Воспитание гейш и самураев в Японии

Гейши.

История профессии.

Основными центрами культуры гейш являются Киото, Осака и Токио, где они впервые появились в XVII столетии. И если изначально в роли гейш выступали мужчины — актёры и музыканты театра Кабуки, то позднее представителями этой профессии становились только женщины. Между гейшами и актёрами Кабуки до сих пор существует связь: гейши посещают представления, а актёры ходят на банкеты^[11]. Кроме того, существует декабрьская традиция актёрам расписываться на кандзаси учениц гейш^[11].

Первыми гейшами были мужчины, работавшие шутами на банкетах в юкаку^[12]. Они распаляли клиентов проституток непристойными шутками и народными песнями. Первой гейшей женского пола была Касэн из домика Огия в Ёсиваре. Касэн работала проституткой, но сумела выплатить долги и стала свободной, перейдя в гейши в 1761 году^[13]. Изначально гейши делились на несколько разновидностей: сиро-гэйся (яп. 白芸者^?, «белая гейша») занималась только развлечением гостей, а короби-гэйся (яп. 転び芸者^?, «опрокидывающаяся гейша») могла торговать телом^[14]. В 1779 году профессия гейш стала существовать официально, появился офис «кэмбан» (яп. 看板^?), установивший правила для них. Гейшам в юкаку было запрещено спать и даже сидеть рядом с клиентами юдзё, носить яркие кимоно, гребни и кандзаси в причёске^[14]. Гейши района Миягава-тё ещё в 1960-х имели сомнительную репутацию из-за того, что в прошлом практиковали «двойную регистрацию»^[15] как гейши и как проститутки. Однако, несмотря на то, что гейш часто уличали в нарушении закона о проституции, в 1957 году, когда проституция была запрещена, закон не коснулся гейш.

«Золотой  век» гейш пришёлся на 1860-е годы^[16], в те времена они были настоящими звёздами, музами для многих поэтов и художников. Тогда же и были заложены жёсткие традиции их искусства, дошедшего практически в неизменном виде до сегодняшних дней. Гейши смогли добиться популярности благодаря тому, что они, во-первых, были более современными, чем старомодные юдзё; кроме того, проститутки жаждали только денег, когда гейши славились добрым сердцем и отзывчивостью^[16].

После реставрации Мэйдзи правительство, озабоченное имиджем страны в глазах викторианского мира, выпустило Петицию об эмансипации гейш и проституток. Все долги гейш и проституток были списаны, контракты на обучение стало можно заключать только на семь лет, а обновлять лишь по согласию сторон^[17]. Все города получили право регистрировать проституток и гейш. Все гейши теперь могли вернуться домой, но многие не хотели этого, и в 1874 году законы были изменены. Был введён налог, который шёл на финансирование Женской мастерской (яп. 如工場 нёко:ба^?), где гейш должны были учить рукоделию, обращению с шелковичными червями, музыке, танцам, чтению и бухучёту, что позволило бы им найти работу в случае необходимости. Обучение было обязательным^[18]. Гейш вызывали на о-дзасики прямо из нёкоба, причём в случае, если банкет кончался до окончания рабочего дня, гейша должна была вернуться к занятиям. Через семь лет, в 1881 году, эксперимент был отменён, и все уроки, кроме танцев и музыки, отменили.

В 1886 году гейшам было предписано брать  фиксированную плату за услуги, что  привело к стандартизации цен, которые ранее были предметом торга между клиентом и чайным домиком; в основном, в XXI веке плата у разных гейш остаётся примерно одинаковой^[19]. Правительство Мэйдзи, тем не менее, в отличие от сёгуната, не стремилось к запрещению излишеств в юкаку и ханамати: сёгунат строго следил за соблюдением многочисленных законов, регулировавших фасон и цвет одежды, причёски, украшения и предметы домашнего обихода, а новое правительство решило оставить карюкай в качестве островка свободы^[20].

В 1890-х гейши стали восприниматься обществом как часть ушедшего периода Эдо, как хранительницы «настоящего японского духа»^[21]. В 1898 году в Японии было около 25 000 гейш^[21]. Набирающие популярность милитаристы считали гейш достойным способом отдохнуть для патриота, и сами гейши выказывали любовь к родине разнообразными способами; к примеру, в Русско-японскую войну организованная группа гейш отказалась от одновременного ношения трёх кимоно, начав носить только два.

В 1920-х годах количество гейш возросло многократно: с 1905 года их число возросло с 2300 до 10 000^[23]. Так как «традиционное японское» стало считаться «устаревшим», а также в силу инерционного восприятия гейш как новаторов^[24], гейши начали экспериментировать с западной одеждой, западными танцами, причёсками^[25], однако это вызвало в обществе ожесточённые диспуты относительно роли гейш в новой Японии. Журналист Ивао Танака писал, что гейши — это пупок общества^[26], а в 1935 году вышла книга Хрестоматия гейш (яп. 芸妓読本 гэйги токухон^?), содержавшая эссе, написанные людьми самых разных профессий, где они делились мыслями относительно дальнейшей судьбы гейш. Некоторые авторы рисовали гейшам блестящее будущее в качестве хранительниц традиций, другие выступали с критикой, утверждая, что гейши неграмотны и невежественны. Третьи же считали, что профессия изжила себя и должна исчезнуть.

В 1937 году растущие националистические настроения замедлили вестернизацию  Японии; в войну гейши снова  пережили небольшой подъём, сменившийся стагнацией в 1944, вызванной запретом на работу чайных домов. Правительство предписывало гейшам идти на работу на фабриках, но многие договаривались со своими патронами, чтобы те лишь записывали их в качестве работниц^[27]. После войны стало очевидно, что гейшам не следует осовремениваться. Именно с этого момента слово «гейша» стало означать «хранительница традиций»^[28]. Послевоенный Киото испытал подъём: он не подвергался бомбёжкам, благодаря чему его чайные домики посещали жители пострадавшей Осаки^[29].

В XXI веке гейши рекламируют товары и услуги, выступают на благотворительных вечерах, а также ищут новые способы повышения популярности профессии: к примеру, гейши Камиситикэна подают пиво в летнем саду^[30], пиво разливают также работницы Гиона^[31]; гейши выступают на открытии бейсбольного сезона^[32]. Во второй половине XX века число гейш неуклонно сокращалось, но в 2008 году число учениц в Киото впервые за 50 лет достигло 100^[33]. В закрывшихся ханамати стали вновь появляться ученицы^[6].

Тем не менее, в ближайшее время профессию может ожидать серьёзный кризис: к примеру, в Киото работают всего трое одевальщиков, двое из которых в преклонном возрасте^[34]; парикмахерских, занимающихся париками, лишь две.

Самураи.

К обучению в школе воинских искусств (в одной или последовательно  в нескольких рю) самурай готовился  с детства. Японские дети, несмотря на исконно присущее родителям конфуцианское  чадолюбие, всегда росли в суровых  условиях. В самурайских домах, как и в крестьянских, мальчишки зимой и летом бегали в легком платье с непокрытой головой и босиком либо в легких соломенных сандалиях. Носки (таби) выдавались только к парадным выходам. Отопление, представлявшее собой вмонтированную в пол жаровню с углями, было редкостью даже в замках.

Вот что пишет автор «Сокрытого в листве» о воспитании детей в самурайских семьях: «Существуют вполне определенные методы воспитания ребенка самурайского рода. С ранних лет нужно поощрять его храбрость, не следует запугивать его или обманывать. Если еще в детстве он будет мучиться тревогой и страхами, след от нанесенного ущерба останется с ним до могилы. Родители не должны слишком опекать ребенка, нельзя позволять ему обнаруживать страх при ударе грома, не нужно запрещать ему гулять в темноте. Скверное обыкновение — рассказывать ребенку страшные истории, чтобы заставить его замолчать, когда он плачет. В то же время, если ребенка слишком сильно наказывать, он вырастет робким, самоуглубленным созданием. В любом случае необходимо заботиться, чтобы он не приобрел дурных черт характера».

Рацион взрослых и детей включал в основном рис, редьку, баклажаны и огурцы, сою, кое-какие соленья, моллюсков и рыбу. Мясо, запрещенное буддизмом, потреблялось лишь изредка, после охоты или на званых пирах в замках знати.

С младых лет самурая приучали не бояться темноты, одиночества, дикого зверя и нечистой силы. Классическая литература переполнена рассказами о подвигах самураев, торжествующих благодаря своему хладнокровию и мужеству над коварной нечистью. Вкус к выслеживанию, погоне, убийству прививался на охоте. Бесстрашное отношение к человеческой крови воспитывалось при упражнениях с мечом на трупах врага, на преступниках в тюрьме, а порой и на ни в чем не повинных живых бродягах и нищих крестьянах — обычай, узаконенный в печально известном эдикте Хидэёси о «праве на пробу меча» (тамэсигири). К пятнадцати годам, когда подросток проходил обряд инициации и, выбрив лоб, получал два самурайских меча, он уже был вполне подготовлен к карьере воина.

Учитывая подобную подготовку, самураи сравнительно легко переносили физические и моральные тяготы, которые поджидали их на начальном этапе обучения в школах бу-дзюцу. А тяготы были немалые. Месяцами длились скучные, однообразные упражнения. Постановка базовой техники новой школы даже у опытных самураев зачастую отнимала годы. Обучение по ускоренной программе не практиковалось вообще, ибо принято было считать, что каждый поступивший в данную школу (нюмонся) должен вжиться в новую систему, полностью перестроив свой организм. 
Дважды в год, в зимние холода и в разгар летней жары, по восемь-десять дней проводились усиленные занятия — «сборы», так называемые зимние учения (кан-кэйко) и летние учения (сётю-кэйко). В эти периоды тренировки продолжались почти круглосуточно, чередуясь с часами сидячей медитации — практика, пришедшая из дзэнских монастырей. Зимой — в снегу босиком и без теплой одежды, летом — на солнцепеке, в духоте, под дождем. Так проходили «сборы», и точно так же проходят они во многих школах поныне.

Преподавание  с точки зрения технических деталей  было полностью подчинено канону, который не менялся в течение  веков. Малейшая попытка исправить  или дополнить мастера рассматривалась  как вопиющее нарушение этикета.

Здесь не лишне отметить, что само слово «учиться» (манабу) в японском языке происходит от глагола манэ-бу, что означает «подражать», «копировать». Таким образом, ученик должен был прежде всего тщательно копировать действия учителя. Далее, слово «тренировка» применительно к воинским искусствам обозначается понятием «закрепление и повторение старого» (кэйко), где под «старым» подразумеваются прежде всего заветы старых мастеров.

Можно утверждать почти наверняка, что школы бу-дзюцу, дожившие до наших  дней, абсолютно идентичны если не по укладу, то по методике обучения своим далеким предкам времен феодализма.

Методика преподавания в школах бу-дзюцу была весьма сходна с китайской. Первый этап — постановка базовой техники (кихон), закладка основ правильных движений: ударов, блоков, стоек, переходов, маневрирования.  
Второй этап — разучивание комбинаций (рэндзо-ку-вадза) из нескольких элементарных приемов с завершающим ударом или броском (иппон-вадза или самбун-вадза). Далее шло разучивание сложных комплексов формальных упражнений с включением многочисленных приемов (ката), имеющих также и прикладное значение. На этой стадии предполагался активный духовный рост, способствовавший достижению совершенства. 
Овладевший всем техническим арсеналом школы проходил посвящение в тайные традиции (мицудэн), если заслуживал того, по мнению наставника. Далее перед ним открывались бескрайние просторы свободного варьирования сочетаний приемов и оттачивания мастерства. 
В процессе обучения ученик должен был всесторонне подтвердить свои бойцовские и человеческие качества, достойно зарекомендовав себя перед учителем и старшими собратьями. Соответствующий пояс (хотя система поясов появилась сравнительно недавно), а также дан (степень зрелого мастерства) присуждались либо самим наставником, либо общим собранием старших учеников под председательством наставника. Каждое звание подтверждалось удостоверением вплоть до заключительного сертификата мастера высшего класса (мэнкё).

Интересно отметить, что все тренировки с оружием и без проходили без протекторов, и удары, кроме особо опасных, наносились в полную силу. Подобная методика обучения не только воспитывает мужество, но и дает великолепную «набивку» тела, развивая мышечную броню и притупляя болевые ощущения. Между тем в кэн-дзюцу, а позже в кэн-до при работе с мечами из тяжелого дерева (боккэн) и даже из бамбука (синаи), не говоря уж о настоящих, стальных, протекторы на корпус, шлем и забрало использовались обязательно. 
 
Одним из вспомогательных предметов, изучавшихся в большинстве школ японского кэмпо, было искусство отбивания стрел (ядомэ-дзюцу) при помощи меча или голыми руками. В самурайской коннице никогда не использовались ручные щиты, которые мешали орудовать мечом или алебардой и вообще рассматривались как излишняя роскошь. Иногда в качестве щита выступал снятый с головы шлем, но чаще буси полагался просто на ловкость рук. Скорость, глазомер и отрешенность «духа-разума» были залогом успеха. Многое зависело также от правильной стойки, дающей возможность дотянуться до стрелы и отбить ее в полете, в каких-нибудь десяти-двенадцати сантиметрах от тела. Самым трудным был момент нанесения парирующего удара (дзансин). Каждая новая стрела, выпущенная другим стрелком и с другой дистанции, несла в себе элемент неожиданности и исключала возможность удачного «механического» повторения.