«Новое время» - первая информационная газета в России

     Не партийность важна для Суворина, а благо Отечества. Национальная идея «Нового времени» никогда не подвергалась сомнению. «Я более всего боюсь распадения России, принижения русской народности…»³³ - вот что для него было первостепенно, все же остальное - более или менее относительно. На страницах газеты все было обобщенно - что требуется народу и государству, требуется русской истории - вот лозунг и молчаливо принятый всеми сотрудниками маршрут «Нового времени».

     Рассматривая  отношения Суворина и министра финансов С.Ю. Витте, на первый взгляд, можно и согласиться с упреком в беспринципности, сделанным Салтыковым-Щедриным в адрес газеты. Обоим высокопоставленным лицам была важна, прежде всего, коммерческая выгода. Именно благодаря Витте издательство Суворина в свое время стало монополистом по продажам на станциях Варшавской железной дороги. Материалы же о первых годах министерства С.Ю. Витте в целом были благожелательны по отношению к министру  финансов. «С.Ю. Витте весь предался развитию промышленности… Фабриканты и заводчики, торговцы и предприниматели не только привлекались министром финансов к совещаниям об их нуждах, но и находили в нем заботливого ходатая» ³⁴, - утверждалось в «Новом времени».

     Однако, несмотря на выгодные отношения, газета «Новое время» не скрывала своего мнения к проводимой политике С.Ю. Витте. На страницах периодического издания бурно обсуждался амбициозный проект министра финансов - реформа денежного обращения и введение золотой валюты. Вот как изложил Суворин свою точку зрения в «Маленьком письме»: «Девальвация - превращение рубля в копейку». Скороспелые конверсии и девальвации, по мысли издателя, подготовлены «финансовыми Овидиями», находящихся в зависимости от «людей денежных, поросших насквозь еврейскими традициями»³⁵.

     К началу ХХ века лейтмотивом статей «Нового времени» стало неприятие политики активного привлечения иностранных капиталов и указание на бедственное состояние земледелия. «Если бы те сто, а то и двести миллионов, которые нам приходится платить иностранным капиталистам, оставались у нас дома, мы бы на них могли учредить всякие школы, университеты, политехникумы… Моя мечта - сто миллионов на народное образование давно бы осуществилась»³⁶, - писал Суворин. К тому времени Витте не рассматривал «Новое время», как периодическое издание, со страниц которых  его  политические действия освещались в ярких, светлых красках. Он  считал, что "газета "Новое время" - подлейшая, что ее влияние тлетворно и что проводимая ею политика зловреднейшая для России..."³⁷

     12 апреля 1902 на пост министра внутренних  дел был назначен Вячеслав Константинович Плеве, воспринимавшийся как полный политический антипод С.Ю. Витте. В этот день, кто считал, что полнота власти Витте тяготила Россию, вздохнули с облегчением. Мнение народа выразил Суворин: «В существе дела финансовая политика С.Ю. Витте слишком поглощала русскую политику, ставя ее в тесную зависимость от материальных условий. Он увлекался и увлекал за собой русскую жизнь в том направлении, в каком хотел, в каком был убежден и которое считал наилучшим для своей родины»³⁸.

     Суворина  продолжали уличать в своекорыстности. Особые интересы преследовало «Новое время», поддерживая проект строительства  железной дороги, возникший в связи  с решением правительства сделать  Севастополь военным портом. Речь шла о том, чтобы перевести  торговый порт  
в Стрелецкую бухту или в г. Феодосию. «Новое время» поддерживало Министерство путей сообщения, считая целесообразным перевести порт в Феодосию и соединить его с Центральной Россией железной дорогой. Феодосия была особо любезна Суворину и потому, что именно там находилась его летняя дача. «Да, в самом деле, дача там и транспортный вопрос хочу решить удобно для себя»³⁹. Понять, что тут стыдного, Суворин не мог. Алексей Сергеевич был своекорыстен с той же откровенностью, с какой был жизнелюбив. Известен случай, когда его однажды вызвал на дуэль Дубасов, командир крейсера, считавший себя оскорбленным газетой. Суворин выйти к барьеру отказался и публично мотивировал свое нежелание: «Сколько лет вы учились стрельбе и вообще военному искусству, которое дает вам огромное преимущество передо мной на поединке?»⁴⁰

     Да, Суворин выстраивал отношения с высшими органами власти. Редактор делал это с целью расширения влияния «Нового времени». Но, он никогда не скрывал на страницах газеты истинную политику государства. Суворин в первую очередь стремился, чтобы «Новое время» служило «лакмусовой бумажкой» для определения господствующего мнения публики. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

     2.3. Ведущие публицисты газеты «Новое время»

     «Новое  время» представляло собой яростную полемику между ее основными авторами, где на одной и той же полосе соседствовали самые разные, порой противоположные друг другу утверждения.  «Часто мнения, которым я давал место, мне совсем не нравились, но мне нравилась форма, остроумие, живая струя. Ручей - не волга, речка - не океан, но в ручье и в речке есть поэзия, есть правда природы. Так и в человеческой душе. Лишь бы она была искренняя»⁴¹, - говорил Суворин.

     Не  будь именно такой идейной широты Суворина, вряд ли мы восхищались бы сегодня живым, никем не повторимым и ранее не слышимым языком Розанова. Василию Васильевичу разрешалось писать почти все, что тот пожелает. Суворин научил его излагать свои мысли не в длинных и многословных трактатах, как Розанов делал ранее, а в ярких и живых миниатюрах.

     Розанов закончил филологический факультет Московского университета. После преподавал историю и географию в гимназиях Брянска, Ельца и г. Белого (Смоленской губернии). Учительская среда оказалась совершенно чуждой и даже враждебной Розанову, преподавание тяготило его, мешало писательству — естественному следствию его умственного развития еще в университетские годы. К началу 1900-х годов Розанов создал себе прочную репутацию плодовитого и яркого консервативного журналиста.

     В 1889 году Розанов становится постоянным сотрудником газеты  
А. С. Суворина «Новое время», где он проработал до самого закрытия газеты в 1917 году. Здесь им были напечатаны сотни фельетонов, рецензий и полемических заметок, передовых статей, литературных и политических обзоров, впечатления о своих путешествиях. Именно здесь, на страницах самой популярной и умной консервативной газеты России, Розанов смог наиболее адекватным для себя образом привлечь внимание широкого круга читателей к занимавшим его вопросам метафизики и религии, литературы и искусства, быта и государственной политики, семьи и брака, образования и бюрократии, истории и космологии, революции и будущего России.

     Розанов выбрал себе Суворина, предался ему  и превыше церкви поставил его  суетливый, заваленный ежедневными  газетами, шумных от перекрестных разговоров кабинет. Василий Васильевич неоднократно признавался: «Материально я чрезвычайно многим обязан Суворину: ни разу он не навязал мне ни одной мысли, ни разу не внушил ни одной статьи, не делал и попытки к этому, ни шага. « Без его помощи, т. е. без сотрудничества в «Новом времени», я вот теперь не мог бы даже отдать детей в школы...»⁴²

     Известно, что Розанов интересовался  творчеством и личностью Ф.М. Достоевского. Василий Васильевич изучал религиозные аспекты великого писателя, пытался воспринять их содержание. Увлечение Достоевским предопределило личную судьбу Розанова: чтобы лучше понять любимого писателя, Розанов женился на его бывшей любовнице, А.П.Сусловой. В то время появляется  его философское сочинение «О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания». Этот труд предполагал и другие капитальные исследования: «Исследование идеи счастья», «О назначении человека», «О царстве» и, наконец, «О потенциальности и роли ее в мире физическом и человеческом», после которого, по словам автора, «Мне казалось, нужно поставить «точку» всякой философии и почти всем книгам» ⁴³. Однако книга  
«О понимании» прошла без внимания критиков. Литературной неудаче сопутствовала и неудача семейная: в год выхода книги Розанова неожиданно покинула Суслова. Попытки вернуть ее либо получить развод заканчивались ожесточенным отказом. Жизнь провинциального философа  была обречена на безысходность.

     Все изменила встреча с Варварой Дмитриевной  Бутягиной, вдовой учителя Елецкой гимназии, по словам Розанова, «женщиной удивительного спокойствия и ясности души, соединенной с тихой и чисто русской экзальтацией»⁴⁴. «В первый раз в жизни я увидал благородных людей и благородную жизнь, — вспоминал позже Розанов. — И жизнь очень бедна, и люди очень бедны. Но никакой тоски, черни, даже жалоб не было. Было 
что-то «благословенное» в самом доме. «... « И никто вообще никого не обижал в этом благословенном доме. Тут не было совсем «сердитости», без которой я не помню ни одного русского дома. Тут тоже не было никакого завидования, «почему другой живет лучше», «почему он счастливее нас», — как это опять-таки решительно во всяком русском доме. Я был удивлен. Моя «новая философия», уже не «понимания», а «жизни» — началась с великого удивления...»⁴⁵

     «Настоящие», розановские темы философии, увидевшие свет на страницах «Нового времени» и посвященные проблемам пола, семьи, брака, религии, культуры, христианства, иудаизма, язычества возникли не из теоретических умозрений, не из литературы, но из собственной судьбы, из своего жизненного положения. Позже Розанов признавался: «В 1895 году я определенно помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще все отношение к «другу» и сыграло роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — все выросло из одной боли, все выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что для меня не было «литературы», а было «мое дело», и даже литература вовсе исчезла вне «отношения к моему делу». Личное перелилось в универсальное»⁴⁶

     Под «семейной историей» и отношением к «другу» (жене— Варваре Дмитриевне) Розанов имеет в виду ту неразрешимую двусмысленность их положения, с которым они столкнулись. Тайное венчание не давало ни им, ни впоследствии их пятерым детям никаких прав: по существовавшим в ту пору церковно-государственным законам дети Розанова считались «незаконнорожденными» и даже не имели права носить ни фамилию, ни отчество отца. С точки зрения закона, их отец был всего лишь «блудник», сожительствующий с «блудницей».

     Здесь-то и начинается жизненный, философский  и литературный подвиг Розанова. Борьба за семью с неизбежностью привела  его к поиску безусловного или, как  он выражался, «религиозного», «священного» обоснования семьи.

     Розанов нашел святость и неколебимость  семьи в Ветхом Завете и иудаизме; отсюда же — благословение жизни  и любви в язычестве, примирившем  человека со всем миром. Христианство, по Розанову, разрушило сущностную связь человека с Богом, поставив на место жизни — смерть, на место семьи — исполнение трудных обетов, порой включающих в себя самоистязание, на место религии — каноническое право, на место реальности — слова. Василий Васильевич полагал, что «культ Слова породил бесконечные слова, рынок слов, газетные потоки слов, в которых, как во времена великого оледенения, обречена погибнуть вся европейская цивилизация. Номинализм христианства построил цивилизацию номинализма, в которой праздные, мертвые слова, бесплодные теории и догматические споры подменили бытие»⁴⁷. «Сущность церкви и даже христианства определилась как поклонение смерти, как трепет и ужас, а вместе и тайное влечение к Смерти-Богу»⁴⁸.

     Однако  цивилизации христианского номинализма  Розанов противопоставил не молчание, но слово, — всегда личное, всегда свое, крепко укорененное в «святынях жизни»: в реальности домашнего быта, конкретной судьбы, в мистике пола, в мифах седой древности. Верность этому слову в ситуации, где на карту поставлена судьба собственной семьи, «друга», детей, и открыла Розанову то особое мифологическое пространство, в котором набирало силу его движение в защиту грубо нарушенных святынь.

     Это движение, явившееся отражением литературного  и жизненного дела Розанова, было ориентировано  наперекор фундаментальным тенденциям европейской культуры. Не только идеологически, но и биографически, литературно Розанов шел не от «мифа к Логосу», но напротив — от Логоса к мифу: от философского трактата «О понимании» к газетной публицистике, от логики христианского богословия — к мифам Древнего Египта и Вавилона, к Исиде и Осирису, наконец, к гимнам Солнцу и великой богине-Матери. И как он шел от христианства к язычеству, так же шел он от идеологий и доктрин — к семье и быту, нумизматике и калькам с древнеегипетских изображений. И это его движение и есть содержание разно выраженных смыслов розановской философии.

     Мысль Розанова всегда была связана с конкретными  биографическими событиями, вещами, настроением, сиюминутными переживаниями. «Я давно про себя решил, — заостряет свою позицию Розанов, — что «домашний очаг», «свой дом», «своя семья» есть единственно святое место на земле, единственно чистое, безгрешное место: выше Церкви, где была инквизиция, выше храмов — ибо и в храмах проливалась кровь»⁴⁹.

     Совпадение истории и «жизни дома» — для Розанова не литературная метафора; для него в основе того и другого лежат физиология и быт, темперамент и страсть, воображение и чувство. Поэтому так привлекают его в истории поэзия и каприз, узор и нарядность, высокие минуты и все воодушевленное, трогательное, картинное. Отсюда — и постоянные колебания в оценках событий. Наряду с проклятиями революции можно прочесть и другое высказывание: «Я, несмотря на весь свой консерватизм, люблю даже революцию — т. е. читать о ней. Все-таки картина...»⁵⁰. Именно таким картинным, физиологическим, бытовым было восприятие Розанова первой русской революции. Но вот — изменилась «картина»: исчезло «историческое электричество», «ослабли фетиши», «начальство вернулось», — изменились и розановские суждения.

     Поиск истоков «домашнего очага» — истоков  идеальной семьи, идеальной религии, идеальных взаимоотношений привел Розанова в Древний Египет. Конечно, то был всецело выдуманный, утопический, созданный силой поэтического воображения гармоничный мир «золотого века» человечества. Этот сотканный эротическими религиозными фантазиями мир райских чувств, ласканий, шепотов, вздохов, любовных заклинаний, Розанов противопоставил историческому христианству и всей современной цивилизации.