Библейские мотивы и образы в творчестве М. Волошина, А. Платонова, Б. Пильняка

Библейские  мотивы и образы в творчестве М. Волошина, А. Платонова, Б. Пильняка

© В. Д. СЕРАФИМОВА, кандидат филологических наук

Православная христианская вера глубоко  повлияла на русскую литературу. Библейскими реминисценциями пестрят страницы русской литературы XVIII, XIX веков. Священное Писание становится классическим источником символов для поэтов Серебряного века русской культуры, как верно отметил М.Л. Гаспаров . О.Э. Мандельштам в статье "Скрябин и христианство" усматривает истоки значимости европейской культуры в глубоком освоении христианских образов: "Своим характером вечной свежести и неувядаемости европейская культура обязана милости христианства в отношении к искусству. Христианство стало в совершенно свободное отношение к искусству, чего ни до него, ни после не сумела сделать никакая другая человеческая религия. Подражание Христу - вот краеугольный камень христианской эстетики". В этой же статье поэт обозначит христианское искусство как "действие, основанное на великой идее искупления", как "радостное богообщение", "подражание Христу", как "вечное возвращение к единственному творческому акту, положившему начало нашей исторической вере".

Внимание писателей 20-30-х годов  XX века М. Волошина, А. Платонова, Б. Пильняка к сущностным, онтологическим проблемам человеческой жизни создало плодотворную почву для появления в их творчестве библейских ассоциаций и уподоблений.

В романе А. Платонова "Чевенгур", повестях "Котлован", "Юве-нильное море", "Эфирный тракт", рассказах "Песчаная учительница", "Рассказ о многих интересных вещах", пьесе "Ноев ковчег (Каиново отродье)" выражено кредо писателя - "Все возможно, и удается все, но главное - сеять души в людях". В его прозе мотивы библейских сюжетов образуют значительный образно-стилистический пласт. К образу Иисуса Христа, гуманизму его нравственных заветов и деяний обращается Платонов уже в ранней статье "Христос и мы" (1920), в которой он говорит о милосердии и сострадании, о противоборстве злу: "Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в любовь - ту любовь, единственную силу, творящую жизнь, о которой всю свою жизнь говорил Иисус Христос и за которую пошел на крест". В словах платоновской статьи "Царство Божие усилием берется" звучит прямой парафраз евангельских слов Христа: "Царство Небесное силою берется" (от Матф. 11/12). На парафраз этих библейских слов в статье Платонова первым обратил внимание Е. Яблоков.

Наиболее заметную роль в повести "Ювенильное море" Платонова играют ситуации и сюжеты, восходящие к текстам Нового Завета, в особенности - христологическая символика. Живую ассоциацию с евангельским текстом вызывают библейские цифры "двенадцать" и "семь". "Житейская нужда" (фраза Платонова), осознанная героем повести Вермо при виде "срубового колодезя" и женщин, "непрерывно вытаскивающих ручной силой воду из глубины земли" для питья людям и животным, наталкивает его на мысль достать материнскую воду: ("... мы достанем наверх материнскую воду. Мы нальем здесь большое озеро из древней воды - она лежит глубоко отсюда в кристаллическом гробу". Для того чтобы осуществить задуманное, другой герой - зоотехник Високовский - "снял с пастбищ двенадцать пастухов в помощь техническим бригадам", а Вермо "составил бригаду в семь человек и сам стал в ее ряды", Библейские числа "двенадцать" и "семь" несут большую смысловую нагрузку, восходят к "Деяниям Святых Апостолов". Сошлемся на текст Библии: "Тогда двенадцать Апостолов, созвавши множество учеников, сказали: не хорошо нам, оставивши Слово Божие, пещись о столах" (Деяния Святях Апостолов. Гл. 6/2). Число "семь" в сюжете "Ювениль-ного моря" (бригада в семь человек, созданная Вермо) это прямой парафраз библейского сюжета о деяниях "семи человек изведанных": "... Братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости: их поставим на эту службу" (Деяния Святых Апостолов. Гл. 6/1-8). "Семь человек изведанных", "исполненных мудрости", будут распространять в библейском сюжете "Слово Божие" и "умножать число учеников в Иерусалиме". Среди семерых будет и Николай Антиохиец, "обращенный из язычников". Николаем зовут и героя платоновской повести "Ювенильное море", он посвятил себя "переустройству мира", облегчению жизни людей, живущих в безводной пустыне. Постепенно рамки сознания Вермо раздвигаются: он освобождается от идеи классовой нетерпимости. Так, прибегая к библейской символике, Платонов определяет главное содержание жизненной программы своих героев в "Ювенильном море" - "достичь красоты всего освещенного мира", "достичь радости". Устанавливается высоконравственная цель, порожденная болью за человека, любовью к нему, поисками пути к осуществлению "идеи жизни" .

Библейская символика в произведениях  русской литературы является не столько интегратором текста, сколько способом связи времен. М Волошин, запечатлевший неприятие любых форм насилия, в 1919 году, в дни общего смятения, бегства французов из Одессы, пишет стихотворение "Неопалимая Купина", в котором, прибегая к библейским, историческим, литературным реминисценциям, создает образ родной земли - "горит, не сгорая": "Кто там? Французы? Не суйся, товарищ, / В русскую водоверть! / Не прикасайся до наших пожарищ! / Прикосновение - смерть. / Мы погибаем, не умирая, / Дух обнажаем до дна. / Дивное диво - горит, не сгорая, / Неопалимая Купина!". В поэтике стихотворения важная роль отводится библейскому образу Неопалимой Купины, горящему и не сгорающему терновому кусту, из которого Бог разговаривал с Моисеем, повелев ему вывести сынов Израилевых "в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед". Сошлемся на текст книги Ветхого Завета: "Моисей пас овец <.. .> и пришел к горе Божией, Хориву. И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает". Моисей захотел узнать, "отчего куст не сгорает". Господь увидел, что он идет смотреть, и сказал: "Не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая" (Исход, 3/1-7). Библейский архетип "Неопалимой Купины" поэтически переосмысливается Волошиным в символ России - "святой" земли, которая "горит, не сгорая".

В статье "Русская революция и грядущее единодержавие" (1919) Волошин подчеркивает связь своей поэзии с христианской культурой: "Особая предназначенность России подтверждается еще той охраняющей силой, которая бдела над ней в самые тяжелые моменты ее истории".

Своеобразно преломляя библейские сказания, облекая их в характерные художественные образы, писатели переосмысливают их, но остается неизменным глубинный смысл. Прибегая к библейскому сюжету воскрешения Иисусом Христом Лазаря (от Иоанна, 11/43) в стихотворении "На дне преисподней" (1921), посвященном памяти А. Блока и Н. Гумилева, Волошин поднимает вопросы возрождения России, воскрешения человеческого в человеке, ответственности за судьбу своей земли:

...Доконает голод или злоба,

Но  судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

Размышляя над характером своей  эпохи, осмысляя роль науки в жизни людей, Волошин, Платонов, Пильняк обращаются к библейским мотивам, сюжетам и образам, выявляющим сходство их позиций по сущностным вопросам бытия. Для демонстрации духовных утрат, сопровождающих рост материальной культуры, они прибегают к библейскому сюжету о Каине и Авеле. Всех троих волнует "внутренняя установка" "носителей науки" (фразы Платонова из повести "Эфирный тракт"). В концентрированной форме библейский мотив Каина как зачинателя материальной культуры прослеживается Волошиным в цикле "Усобицы" (1921-1923) и в цикле философских поэм "Путями Каина" (1922-1929). В стихотворении "Потомкам" (1922), имеющем подзаголовок "Во время террора", поэт погружается в исследование истоков ненависти, видя ее в разжигании классовой нетерпимости, потере человеком нравственных ориентиров ("Стал человек один другому - дьявол"), говорит о забвении христианских заповедей, о необходимости "преосуществления человека".

Деяния современных "каинов" определяются поэтом как деяния "ослушников законов естества", "в себе самих укравших наше солнце". В строках стихотворения "Четверть века" (1927) - "В шквалах убийств, в исступленьи усобиц / Я охранял всеединство любви" - наблюдаются следы аллюзии и ссылки на Первое Послание Иоанна (3/9-12): "Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем <.. .> Дети Божий и дети диавола узнаются так <.. .> Ибо таково благовествование, чтобы мы любили друг друга, не так, как Каин, который был от лукавого и убил брата своего. А за что убил его? За то, что дела его были злы, а дела брата его праведны".

Рассуждая об этичности науки как  наиважнейшей ступени на путях к духовному возрождению человека, писатели исходят из гуманных позиций - "носителями науки" не должны быть "выродки и ублюдки" (фразы из повести "Эфирный тракт"), использующие знания для истребления человечества. В поэме "Кулак" (1922) цикла "Путями Каина" Волошин, прибегая к библейскому сюжету о Каине и Авеле (Бытие. 4/1), выводит родословную современных убийц, преступников от Каина - "предка всех убийц", "первоубийцы Каина":

Так стал он предком всех убийц, Преступников, пророков - зачинатель Ремесел, искусств, науки и ересей <...> Кулак - горсть пальцев, пясть руки, Сжимающая сручье иль оружье, -Вот сила Каина .

В цикле Волошина "Путями Каина" (поэмы "Меч", "Таноб", "Война", "Порох", "Бунтовщик", "Государство" и др.) библейские мотивы функционируют как компонент динамической структуры, развиваются в соответствии с основным семантическим противопоставлением (жизнь -смерть; ненависть - любовь; "забвение разума", "сила Каина" - милосердие, сострадание, разум; Бог - дьявол; культура - цивилизация; прогресс - регресс), углубляя и выявляя его. Поэт не приемлет цивилизации, основанной только на вере в науку и технику, не приемлет цивилизации, в которой прогресс оборачивается регрессом, ведущим к социальному расслоению, к бездуховности, к атомной угрозе. Мотивы "первоубийцы Каина", "кулачного права" ("В кулачном праве выросли законы / Прекрасные и кроткие в сравненьи / С законом пороха и правом пулемета") сменяются на страницах цикла по мере развертывания во времени мотивом духовной гибели человека: "Машина научила человека / Пристойно мыслить, здраво рассуждать, / Она ему наглядно доказала, / Что духа нет, а есть лишь вещество, Что человек такая же машина <...> / Что гений - вырожденье, что культура / Увеличение потребностей, / Что идеал - / Благополучие и сытость, / Что есть единый мировой желудок / И нет иных богов, кроме него <.. .> Все ополчилось против человека". В поэме "Бунтовщик" этого же цикла Волошин говорит о необходимости сойти с пути "первоубийцы Каина":

Вы  взвесили и расщепили атом, Вы в недра зла заклинили себя, И ныне вы заложены, как мина, Заряженная в недрах вещества! <...> Ужель вам ждать, пока комками грязи Не распадется мерзлая Земля?

Этическое содержание цикла "Путями Каина" - в доминирующем и пронизывающем  весь цикл мотиве любви, разработанном  в соответствии с "Нагорной проповедью":

Все зло вселенной должно, Приняв в себя, Собой преобразить <...> Бог есть любовь.

В общем с Волошиным русле выдержан мотив Каина в раскрытии онтологических проблем, этичности науки в прозе А. Платонова и Б. Пильняка. По Волошину, "всякое новое знание и всякая новая сила, неуравновешенные отречением от личных выгод, становятся источником всяческих бед и катастроф". Формула Платонова в разрешении вопросов этики науки в концентрированном виде изложена в пьесе "Голос отца": "В руках зверя и негодяя высокая техника была лишь оружием против человека". Платоновская формула вбирает в себя ориентиры жизни человека, уходит своими корнями в широкий историко-литературный контекст: здесь и размышления М. Волошина, и Д.С. Мережковского, и Б. Пильняка в повести "Заволочье".

Платонов думает об этике науки  на всем пространстве своего творческого пути - от ранних фантазий ("Сатана сознания" 91921), повестей 20-х и 30-х годов ("Эфирный тракт", "Ювенильное море") до последней, недописанной пьесы "Ноев ковчег (Каиново отродье)", над которой писатель работал в последний год жизни. В уста героя пьесы Генри Поли-гнойса он вложит отрезвляющую фразу: "Неужели, чтобы быть человеком, надо быть убийцей?".

Девиз "Каина от науки", ученого  Матиссена из повести Платонова "Эфирный тракт" (1926) звучит так: "Я весь мир могу запугать, а потом овладею им и воссяду всемирным императором! А не то, всех перекрошу и пущу газом". В то время как представители "сердечной науки" Михаил и Егор Кирпичниковы ищут разгадку бессмертия человека, мечтают при помощи новых открытий "дать всем хлеб в рот, счастье в грудь и мудрость в мозг", представитель "злой силы знаний" ученый Матиссен, способный "пускать машины мыслью", станет виновником гибели людей. Болид, "пущенный мыслью" Матиссена, упадет на океанский лайнер "Калифорния", на котором плыл старший Кирпичников на Родину.

"Выродкам" от могущественной науки ("Наука могущественна, а носители ее - выродки и ублюдки" (Платонов противопоставляет в "Эфирном тракте" ученых, воспитавших в себе "жажду знания, как кровную страсть". Статус нравственного категорического императива приобретает формула представителя "сердечной науки", устами которого писатель разрешает исследуемую коллизию науки, человека и мира: "Сила сердца питает мозг, а мертвое сердце умерщвляет ум" . Эта платоновская формула сопоставима с волошинской в его поэме "Бунтовщик": "Твой Бог в тебе, / И не ищи другого / Ни в небесах, ни на земле: / Проверь / Весь внешний мир: / Везде закон, причинность, / Но нет любви: / Ее источник - Ты! / Бог есть любовь".

Аналогичную функцию мотив Каина  несет в создании образа ученого, профессора Николая Кремнева из повести Б. Пильняка "Заволочье" (1925). Один из центральных эпизодов в повести о научной экспедиции на Шпицберген - убийство женщины-химика Елизаветы Андреевны начальником экспедиции Кремневым. Чаша весов с коллекциями и наблюдениями для Кремнева перевешивает другую - с конкретными людьми и их судьбами, желаниями, волей, любовью. Его позиция: "Мы делаем такую работу, которую до нас не делало человечество <...> Те коллекции и наблюдения, которые сделали мы, единственные в мире, и я должен сберечь их во что бы то ни стало". Родословная Кремнева прослеживается Пильняком от библейского архетипа Каина, убившего кочевника Авеля, пастыря овец (Бытие, 4/2). Кремнев несет в повести Пильняка идеологию "науки-деяния"; не задумываясь о цене знаний, он настаивает на том, чтобы двигаться вперед, платит человеческими жизнями за продолжение научных изысканий. И кораблекрушение, обрекшее экипаж на зимовку, грозящее гибелью для большинства членов экспедиции, Кремнев определяет как "пустяки" ("Да знаете ли... Пустяки, будем здесь ночевать год"). Отправляя часть отряда в обход острова на Шпицберген с научным заданием ("Это будет иметь огромное научное значение"), Кремнев деловито, подобно библейскому Иуде, целуется со всеми и в то же время незаметно дает штурману Гречневому, назначенному им начальником похода, револьвер, советуя "из-за больных и переутомленных не останавливать похода". У Кремнева не дрогнет рука послать пулю в голову женщине и ее возлюбленному, слившихся в поцелуе, чтобы оставшиеся мужчины не передрались между собой и это не принесло бы вред научным целям экспедиции - изучению флоры, фауны Арктики, циклонов и антициклонов, рождающихся под 80-й широтой.

"Каинам от науки" Пильняк, как Волошин и Платонов, противопоставляет метеорологов Саговского, Лачинова, безымянных людей "случайных экспедиций", ставивших избушки "для человека", ибо "... не может быть чужого человека, ибо человек человека встречает как брата, по признаку Человек <...> Всякий имеет право на жизнь". Одна из таких избушек и спасет Лачинову жизнь (одному из трех оставшихся в живых в научной экспедиции) на его пути с острова: "Домики были открыты, в домиках - были винтовка, порох, пища и уголь, - чтобы человеку бороться за жизнь и не умереть: так делают люди".

Сходство взглядов М. Волошина, А. Платонова, Б. Пильняка на проблемы сложного мира, в котором огромную роль стал играть научно-технический прогресс, обнаруживается в использовании ими библейских мотивов и образов, говорящих о необходимости нравственного осмысления всех человеческих помыслов и деяний.