Развитие Русского классицизма

 Далее приводится описание одной из деревень, носящей название Разоренной, расположенной  «на самом низком и болотном месте». Вследствие этого улица в ней  «покрыта грязью, тиной и всякою нечистотою...». Путешественник обращает внимание на безлюдье в деревне и узнает, что все взрослое население было на барщине. Изнемогая от зноя (день был жаркий), путешественник заходит в избу, где увидел трех младенцев, оставленных в своих «лукошках» «без всякого призрения». У одного из них упал «сосок с молоком», другой повернулся лицом к «подушонке», «набитой соломою», и мог бы задохнуться, третий — «был распеленан», и «множество мух»...«немилосердно мучили сего ребенка». Оказав помощь каждому из младенцев, путешественник поспешил выйти во двор, спасаясь от «заразительного духа», «нечистоты» и множества мух в избе. Кучер привел к коляске нескольких крестьянских детей. «Они все были босиком, с раскрытыми грудями и в одних рубашках и столь были дики и застращены именем барина, что боялись подойти...» «Вот, — добавляет путешественник, — плоды жестокости и страха, о вы, худые и жестокосердые господа! вы дожили до того несчастия, что подобные вам человеки боятся вас, как диких зверей» (С. 297). «Извозчику» удалось с большим трудом подвести одного из детей к коляске путешественника, который дал трясущемуся от страха ребенку несколько монет. «Мальчик оставил страх... поклонился в ноги, и, оборотясь, кричал другим: ступайте сюда, робята, это не наш барин, этот барин добрый, он дает деньги и не дерется! Робятишки тотчас все ко мне прибежали, — продолжает путешественник, — я дал каждому по нескольку денег и по пирожку, которые со мною были. Они все кричали: у меня деньги! у меня пирог!» (С. 297).

 Во  второй части «Отрывка», помещенной в одном из последующих «листов» «Живописца», рассказывается о встрече  путешественника с крестьянами, которые вечером вернулись с  барщины. Старший из них сказал: «У нашего боярина такое, родимой, поверье, что как поспеет хлеб, так сперва его боярской убираем, а со своим-то, де, изволит баять, вы поскорее уберетесь». День был субботний, но и на следующее утро крестьяне готовились выйти на поле. «И, родимой! сказал крестьянин, как не работать в воскресенье!.. Кабы да по всем праздникам нашему брату гулять, так некогда бы и работать было?» (С. 331-332).

 Вопрос  об авторе «Отрывка» стал предметом  многолетних разысканий и дискуссий, в ходе которых определились две  точки зрения. [6]

 Одна  группа исследователей, в том числе  Л. Н. Майков, Г. П. Макогоненко, называет его автором самого Н. И. Новикова, а инициалы И. Т. расшифровывает как «издатель „Трутня"». Вторая — В. П. Семенников, П. Н. Берков, Д. С. Бабкин и др. — полагает, что «Отрывок» принадлежит А, Н. Радищеву. Эта точка зрения выглядит более убедительно. В ее пользу можно привести следующие соображения. На участие А. Н. Радищева в журнале «Живописец» указывал его сын П. А. Радищев. Жанр и стиль «Отрывка» чрезвычайно напоминает жанровые и художественные особенности «Путешествия из Петербурга в Москву». В «Живописце» «Отрывок» помечен как глава XIV какого-то объемистого произведения, что дает основание видеть в нем один из ранних вариантов «Путешествия». В повествовании легко выделяются три его составные части: 1) описание фактов, с которыми встречается автор; 2) душевное состояние путешественника и 3) размышления, вызванные дорожными впечатлениями. Все эти три художественных компонента характерны и для «Путешествия из Петербурга в Москву». С книгой Радищева сближает «Отрывок» эмоциональность. Его автор «проливает слезы», падает в обморок, обращается к помещикам с исполненными негодования тирадами: «О господство! ты тиранствуешь над подобными себе человеками... Удалитесь от меня, ласкательство и пристрастие, низкие свойства подлых душ: истина пером моим руководствует» (С. 295). Несколько раз употребляется эпитет Радищева «жестокосердый». Как и в главе «Любани», крестьяне, описанные в «Отрывке», работают не только в будни, но и в воскресные дни. В целом «Отрывок» представляет собой один из ранних в России образцов сентиментально-обличительного путешествия.

 Обращает  на себя внимание различное отношение  Новикова и автора «Отрывка» к  крепостному праву. Новиков, порицая  жестоких и алчных крепостников, противопоставлял им добрых, гуманных дворян, у которых крестьяне «наслаждаются вожделенным спокойствием» (С. 135). Автор «Отрывка» занимает другую позицию.

 За  все время пути он встречает в  деревнях и селах только «бедность» и «рабство». Правда, путешественник надеется увидеть деревню Благополучную, о которой ему много «доброго» «насказал» один из крестьян. Однако описания такой деревни так и не последовало, что дает основание видеть в этом намек на отсутствие в действительности «благополучных» деревень. Добролюбов писал об этом: «Гораздо далее всех обличителей того времени ушел г. И. Т. ... В его описаниях слышится уже ясная мысль о том, что вообще крепостное право служит источником зол в народе». [7]

 Новиков понимал, что публикация «Отрывка»  ставит под угрозу существование  его журнала, и поэтому поспешил еще раз заручиться поддержкой высшей власти. «Сие сатирическое сочинение... — писал он по поводу первой части «Отрывка», — получил я от г. И. Т.... Если бы это было в то время, когда умы наши и сердца заражены были французскою нациею, то не осмелился бы я читателя моего попотчевать с того блюда, потому что оно приготовлено очень солоно и для нежных вкусов благородных невежд горьковато. Но ныне премудрость, сидящая на престоле, истину покровительствует во всех деяниях. Итак, я надеюсь, что сие сочиненьице заслужит внимание людей, истину любящих» (С. 298).

 Появление на страницах «Живописца» «Отрывка путешествия в*** И*** Т***» вызвало  среди крепостников волну возмущения. На это указывает в статье «Английская  прогулка» один из доброжелателей Новикова. «...Многие наши братья дворяне, — сообщает он, — пятым вашим листом недовольны.... Бранили вас надменные дворянством люди, которые думают, что дворяне ничего не делают неблагородного... и будто они, яко благорожденные люди, от порицания всегда должны быть свободны. Сии гордые люди утверждают, что будто точно сказано о крестьянах: Накажу их жезлом беззакония...» (С. 327 — 328).

 Окончание «Отрывка путешествия...» было помещено в 14м листе первой части «Живописца». В следующем, 15м листе Новиков  начинает печатать «Письма к Фалалею», в которых раскрывает социальный и нравственный облик дворян, ополчившихся на путевые записки господина И. Т. Форму для своей публикации Новиков выбрал очень удачную. Молодой дворянский сынок Фалалей приехал из деревни в Петербург на военную службу. Ему посылают письма отец, отставной драгунский ротмистр Трифон Панкратьевич, мать — Акулина Сидоровна и дядя — Ермолай Терентьевич. Все эти письма, ради потехи, Фалалей передает издателю «Живописца», а тот публикует их на страницах своего журнала.

 В первом же письме, автором которого является отец Фалалея, с негодованием упоминается  «Отрывок путешествия». «Приехал к  нам сосед Брюжжалов, — сообщает Трифон Панкратьевич, — и привез с собою какие-то печатные листочки и, будучи у меня, читал их. Что это у вас, Фалалеюшка, делается, никак с ума сошли все дворяне, чего они смотрят, да я бы ему, проклятому, и ребра живого не оставил. Что за живописец такой у вас проявился... Говорит, что помещики мучат крестьян, и называет их тиранами... Изволит умничать, что мужики бедны, эдакая беда, неужто хочет он, чтобы мужики богатели, а мы бы дворяне скудели, да этого и господь не приказал, кому-нибудь одному богатому быть надобно, либо помещику, либо крестьянину... Они на нас работают, а мы их сечем, ежели станут лениться, так мы и равны...» (С. 336).

 Трифон  Панкратьевич выражает недовольство и  политикой правительства. Тем самым  журнал Новикова как бы вновь ставит себя под защиту высшей власти, поскольку  у него с императрицей оказывается  общий противник. «Сказывают, — возмущается отец Фалалея, имея в виду указ о вольности дворянской, — что дворянам дана вольность, да черт ли это слыхал, прости господи, какая вольность? Дали вольность, а ничего не можно своею волею сделать, нельзя у соседа и земли отнять, в старину-то было нам больше вольности...» (С. 334 —335).

 В конце  письма сделан комплимент недавнему  фавориту Екатерины II графу Г. Г. Орлову, который, в отличие от Трифона  Панкратьевича, якобы не обременяет своих крестьян тяжелым оброком. «Недалеко от меня, — указывает отец Фалалея, — деревня Григорья Григорьевича Орлова, так знаешь ли, по чему он с них берет: стыдно и сказать, по полтора рубли с души, а угодьев та сколько, и мужики какие богатые... Кабы эта деревня была моя, так бы я по тридцати рублей с них брал, да и тут бы их в мир еще не пустил; только что мужиков балуют» (С. 336-337).

 Крепостнические взгляды Трифона Панкратьевича  автор как бы объясняет дремучим невежеством помещика, его примитивной, грубо утилитарной религиозностью.

 Тем самым жестокость к крестьянам оказывается одним из проявлений «непросвещенности» дворянина. Он просит сына беречь святцы, которые еще прадед Фалалея привез когда-то из Киева. «...С попами знайся, — поучает Трифон Панкратьевич, — да берегись: их молитва до бога доходна, да убыточна... Как отпоешь молебен, так можно ему поднести чарку вина, да дать ему шесть денег, так он и доволен» (С. 334).

 Второе  письмо Трифона Панкратьевича начинается гневными упреками Фалалею: «Я писал  к тебе, окаянному, в наставление, а ты это письмо отдал напечатать» (С. 362). Пригрозив сыну высечь его кнутом, Трифон Панкратьевич сменяет гнев на милость и советует Фалалею подать в отставку и вернуться в родительский дом. «...Нынча время военное, — напоминает он, — неровно, как пошлют в армию, так пропадешь ни за копейку... Пусть у тебя не будет Егорья, да будешь ты зато поздоровее всех егорьевских кавалеров» (С. 363).

 С каждой строчкой все полнее раскрывается нравственный облик отца Фалалея — стяжателя, домашнего деспота, самодура. Он уже и невесту сыну подыскал. Она, по его словам, «девушка не убогая... а пуще всего, великая экономка». Самое же главное в том, что она — двоюродная племянница воеводе. А поэтому, заранее ликует Трифон Панкратьевич, «все наши спорные дела будут решены в нашу пользу, и мы с тобою у иных соседей землю обрежем по самые гумна: то-то любо, и курицы некуда будет выпустить» (С. 363).

 Одновременно  вырисовывается в письмах и образ  самого Фалалея, который, по воспоминаниям  отца, был смолоду большой «проказник»: любил вешать на сучьях собак, плохо гонявших зайцев, и пороть крепостных крестьян.

 В конце  второго письма Трифон Панкратьевич сообщает о тяжелой болезни матери Фалалея Акулины Сидоровны. «Мать  твоя, — пишет Трифон Панкратьевич, — лежит при смерти... А занемогла она, друг мой, от твоей охоты: Налетку твою ктото съездил поленом и перешиб крестец, так она, голубушка моя, как услышала, так и свету божьего не взвидела, так и повалилась! А после, как опомнилась, то пошла это дело разыскивать и так надсадила себя, что чуть жива пришла и повалилась на постелю, да к тому же выпила студеной воды целый жбан, так и присунулась к ней огневица» (С. 363-364).

 Следующее письмо пишет Фалалею сама Акулина  Сидоровна. Чувствуя близкую кончину, она прощается с сыном и  советует ему не перечить отцу и поберечь себя от его гнева. «...Этот старый хрыч, — сокрушается она, — когда-нибудь тебя изуродует. Береги, мой свет, себя, как можно береги: плетью обуха не перешибешь, что ты с эдаким чертом, прости, господи, сделаешь» (С. 366). Попутно мать сообщает, что тайком от мужа она собрала сто рублей, которые и посылает Фалалею: «...твое еще дело детское, как не полакомиться» (С. 365).

 Письма  к Фалалею принадлежат к лучшим образцам сатиры XVIII в. В них нет  прямолинейного авторского осуждения  отрицательных персонажей. Писатель предоставляет возможность каждому из героев высказать в письмах, адресованных близким людям, свои самые заветные чувства и мысли. Но именно эти простосердечные признания и оказываются для них лучшим обвинительным приговором, раскрывающим их нелепые, дикие представления об отношении к крестьянам, о службе, о гражданском долге, о родственных отношениях.

 Автор великолепно имитирует грубую, но по-своему красочную речь провинциальных дворян, близкую по своим истокам  к народному языку, изобилующую пословицами и поговорками типа «богу молись, а сам не плошись», «худая честь, коли нечего будет есть». По письмам к Фалалею мы живо можем представить себе разговорную речь русского провинциального дворянства второй половины XVIII в.

 Существует мнение, что «Письма к Фалалею» принадлежат Д. И. Фонвизину. В последнее время удалось установить, что автор «Бригадира» и «Недоросля» сотрудничал в новиковском журнале. «В свете новых данных об участии Фонвизина в «Живописце», — пишет Д. С. Бабкин, — принадлежность его перу «Писем к Фалалею» становится более вероятной». [8]

 В пользу этого решения говорит и удивительное сходство героев «Писем» с образами фонвизинских комедий. Так, Трифон Панкратьевич, бывший драгунский ротмистр, грубый и  невежественный, держащий в страхе жену и сына, во многом напоминает Бригадира из одноименной комедии Фонвизина. В его жене, Акулине Сидоровне, угадываются черты и Бригадирши, и госпожи Простаковой. С Бригадиршей роднит ее страх перед мужем и мелочная расчетливость, с Простаковой — жестокое отношение к крестьянам и слепая любовь к сыну. В «Письмах», как и в комедиях Фонвизина, имеют место многочисленные уподобления жизни героев жизни животных. Так, Ермолай Терентьевич, дядя Фалалея, сообщает племяннику о смерти его матери: «Как Сидоровна была жива, так отец твой бивал ее, как свинью, а как умерла, так плачет как будто по любимой лошади» (С. 367).

 Журнал  «Живописец» просуществовал еще  меньше, чем «Трутень». В конце 1772 г. он был закрыт. Видимо, немаловажную роль в его судьбе сыграла публикация «Отрывка путешествия в *** И *** Т***» и «Писем к Фалалею».

 * * *

 Последним сатирическим журналом Новикова был  «Кошелек», выходивший в 1774 г. Многие губернии в это время были охвачены Пугачевским  восстанием. Обличать крепостничество в такой обстановке было абсолютно невозможно, и Новиков ограничился сатирой на галломанию. Эта тема была поднята еще в «Трутне» и «Живописце», но не занимала главенствующего места. В «Кошельке» она сделалась ведущей. На это указывает даже название нового журнала. Кошельком в XVIII в. называли также и мешочек, в который складывалась коса от мужского парика. Мода на парики была заимствована у Запада. Новиков обыгрывает оба значения этого слова, заявляя, что в своем журнале он покажет «превращение русского кошелька во французской». Речь шла не только о разбазаривании русских богатств ради приобретения иноземных безделушек, но и о том огромном моральном ущербе, который наносило дворянскому обществу низкопоклонство перед Западом. Новиков поставил вопрос о молодом поколении дворян, воспитание которых было доверено целой армии французов-гувернеров, невежественных и грубых.

 Главным сатирическим персонажем «Кошелька» становится некий господин Мансонж (в переводе с французского — ложь). У себя на родине господин Мансонж был парикмахером. В Париже ему удалось познакомиться с русским дворянином, которого он водил по злачным местам. Заручившись от него рекомендательными письмами, господин Мансонж приехал в Россию и предложил свои услуги в качестве учителя. Предложение было с радостью принято. Господину Мансонжу и его жене назначили жалованье по 500 рублей в год, не считая бесплатной квартиры, стола и кареты. Самое же страшное состояло в том, что по своему нравственному облику господин Мансонж представлял собой редкое сочетание наглости, алчности и развращенности. «Позвольте сказать откровенно, — замечает ему собеседник-немец, — вы воспитанием своим удобнее можете развратить, а не исправить сердце юного своего воспитанника» (С. 485).