Конь или смерд. Ценность жизни в Древней Руси

   Смерды составляли основную массу населения Древней Руси. Однозначного определения, кто такие смерды нет. У одних исследователей, это  особая группа полусвободного населения, часть крестьянства, закабаленная феодалами. У других свободные сельчане  или все народонаселение в противопоставление князю. Романов же пишет так: «смерд, с точки зрения киевских господ, - это вроде как бы и не человек»¹.

    В дошедших до нас памятниках проблема смердовства ставится и рассматривается  только со стороны господствующих верхов. В такой же трактовке подходит к вопросу Романов.

   Чтобы показать положение смерда, он приводит поговорку того времени: «Холоп не смерд, а мужик не зверь». Выходит, что смерд находится даже ниже, чем холоп, и обращаться с холопом как со смердом – то же самое, что обращаться с мужиком как со зверем. Такова была первичная оценка, и, по сути, жизнь смерда ничего не значила и не стоила.

   Для свободного человека того времени этот термин был равен оскорблению.  Волхвы, морочившие в 1071 г. головы населению Ростовской области, тоже названы смердами.

    В «Повести временных лет» говорится о том, что поляне, древляне и пр. живут по звериным обычаям. При этом имеется в виду, что все эти покоренные и обложенные данью племена являются смердами. И чтобы их покорить окончательно, придется разрушить эти их звериные обычаи.

    Из  Правды Ярославичей можно узнать, что, за убийство смерда без княжеского дозволения, платили 3 гривны. Эта запись говорит о нескольких фактах. Во-первых, право решать, убить смерда или  нет, принадлежало только князю, и этот закон в первую очередь защищает права князя. Во-вторых, здесь, конечно, присутствует и защита прав смерда. И, в-третьих, раз такой закон существовал, значит, были многочисленные прецеденты. Не мог же возникнуть закон на пустом месте, просто так. Получается, что расправа над смердом со стороны не только князя была делом обычным. 

    Позже в эту статью Правды Ярославичей  была внесена поправка. Теперь убивать  смерда без княжеского дозволения не мог только другой смерд. «Весь вопрос был сведен к вопросу о самоуправстве внутри смердьей общины, а не о расправе, учиняемой над смердом любым феодалом»².

    В середине 11 в. существовала такая проблема: большое количество смердов становилось холопами или закупами. Виной этому было «совершенного бесправия этого, по началу колониального элемента – всеобщих и неведомо чьих двуногих существ»³.

    Почему  же смерды предпочитали переходить в  холопство или закупство? Правовое положение закупов было промежуточным между свободными людьми и холопами. Купу закуп отработать не мог, а поэтому практически оставался у хозяина пожизненно. Более того, закуп отвечал и за ущерб, причиненный господину по халатности. Закупить человека можно было на любую работу, но «Устав о закупах» предусматривает использование закупа только в сельском хозяйстве. Однако закуп, в отличие от холопа, имел определенные права. Так, закупа нельзя было бить «не за дело». Кроме того, закуп мог жаловаться судьям, и его нельзя было продать в холопы. Если закуп продавался в холопы, то он автоматически освобождался от своих обязательств. У закупа нельзя было безнаказанно забирать имущество.

   Холопы - лица, не имевшие своего хозяйства и находившиеся в зависимости, близкой по форме рабству. Их неполноправное положение было закреплено юридически. Значение холопа увеличивалось в зависимости от значения господина и от той пользы, которую он приносил. Так, «за убийство сельского старосты или тиуна платилось по 12 гривен, за простого холопа, равно как за холопа, принадлежащего простому человеку, смерду, платилось только 5 гривен; за ремесленника и за ремесленницу, за пестуна и кормилицу платилось опять 12 гривен, за женщину-рабу – 6».⁴ Эта разница в размере платы показывает, насколько ниже оценивалась жизнь холопа, человека несвободного, по сравнению с жизнью свободного, даже просто ремесленника. Помимо этого, в 1 гривна равна 20 нагатам, то есть стоимости поросенка или барана. Интересно и то, что женщина-раба ценилась дороже на целую гривну.  

   Хозяин  мог безнаказанно убить своего холопа, как уничтожить любую свою собственность. За убийство же чужого холопа без вины убийца платил хозяину цену убитого, а князю 12 гривен, как за всякую порчу чужой собственности. Это очередной раз доказывает, что холоп в то время воспринимался как предмет или вещь.  За вред, причиненный холопом, отвечал господин, а если холоп осмелился бить свободного человека, то лишался жизни. 

    Получается, что положение и закупов, и  холопов было далеко не завидным, но, тем не менее, смерды были не против стать как теми, так и другими. Выходит, что положение смердов было еще хуже.

    «Правда»  Ярославичей утверждала стоимость  жизни смерда в 5 гривен, приравняв  его к холопу.

    Также «Правда» Ярославичей сделала смердов лично ответственными за преступления, теперь они должны были платить продажи. Этот закон определял смерда как свободного человека. Такая ответственность была отличительной чертой смерда, так как холопы продажи не платили. Но «это обстоятельство обратилось в еще один лишний стимул, гнавший смерда-земледельца при случае в зависимость от феодала тоже в поисках защиты только иного типа»⁵. Если человек не платит продажу, то, по сути, он уже не будет являться смердом. 

    Даже  упоминание о наследстве смерда существует только в связи с княжескими интересами: «Аже смерд умрет без детии, то задницю князю»⁶.

    При Владимире Мономахе проблема смердов не только существует, но и обсуждается в высших кругах общества, причем со стороны интересов господствующего класса. В таких обсуждениях смерды разграничивались на худого и бунтующего. И, если защита первого считалась хорошим тоном, то о защите второго никто и не думал.

    Об  этом разграничении в записях Повести временных лет о Долобьском съезде князей. Данные записи не раз детально анализировались для того, чтобы понять социальное положение смердов.

    В этом тексте рассказчик приводит речь Мономаха, чтобы разъяснить, что  значит истинное смердолюбие. «И рече Володимир: «дивно ми, дружино, когда лошадей жалеете, ею же то орет! А сего почему не промыслите, оже то начнет орати смерд, и, приехав, половчин ударит и стрелою, и лошадь его поиметь, а в село его въехав, возьмет жену его, и дети его, и все его именье? То лошади жаль, а самого не жаль ли?»⁷

    Здесь рассматривается такой вопрос: правильно или нет забирать коня у смерда для военных нужд? Мономах говорит о том, что лошадей жалко, а о том, что будет со смердом, оставшимся без защиты, никто не подумал. То есть, вместо того, чтобы думать о безопасности смерда, о его жизни, думали о том, что он не сможет работать без коня. Вот вам и приоритеты того времени. Жизнь смерда – ничто, главное – результат его работы.  

    Проблема  смердов по разному обрисовывается в разных редакциях текста. «У Сильвестра была обычная исходная мысль, что военное предприятие большого масштаба сопряжено с общей мобилизацией конского поголовья у окрестных смердов. У нового редактора вместо «погубити смерды и ролью их» вставлено: «погубите смерды от рольи» (оторвав самих смердов от пашни для участия в походе)»⁸.

    Это определенно является сознательным изменением текста, так как и «в ответе Мономаха вместо «дивно ми, дружино, оже лошадей жалуете» вставлено «дивно ми, брате, оже смердов жалуете и их коней»⁹. Получается, что княжеское смердолюбие было таки весьма ограниченным. Ведь он готов был привлечь смердов к военным походам и, соответственно, сопутствующим опасностям. С другой стороны, смердолюбие никуда не исчезает, так как «смердов повели бы теперь не на убой за чуждые им интересы князей и их грабительских дружин, а на защиту Русской земли, как свободных людей, плательщиков княжеской продажи»¹⁰.

    Долобьский  текст показывает, что лошадь смерда была предметом именно конской мобилизации, но это не исключает случаев мобилизации  людской. При этом оба типа мобилизации были разделены: если смерды выступали в походах, то только пешими.

   Для людей того времени поступление в зависимость — это далеко не самая большая неудача, а скорее способ поправить свои дела. Это означает, что между свободой и несвободой в понимании людей Древней Руси не было непреодолимой пропасти.

     «В принципе, рабская участь, пленом или нищетой, может постигнуть любого. Помня об этом, хозяин не должен без причины обижать раба»¹¹. Лучшая форма взаимоотношений хозяина и раба — отношения отца и сына.

   Таким образом, можно сделать вывод, что в Древней Руси жизнь несвободного человека оценивалась крайне низко. Об этом нам говорит цена раба и постоянное сравнение зависимого человека со скотом, и то, что смерд был ничем по сравнению с конем. Но при этом, для людей того времени нахождение в зависимости не было чем-то ужасным и недостойным. И то, чем мы сейчас поражаемся – столь низкой цене за жизнь холопа, считалось абсолютно нормальным.