг. Замятина // Сибирские огни. Новосибирск,
1923. Кн.5-6. С.225-241.
2. Ланин Б.А. Роман Е. Замятина "Мы".
М., 1992; Ланин Б.А. Русская литературная
антиутопия. М., 1993; Малыгина Н.М. "Мы"
// Энциклопедия литературных произведений.
М., 1998. С.303-304; Goldt R. Thermodynamik als Textem Der Entropie-satz
als poetologische Chiffre bei E.I.Zamjatin. Mainz, 1995. S.153-154.
В общем виде о наличии в замятинском творчестве
1920-х гг. идей Ницше писала литературовед
из Чикаго К. Кларк, английский замятинист
Д. Ричардс связал антихристианскую направленность
"Мы" с мотивами работ базельского
философа, швейцарский русист Л. Геллер
усмотрел преломление ряда ницшевских
мотивов в замятинском "Рассказе о самом
главном" и "Мы",
американская славистка Э. Клюс обнаружила
в "Мы" ницшеанский миф. См.: Clark K. The
Soviet Novel: History as Ritual. Chicago, 1981. P.152; Richards D.J.
Zamyatin: A Soviet Heretic. L., 1962. P.63; Heller L. Les jeux
et les enjeux du synthetisme: Evgenij Zamjatin et son Recit du plus
important // Cahiers du Monde russe et sovietique. XXYII (3/4). Juil.-dec.
1986. P.292-294; Clowes E.W. From beyond the Abyss: Nitzschean's
Myth in Zamiatin's "We" and Pasternak's "Doctor Zhivago"
// Nitzsche and Soviet Culture: Ally and Adversary. Ed. B.G. Rosental.
Cambridge, 1984. P.313-337.
3. Клинг О.А. Эволюция и "латентное"
существование символизма после Октября
// Вопр. лит. 1999. Вып.4. С.37-64.
4. Замятин Е.И. Избранные произведения:
В 2 т. М. 1990. Т.2. С.379, 390, 391. Ссылки на
это издание далее даются в тексте в скобках
с указанием страниц.
5. Barrat A. Revolution as Collusion: The Heretic and the Slave in Zamyatin's
We // Slavonic and East European Review. 1984. V.62. P.344-361; Goldt
R. Ibid. S.153.
6. Goldt R. Ibid. 7.Ницше Ф. Рождение трагедии,
или Эллинство и пессимизм // Ницше
Ф. Сочинения: В 2 т. Т.1. М., 1996. С.94. Ссылки
на эту работу далее приводятся в тексте
с обозначением Ницше и с указанием страниц.
8. Иванов В.И. Кризис индивидуализма //
Иванов В.И. Родное и вселенское. М., 1994.
С.24.
9. Ср. у Ницше: "Под чарами Диониса вновь
смыкается союз человека с человеком;
природа снова празднует праздник примирения
с человеком"
(с.62).
10. Геллер Л. Синтетизм Вячеслава Иванова
// Геллер Л. Слово мера мира. Сб. статей
о русской литературе ХХ века. М., 1994. С.179.
11. Иванов В.И. Дионис и прадионисийство.
СПб., 1994.
12. Клюс Э. Ницше в России. СПб., 1999. 13. Цит.
по: Мальмстад Д., Флейшман Л. Из биографии
Замятина (новые материалы) // Stanford Slavic
Studies. Stanford, 1987. Vol.1. P.107.
14. Edwards T. Three Russian Writers and the Irrational:
Zamyatine, Pilnyak and Bulgakov. Cambridge, 1982. P.54.
15. См.: Достоевский Ф.М. Полное собрание
сочинений: В 30 т. Л., 1980. Т.21.
С.10. Ср. с суждением основателя "мистического
анархизма" Г. Чулкова о том, что "Христос
был крайним революционером". Цит. по:
Клюс Э. Ницше в России. С.140.
Аннотация на статью Т.Т. Давыдовой (МГУП)
"Замятин "дионисийствующий" (роман
"Мы" и культура "серебряного века")"
Статья кандидата филологических наук
Т.Т. Давыдовой посвящена творческой рецепции
мотивов работы Ф. Ницше "Рождение трагедии,
или Эллинство и пессимизм" в неореалистическом
романе-антиутопии Е.И. Замятина "Мы".
В статье утверждается, что эта работа
Ницше повлияла на русских писателей-символистов
Ф.К. Сологуба, А. Белого, Вяч.И. Иванова,
а также Замятина, испытавшего воздействие
символистских идей и поэтики.
На основании анализа замятинских романа
и статей показано, что мотивы и идеи работы
Ницше воздействовали на Замятина двумя
путями: непосредственно и опосредованно
(через творчество символистов).
Сущностью авторского универсалистского
мифа в романе "Мы" стали идеи немецких
ученых - "отца" термодинамики Ю.Р.
Майера и представителя энергетизма В.
Оствальда. У Замятина это - представления
о двух универсальных законах - энтропии
и энергии, синтезированные в романе с
ницшевскими представлениями об аполлоническом
и дионисийском началах. Характеры героев
"Мы" символизируют эти два общебытийных
начала.
В статье обрисованы и отличия трактовки
дионисийского начала у Замятина от его
интерпретаций у Ницше и Вяч. Иванова.