История Нижегородской области

Саня исчез. Исчезли  и троянцы, и замороженные американцы, и яхта. На мгновение Ми-хаил очутился в воздухе, между небом и морем, в том месте пространства, где он сидел за столиком и пытался попить сок. Но и море, и небо очень быстро сделались прозрачными. Прозрачность стремительно увеличивалась, становясь абсолютной. Сквозь планету под собой Беловский увидел звездное небо другого полушария. Но и оно очень быстро стало маленьким, близким и доступным. Или это он стал таким огромным? Все пространство вокруг, все галактики, звезды и планеты стремительно вошли в него, скручиваясь ворон-кой, одновременно все тело, каждая клеточка зазвенели неистовым зудом, и он влился в непроницаемость.  
 
Где он? Что вокруг? Понять было совершенно невозможно. Ощущений не было, была дикая, паническая тревога и тоска. Видно тоже ничего не было, но совершенно явно вокруг ощущались тысячи, сотни тысяч каких-то страшных существ. Было понятно, что они пытаются его поймать, что им это сделать трудно, но они не оставляют попыток, они стараются! При наиболее удачном приближении одного из них Беловский инстинктивно отклонился, увернулся. И у него это получилось! Потом еще и еще. Постепенно он научился управлять собой в этом состоянии. Даже не в состоянии, а в отсутствии состояния. Он понял, что здесь управляет воля и желание. На земле, чтобы сделать движение, нужно сначала его пожелать, о нем подумать и лишь потом заставить, при помощи рук, ног или рукояти управления, двигаться себя или машину. А здесь двигала сама мысль, само желание не встретиться с вызывающими омерзительный трепет невидимками. Но вот количество атак резко увеличилось, ему уже с большим трудом и напряжением мысли удавалось от них уходить, резко шарахаясь в самые разные стороны, но тут же натыкаясь на атаку с другого направления. Хоть и направлений, в нашем понимании этого слова, не было. Была какая-то абстрактная травля тысячами сущностей в бесконечности, плотно набитой этими сущностями, его маленького, мечущегося в панике сознания. 
 
Вдруг одновременно и резко появились звук и свет, которые дали увидеть и услышать тех, кто за ним гонялся. Ничего страшнее и омерзительнее он в жизни не видел! Голливуд хоть и приближался в некоторых лентах к правдивому отражению этой реальности, выдавая ее за каких-нибудь «чужих», но средствами кинематографа и компьютерной графики передать такое не смог! Свет состоял из тысяч каких-то светящихся то ли дымков, то ли облачков. От света голливудские сущности шарахнулись обратно во мрак, оставляя за собой оглушительный рев и застывшие в памяти Беловского взгляды их красных глаз, полных отсутствия какого-либо качества, кроме ненависти. Светлая масса оберегала. Он знал, чувствовал, что стоит этим дымкам исчезнуть, как омерзительная лава бросится на него и разорвет! Иногда он даже видел опять их страшные рожи в тех местах, где светлая масса иногда становилась тонкой и прозрачной. Но облачка, увидев этот непорядок, тут же устремлялись в это место, и рожи исчезали. При этом он чувствовал, что его изучают. Он не слышал речи, но понимал их разговор о том, что он понравился, что он хорошо прошел самый трудный участок, где они не могли помочь, что ему желают блага, прощаются с ним и ждут его на обратном пути. Потом так же стремительно из него вырвалась скрученная воронкой вселенная и разметалась вокруг галактиками, звездами и планетами. Каждая клетка его опять мучительно завибрировала, отдавая пространство. Он опять увидел прозрачную землю, которая быстро становилась мутнее и плотнее, пока совсем не налилась массой и тяжестью. Он повис между небом и водой на высоте нескольких метров, только это уже было не море, а большая река в предрассветных сумерках, в которую и упал Михаил.  
 
Падая, он по привычке успел сориентироваться в пространстве, перевернуться и войти в воду гладко, не ударившись об нее. 
 
Когда он вынырнул, то, прислушавшись к своим ощущениям, понял, что самочувствие его оставляет желать лучшего. Буквально все органы сигнализировали о серьезных расстройствах острыми болями. Система была серьезно разлажена. Но тем и отличается живой, молодой организм от машины, что он сам себя настраивает, сам, без слесаря, производит необходимые регулировки и балансировки. Поэтому, покачавшись на воде от полного бессилия и нежелания что-либо делать какое-то время, Беловский постепенно стал приходить в себя. Прохладные волны освежили его и придали некоторый заряд бодрости. Через несколько минут он уже потихоньку, преодолевая боль в суставах и мышцах, сплевывая и отрыгивая какие-то внутренние горечи, обильно и невпопад выделившиеся из всех его желез, плыл в сторону берега. 
 
С каждой минутой становилось все легче и легче. Река была широкой, вдали, видимо, за заливными лугами, высился могучий откос, поросший лесом. Такие откосы имеют только великие реки, наверное, это Волга, подумал Беловский. Он уже достаточно близко подплыл к берегу, чтобы различить на песчаных отмелях обычный прибрежный мусор в виде старых стволов, палок, корней. Над невысоким обрывом утренний ветерок шевелил густые кусты и кроны редких деревьев. Хотя Михаила сносило течением, он не сопротивлялся и плыл – куда глаза глядят, в полном смысле слова.  
 
Берег имел совершенно дикий вид, никаких признаков человека Беловский не видел. Он вспомнил, что должен попасть в плен к хазарам, но не знал, когда и как это произойдет. Почему Саня ему не рассказал подробности? Наверное, затем, чтобы не появилось желание избежать плена. Ведь это малоприятное занятие, должно быть. Как бы там ни было, желание не попадать в плен уже появилось, и Беловский поплыл очень тихо, внимательно всматриваясь в берег. По песку важно ходили цапли, в воде часто плескалась рыба. Сколько же ее тут? Как бы не хапнула какая-нибудь щучара или осетр за ногу!  
 
Тихонько подплыв к берегу, не вставая на ноги до тех пор, пока грудь не уперлась в песок, он еще раз внимательно осмотрелся. Цапли, поначалу не обращавшие на него внимания, стали осторожно коситься на его торчащую из воды голову. Беловский заметил, что, пока он плыл максимально осторожно, стараясь не поднимать волны и не делать звуков, его унесло совсем далеко. Песчаный пляж чуть ниже по течению обрывался, наверное, там была заводь или устье какой-нибудь речки, впадающей в Волгу. Убедившись, что на берегу никого нет, Михаил осторожно привстал из воды, поискал глазами удобное для выхода место, и там, где песок кончался, увидел поваленное дерево, крона которого находилась в воде. Ничего лучшего поблизости не было. Он опять опустился в воду, чтобы тихонько отплыть к дереву, так как специально не стал выходить на берег сразу, чтобы не оставить на песке следы, по которым его могли обнаружить.  
 
Не столько подплыв, сколько продрейфовав по течению к ветвям гигантского тополя осокоря, он уцепился за черные сучья и пополз по ним к могучему, в два обхвата, стволу. Соблюдая осторожность, долго выверяя каждое движение, чтобы не треснуть сучком, не качнуть ветку, Беловский добрался до ствола, по которому вылез сразу к траве на обрыве, минуя песчаный берег.  
 
Перед ним и правда был заливной луг, заросший высокой, буйной травой. Заросли кустарника и деревьев тут и там были разбросаны по лугу островками вокруг небольших озер. В утреннем воздухе, пронизанном мягким солнцем, резвились и пели проснувшиеся птицы, время от времени налетал мягкий ветерок, шевеливший кусты и кроны деревьев. Беловский осторожно сполз с дерева в искрящуюся еще не обветренной росой траву и на четвереньках пополз к раскидистой черемухе, стоявшей на небольшом холмике недалеко от берега. Из-под черемухи хорошо просматривался и луг и река. Поэтому Михаил решил обсохнуть тут. 
 
Только сейчас он заметил, что из всей одежды на нем были только одни штаны из грубой ткани, подпоясанные кожаным ремнем. На груди висел какой-то деревянный амулет, величиной с палец. Это был довольно толстый и плоский предмет, расширяющийся книзу. На нем грубо было что-то вырезано, а вверху имелась небольшая бронзовая головка с отверстием для шнурка. Раздвинув траву перед глазами, вертя в руках амулет, он лег на живот и стал рассматривать окрестности.  
 
Наступил день. Солнце встало совсем высоко и уже припекало так, что Беловский заполз в тень под черемуху. Теплый летний ветер нарушил зеркало воды, расшевелил и высушил от росы травы, поднял и закружил стрекоз, шмелей и бабочек. После долгого пребывания в казармах, в железной коробке авианосца, в пластике бота окружающая рос-кошь чистой природы показалась музеем. Он столько лет вот так не лежал на берегу реки посреди русской природы. Он мучительно страдал оттого, что ему не хватало России, что ему было душно везде, где бы он ни находился. Он так жадно мечтал о минуте, когда он ляжет в траву и будет вдыхать то влажный, жаркий настой разнотравья, то доносящийся с Волги ее ни с чем не сравнимый запах.  
 
Все реки имеют свой запах. Он хорошо их знал и, стоя на берегах Миссисипи или Евфрата, всегда старался уловить свой, родной с детства, запах Волги. Старался насладиться запахом реки. Но другие реки пахли по-другому. Они лишь раздражали острым напоминанием Волги, обманчивой похожестью. Лишь заставляли жадно и глубоко вдыхать, ища то самое ощущение свежести, непередаваемой смеси запахов песка, рыбы и чего-то еще. Наверное, родины… 
 
 
 
Он пролежал так около часа, пока не затекло все тело. Лежать хорошо, но нужно что-то делать. Интересно, думал он, когда с ним выйдут на связь? Ведь обещали, что Изволь будет всегда с ним. Но как и куда прятать интернет-приемник? Как объяснять его предназначение древним людям? И когда его дадут? И задание никто не объяснил. Попасть в плен и все? Это дело нехитрое, а дальше что делать? От скуки он снял с шеи амулет, решил внимательно его изучить и разобраться в изображениях. Но тут же замер от решительного голоса Изволь: 
 
– А вот этого делать никогда не следует! 
 
Михаил вздрогнул от неожиданности. Откуда она говорит? Он осмотрелся вокруг, может, подкинули уже приемник? Но ничего не нашел. 
 
– Ты не меня ли потерял? 
 
– Тебя. Где ты есть-то, радость моя? 
 
– У тебя в руках, в амулете. Не потеряй его, а то не сможешь выбраться из десятого века. Это приемник, закамуфлированный под оберег. 
 
– Значит, ты теперь моя берегиня? 
 
– Почему теперь, я уже давно твоя берегиня! Ты еще этого не понял? 
 
– А чего же ты так долго не объявлялась, берегиня, я уже успел соскучиться по общению. 
 
– Я специально молчала. Во-первых, ты и так пока все делал правильно, а во-вторых, мы решили дать тебе немного отдохнуть на природе.  
 
– Где хоть и когда я оказался? 
 
– Сейчас 964 год от Рождества Христова. Июнь месяц, день одиннадцатый. Ты заброшен на территорию нынешней Нижегородской губернии в район впадения речки Кудьмы в Волгу.  
 
– Это Кудьма там, за поваленным деревом впадает? 
 
– Да, это она. 
 
– Не может быть! Ведь я хорошо знаю это место! Именно здесь я проводил каникулы в детстве! Тут будет село Кадницы. Правда, сейчас я это место почему-то не узнаю… 
 
– Конечно, не узнаешь! В твое время гора будет лысой, а сейчас она покрыта лесом. А село Кадницы уже существует. Ты его увидишь. Это даже не село, а небольшой городок, стоянка проплывающих по Волге. Видишь: место это какое уютное и укромное? Кудьма течет, скрываясь в лесах и горах, а с откоса далеко просматривается Волга. В случае нежданных гостей, население своевременно могло скрыться как по Кудьме, так и по Волге. Ведь Кудьма впадает в нее дважды, образуя остров, который там, ниже. Да и в лесу затеряться несложно. 
 
Все села и города на Руси, стоящие в таких примечательных местах, где есть излучины рек, тихие заводи, высокие берега, удобные для обороны, это все – самые древнейшие поселения. Они стоят с тех пор, как на этих берегах появились люди. Они просто не могли не заметить таких мест! 
 
– И то, что я высажен именно в это место, конечно, случайность… 
 
– Какая там случайность! Случайностей вообще не существует, как ты знаешь. Любая случайность это определенный проект развития твоей судьбы. В данном случае я специально постаралась изучить твою молодость и высадить тебя именно здесь, в Кадницах. 
 
– Весьма благодарен… 
 
– Что будет с тобой дальше, я не знаю. Ты сам будешь принимать все решения. Мне запрещено на чем-то настаивать. Ведь это экзамен. Хотя ты в любую минуту можешь обратиться с просьбой или за советом. Я всегда рядом. Это даже входит в твои обязанности, так как чрезмерная самостоятельность, как ты уже знаешь, не поощряется. Главное – не снимай оберег с шеи. Не потеряй меня! 
 
– Хорошо, вопрос первый: что мне делать? С чего начать? 
 
– Живи, Мишенька, просто поживи в десятом веке! Ты и в Америке неплохо жил, тоже вначале без языка, без знания культуры. Думаю, что и в родных Кадницах не пропадешь…

 
Обсудить на форуме...

Жрец опять запалил  костер с четырех концов. Было уже  поздно прятаться: хазарские корабли, заполонив половину речного пространства, лавиной приближались к устью Кудьмы. Костер быстро разгорелся. Из огромного штабеля дров, сложенного домовиной, с громким треском и гулом вырывались языки пламени, которые быстро облизали возвышающуюся ладью со звериной мордой на носу. Запахло паленым мясом. Беловский отвернулся от костра и отошел в сторону от жара. Ему положил кто-то руку на плечо. Это был Ратко. Он протянул Мишке боевой топор и сказал.  
 
– Ты дошел до родины. Умри как рус! Веселая сейчас будет тризна. Пойдем, русский сын, поднимем братину за последний путь!  
 
На холме, подвывая, бабы раскладывали хлеб, ушаты с брашной, какие-то горшки, глиняные и деревянные блюда. Кое-где блестело и серебро, и золото. Вождь попросил перевести для Тимофея: 
 
– Видишь, я держу слово. Ты еще живой, потому что хазары на нас еще не напали. Считай удары их весел, это все, что осталось от твоей жизни. 
 
Тимофей, висевший до этого тихо, надеясь, что про него забудут, словно очнулся от этих слов. Он заорал опять: 
 
– Я свои слова выполнил! Я не обманул тебя! Я не виноват, что вы долго думали! Если бы вы сразу меня послушались, все было бы по-другому! 
 
– Я уже тебе сказал, что держу слово. А мое слово было такое: ты будешь жить до тех пор, пока на нас не напали хазары. Хазары пока еще просто плывут по вольной реке Волоке, где с миром могут плавать все. Они еще не напали на нас. Поэтому и ты еще не на коле.  
 
Он сел на вершине холма. Вокруг него расположились по старшинству воины. Бе-ловскому дали белую рубаху с красной вышивкой и тоже усадили как молодого воина, с немногочисленными сверстниками. Бабы и дети сидели ниже, если не хлопотали по триз-не. Ратко поднял огромную братину и отпил из нее, вспоминая с похвалами по именам славных пращуров рода, великих воинов, закончил упоминанием в этом списке погибших сегодня во главе с Кукшей и пустил братину по кругу. После этого неожиданно началось веселье. Женщины не успевали подносить новые бочонки и кувшины. Воины пели, и плясали, благодарили богов за то, что умершие прожили честно и умерли славно. Проси-ли и по себе такой же веселой тризны.  
 
«Вот чудеса, – подумал Беловский, – смерть здесь никто не считает концом! Никто ее не боится!» Он посмотрел на Тимофея, который продолжал что-то скулить, но его не было слышно в веселом шуме тризны. Почему же христианин так постыдно боится умереть? Может, он и не христианин вовсе?  
 
Довольно скоро все изрядно захмелели, стали бравировать оружием и оголяться по пояс. На углях костра, которые уже появились с краю, жарились куски мяса и тут же расходились по рукам. Покачиваясь, встал Ратко, посмотрел на Волгу, где передние корабли хазар уже входили в устье Кудьмы. К их мачтам были прибиты молодые воины, которые погнались за плотом. Ратко взял меч, позвал Венеславу и Михаила, для перевода, и спустился к Тимофею. 
 
– Ну что, хазарин, эту девицу ты искал? Сдержал я свое слово? 
 
– Не убивай меня, великий князь, я же не обманул тебя! – побледнев, уже без надежды выдавил он. 
 
– Вот и ты держи свое. Уговор – дороже денег! 
 
С этими словами он перерубил веревку, на которой висел Тимофей, и тот издал дикий, продолжительный рев, плавно опускаясь под собственной тяжестью на кол. Лица его Беловский не видел, оно было обращено к Ратко, но, садясь все глубже на кол, он провернулся, захлебываясь булькающим ревом и кровью к Михаилу. Его бессмысленные, неестественно вытаращенные глаза не выражали ничего, кроме страшной боли и ужаса. Михаил не выдержал этого взгляда и отвернулся в сторону Венеславы. Она вцепилась побелевшими пальцами в толстую жердь, на которой висел черкас, и, закатив глаза, упала в обморок. 
 
Тимофей еще хрипел, когда на берег одновременно выскочили несколько десятков вражеских воинов. Хмельные русы отважно бросились на них, нанося яростные удары вокруг себя. Хазары опешили от такой атаки и попятились обратно к берегу, оставляя убитых и раненых. Но к берегу приставали все новые и новые корабли, с которых прыгали десятки и сотни воинов. Образовалась давка, которая растекалась по берегу Кудьмы. Михаил, увлекшись общим настроением и брашной, тоже положил топором двух-трех хазар и пошел было за другими прорубать себе путь к берегу, но услышал приказ Ратко: 
 
– С бугра не сходить! Стоять на месте! 
 
Они остановились. Беловский осмотрел товарищей. За какую-то минуту воины преобразились до неузнаваемости. Только что добродушные и веселые, подвыпившие мужички сейчас стояли, ощетинившиеся мечами и топорами, забрызганные кровью с головы до ног. Некоторые из них вошли в какое-то безумное состояние, они рычали как звери, в ярости грызли собственные щиты, резали мечами кожу на руках и мазали своей кровью лица. Михаил помнил, что у викингов была особенная психологическая подготовка воинов, которая делала их невосприимчивыми к боли и страху. Они входили в раж и были непобедимы. Один норманн в таком состоянии приводил в ужас десятки врагов. Видимо, русы тоже владели этим приемом. 
 
Отступившие к кораблям хазары пропустили вперед лучников. Под ногами стонал раненый хазарин в богатых доспехах. Он первым отважно бросился в бой, но был оглушен топором. Доспехи спасли его. Он был жив. Михаил заметил на его шлеме надписи на иврите и понял, что раненый был знатным хазарином. Лицо его заливала кровь. Неожиданно в голову пришла мысль – не использовать ли его? Он с трудом поставил хазарина на ноги. Ратко, заметив это, сразу оценил ситуацию и приказал двум русам помочь. На берегу раздался гул. Хазары узнали пленника. Появившиеся было лучники, отступили назад, не рискуя попасть в своего. С корабля послышалась команда на хазарском: «Не стрелять! Живыми взять!»  
 
А суда все приставали и приставали к берегу. Хазары высаживались и обтекали го-товых умереть русов, которые прикрывали щитами кучку женщин и детей. Вот и плен – успел подумать Беловский, когда увидел, что хазары с кораблей тащат огромные сети, которыми они ловили рыбу в походе. Не прошло и получаса, как все русы были связаны, несмотря на отчаянное сопротивление. Вокруг валялись обрывки порубанных сетей и новые трупы хазар. Михаила сильно избили, когда он пытался прорваться из сети. Поэтому у него ныли бока, а из носа сочилась кровь. Он сидел привязанный спина к спине к другому воину. Рядом лежал Ратко, буквально спеленатый по рукам и ногам. Он посмотрел на Мишку, подмигнул и сказал: 
 
– Ну что, Беляк, теперь вместе побежим?  
 
– Не впервой, убежим и от этих! 
 
К ним подошел какой-то важный хазарин, окруженный свитой. Без оружия и доспехов он не был похож на воина. Парчовый халат, маленькая круглая шапочка на голове, неспортивный животик. По разговорам хазар, стало ясно, что это сам Каган. Он внимательно осмотрел пленных воинов, потом подошел к сбившимся в стайку женщинам, сразу заметил Венеславу и что-то шепнул сопровождающему его вельможе. Потом подошел к колу, на котором обмяк Тимофей. На его неестественно прямом теле плетьми висели руки и голова. Он был еще жив, так как его плоть трепетала. Каган велел поднять и подержать ему голову. Тимофей медленно открыл абсолютно кровавые, но осмысленные глаза на Кагана. Тот подошел ближе, будто плохо видел, внимательно осмотрел черкаса, как бы изучая его, и спросил: 
 
– Ну что, Тимофей, теперь ты должен быть счастлив. Ты очень похож на Назарянина…  
 
Каган задумался: 
 
– Нам жаль тебя, Тимофей. Хочешь, мы облегчим твои страдания? Ты же любишь торговаться по любому поводу. Поторгуйся с нами еще раз?  
 
Тимофей что-то пытался сказать. Растрескавшиеся губы в запекшейся крови чуть заметно пошевелились. Он был в сознании. 
 
– Что? Что ты говоришь? Я не понимаю тебя, Тимофей! Дайте ему воды! 
 
Тимофею в рот вставили длинное узкое горлышко восточного кувшина. Он жадно сделал несколько глотков. После чего губы его опять зашевелились. Каган приблизился еще ближе. 
 
– Что ты сказал? Убить тебя? Я правильно тебя понял? Ну, уж нет, мы не убиваем христиан, ты же знаешь! Это грех! Нас нельзя в этом обвинить! Но мы и не помогаем им просто так, ни за что. Это тоже для нас грех! Но обрадую тебя, Тимофей, наши мудрецы говорят, что в исключительных случаях, если это приведет к прославлению Господа или Его народа, можно помочь даже христианину. Если в этом будет хоть какой-то смысл. Согласись: зачем делать бессмысленное? И мы готовы ради нашей жалости поискать смысл, чтобы помочь тебе. Но как твоя жизнь или твоя смерть может прославить Господа или его народ, а, Тимофей? Что же нам делать, чтобы тебе помочь?  
 
Каган опять задумался. Было видно, что он действительно искал решение. Он обратился к благообразному старцу из свиты на незнакомом Михаилу языке. Они чего-то достаточно горячо обсудили. При этом было видно, что старец какое-то время не соглашался, спорил, но потом удовлетворенно закивал. Каган повернулся к Тимофею:  
 
– А теперь – предмет торга. Ты отрекаешься от Христа, для этого плюнешь на Распятие, а мы после этого тебя снимаем с кола. Ты сразу умрешь, поверь мне! Твои муки закончатся. И это не будет убийством с нашей стороны, потому что мы свершим действие обратное тому, что привело тебя в такое плачевное состояние. Мы поможем избавиться от приносящего тебе такие муки предмета. То есть ты умрешь, а мы не свершим греха убийства. Поверь, Тимофей, нам искренне хочется тебе помочь. Но мы не знаем, как это сделать! Ведь мы не помогаем христианам и не убиваем их! 
 
Каган поднял с земли брошенный крест Тимофея и поднес к его рту. 
 
– Отрекись от Него, плюнь, черкас, и я помогу тебе! Ведь Он тебе не помог, хотя ты наверняка просил! Не помог, Тимофей… а я помогу. Плюнь! Иначе ты до вечера еще не умрешь. У тебя же такое могучее здоровье! Мы всегда тебе завидовали, Тимофей! Мы сейчас собираемся уже отправляться дальше. Нам некогда ждать! Мы и так простояли из-за тебя половину дня! Если ты не позволишь нам помочь тебе, то нам придется тебя оставить на этом острове в одиночестве, и ты будешь еще долго жить! Но нам очень жаль тебя! Плюнь! 
 
Может, ты не способен плюнуть? А, Тимофей? Ну, как же я сразу не понял! Несчастный Тимофей! Я облегчу тебе задачу, я пойду на риск. Хорошо, что тут много свидетелей. Иначе нас самих осудит синедрион за то, что мы помогли христианину. Дай мне ответ глазами: один раз откроешь – значит, ты отрекся от твоих заблуждений, два раза откроешь – остался в своем упрямстве. Давай, Тимофей!  
 
Над островом повисла тишина. Слышно было даже, как трещат и лопаются с шипением какие-то полости трупов в огромном костре. Но сотни глаз следили за Тимофеем. 
 
– Мы призываем всех в свидетели, мы терпеливо ждем разрешения у нашего любимого Тимофея на то, чтобы проявить к нему милосердие! Да пусть никто потом не обвинит нас в том, что мы не хотели ему помочь! Да пусть никто не обвинит нас потом в том, что мы убили его! Давай, Тимофей! 
 
Веки мученика дрогнули. 
 
– Давай, Тимофей, давай! 
 
На грязной щеке черкаса блеснула слеза. 
 
– Ну же, давай! 
 
Тимофей открыл полные тоски осмысленные глаза. 
 
– Молодец, Тимофей! Как же мы тебя уважаем! Сейчас, сейчас, наш дорогой Тимофей! Эй, воины, снимите несчастного с кола! Эти русы – такие изверги! Мы не простим им твои муки, Тимофей, знай это! Мы отомстим им за тебя вдесятеро! Бедный Тимофей! 
 
Подбежали воины, чтобы снять тело. Но Каган их остановил. 
 
– Подождите, подождите! Кажется, он закрыл глаза! Тимофей, ты закрыл глаза? Да! Он закрыл глаза! Ты хочешь еще раз их открыть или у тебя просто кончились силы? 
 
Слезы текли из-под крепко сжатых век. 
 
– Тимофей, дай нам понять твое решение! Мы в сомнении, Тимофей! Не открывай больше глаза, не мучься, и мы прекратим твои страдания! 
 
Веки дрожали от напряжения.  
 
– Тимофей, мы видим, мы видим, как ты крепко сжал глаза! Как же нам жалко терять такого хорошего соратника! Прощай, Тимофей! Воины, снимите его! Нет! Не снимайте! Остановитесь! Он открыл глаза! Безумец! Все, Тимофей, мы чисты перед Богом. Мы сделали все, чтобы тебе помочь. Оставайся! 
 
Каган равнодушно отвернулся и подошел к пленникам.  
 
– Кто из вас понимает меня? 
 
Беловский ответил по-хазарски: 
 
– Я понимаю. 
 
– Отлично, будешь толмачом.  
 
Каган бросил своей свите: 
 
– Вождя и переводчика ко мне, остальных убейте! 
 
Связанного Ратко и Михаила уволокли на большой золоченый корабль. Над ос-тальными пленниками часто замелькали мечи и топоры, закричали женщины, и все стих-ло. Корабли отчалили от берега и погребли на Волгу. Беловского и Ратко посадили за од-но весло и приковали к нему цепью. Сидя спиной к носу, как сидят гребцы, они молча смотрели на удаляющийся остров перед Кадницами, где над перебитыми русами торчал окровавленный кол с живым Тимофеем…

 
Обсудить на форуме...

Беловскому стало  гораздо спокойнее и интереснее, когда он узнал свое местоположение. Местность он действительно прекрасно  помнил, хотя с тех пор, когда он последний раз тут был, прошло уже много лет. Сколько же лет он тут не был? Он начал высчитывать, но поймал себя на мысли, что он тут не был около десяти веков, как ни крути… 
 
Присмотревшись в очертания покрытой густым лесом горы, в холмы под ней, на которых позже и раскинется село, Михаил действительно стал узнавать Кадницы. Вон там, на самой верхотуре, будет стоять полуразрушенная, исписанная самыми различными надписями церковь, про которую местные жители говорят, что ее, еще деревянной, поставил Иван Грозный, который действительно в этих местах собирал войско, ожидая со всей Руси полки, для похода на Казань. Скорее всего, так оно и было. Грозный везде ставил церкви, тем более на месте сбора войск перед судьбоносным походом. Позже село весьма и весьма разбогатело, и на месте деревянной построили кирпичную церковь. 
 
В его время в огромный купол ударила молния, и он загорелся. Большущие горящие головешки, кувыркаясь, летели вниз, под откос, прямо на село. Все опасались пожара, прибежали тушить и защищать постройки внизу, а там была пасека. Пчелы от дыма и суеты людей обезумели и пережалили почти всех. Миша хорошо запомнил этот день, потому что все говорили, что Бог наказал Кадницы за беспробудное пьянство и безбожие.  
 
Когда купол догорел, церковь стала похожа на мечеть и долгое время возвышалась на многие километры над Волгой какой-то незавершенной лысиной, похожей на огромное яйцо в рюмке. 
 
Мысль о яйце вернули Беловского из детства десять веков спустя к действительности. А действительность настойчиво сожалела о том, что он в свое время не воспользовался советом Бизона и не съел все, что было на борту яхты «Наяда». Теперь было поздно об этом сожалеть. Или рано? На десять веков раньше начал сожалеть об обеде! Беловскому стало смешно от этой мысли. 
 
Он опять подполз к дереву, так же спустился по нему в воду, снял портки, завязал штанины узлом и стал ногами ощупывать дно в поисках речных мидий. С детства он знал, что их здесь водится огромное количество. Особенно в тех местах, где дно не очень песчаное, а с илом. 
 
Довольно скоро он заполнил раковинами штаны и закинул их подальше на берег. Потом проделал путь по дереву еще раз, нашел в траве добычу и устроился под своей че-ремухой позавтракать. Будучи военным летчиком, он прошел курс выживания, поэтому мог пропитаться чем угодно и где угодно, хоть в пустыне, хоть в джунглях. Тем более в средней полосе России, где летом пищу можно найти на каждом шагу. Мидии для летчи-ка были удачей и деликатесом. Они гораздо сытней, а главное, вкусней прочих гусениц и лягушек, которых рекомендовалось есть. Но была одна проблема – у него не было ножа. А без ножа съесть мидию можно только при помощи кувалды. Дело в том, что ее тело состоит из одной мощной мышцы, которая железной хваткой скрепляет створки ракови-ны. Разжать руками их просто невозможно.  
 
Беловский мучительно соображал, что ему делать. Камней здесь сроду не было. Остров был заливным, поэтому под небольшим слоем земли кроме песка ничего не найти. Оставалось попробовать палками. Он собрал несколько дубин и стал ими дробить вожделенные моллюски. Худо-бедно, ему удалось вскрыть три-четыре раковины и, выкусывая жесткую плоть с острых осколков панциря, съесть их вперемежку с землей и шмотками древесины от дубин. Такой мучительный завтрак только разжег аппетит. Нечего было и думать, что можно полноценно прокормиться мидиями. Разве что целый день сидеть и долбить по ним дубиной! Но такой вариант Михаилу явно не подходил. Тем более что нужно было думать о ночлеге и одежде. Беловский лишний раз не хотел обращаться за помощью к Изволь. Во-первых, он сдавал экзамен и старался справиться с проблемами сам. А во-вторых, он еще не мог привыкнуть к тому, что он, офицер, спортсмен, взрослый, хоть и молодой человек, должен обращаться за помощью к какой-то девчонке.  
 
Самое главное, он понимал, что без огня и одежды ему не выжить даже летом. Он не сможет уснуть из-за комаров, а если даже и сможет, то будет ими нещадно обескровлен и отравлен сотнями микроскопических инъекций. Без огня обойтись в принципе можно. Можно питаться плодами, ягодами, корешками, теми же самыми лягушками. Можно сплести из прутьев корзину и наловить мелкую рыбу и раков. Но и без одежды, и без огня ему конец! Тем более что смысла сидеть на одном месте тоже не было. Изволь сказала, что нужно жить. Поэтому он решил идти на разведку в Кадницы. 
 
Михаил выбрал новую крепкую дубину в качестве оружия, наметил маршрут, благо местность была известна и стал пробираться к деревне. Он решил не выходить на открытые места, чтобы на лугу его не заметили люди с горы. Он помнил, что с нее открывался великолепный вид на весь остров. И даже их родители, когда компания мальчишек долго не возвращалась с рыбалки или купания, порой поднимались на гору к церкви, чтобы за несколько километров высмотреть их. 
 
Соблюдая меры предосторожности он пробирался по прибрежным кустам. Для этого пришлось обходить остров по берегу сначала Волги, а потом Кудьмы. На это ушло около получаса. Когда за поворотом реки должна уже была показаться деревня, Беловский услышал за свой спиной голоса, даже монотонную песню, скрип уключин и шлепки весел по воде. Он спрятался в куст тальника, осторожно раздвинул ветви и увидел довольно большое гребное судно, напоминавшее одновременно норманнский дракар, русскую ладью, какой ее изображали в сказках и исторических фильмах и даже греческую галеру с античных амфор. 
 
Михаил стал прислушиваться к словам, чтобы постараться узнать, что за народ был на судне. Он различил несколько разных голосов. Монотонную песню довольно безразлично гнусавил пожилой голос, который, как понял Беловский, этой песней задавал ритм двум десяткам гребцов. Уставшим тенором на каждый взмах весел он повторял: «Э-эй, ухнем! Э-эй, ухнем! Еще ра-азок, э-эй, ухнем!». Гребцы, дружно окуная весла в воду и подналегая на них, вторили ему: «У-ух!». Потом тенор восклицал: «Эх, дуби-инушка, ухнем!», и все повторялось опять. 
 
От родных, таких знакомых с детства слов захотелось закричать. Захотелось вы-бежать на берег к ним навстречу! Он с жадностью вглядывался в лица людей на борту ла-дьи, ища знакомые черты, ведь, возможно, среди этих людей были и его предки! Где-то он слышал, что в пределах одного этноса все люди – родственники уже в десятом поко-лении. А тут десять веков! Тем более они его прямые предки! А слова песни, а слова! Ведь они дожили до наших дней без изменения! Правда, в виде песни бурлаков, но ведь бурлаки-то откуда? Отсюда, тоже с этих же берегов! Видимо, в то время, когда гребные суда прекратили существование, появились баржи, которые волокли с этим же древним распевом бурлаки. Беловский в детстве задумывался: при чем тут дубинушка? Почему ей нужно «ухать»? Зачем бурлакам дубинушка? Тем более что на берегах Волги дубы не рас-тут. Считалось, что этими словами бурлаки, как беднейший слой населения, угрожали правящим классам восстанием. Они обещали ухнуть дубинушкой по угнетателям трудо-вого народа. По крайней мере так трактовали слова этой песни в его детстве. Но все рав-но чувствовалась какая-то несуразица. И только теперь перед ним раскрылся смысл этих слов: скорее всего весла были изготовлены из дуба, так как от них требовалась особая прочность. Поэтому и ухали гребцы именно дубинушками, то есть дубовыми веслами! 
 
С приближением к повороту реки старик стал распевать все громче и звонче. Даже слишком громко. Михаил уже вознамерился выйти из своего укрытия, но неожиданно услышал и чужую речь. В центре ладьи, возле небольшого полога, сидели и стояли несколько чернявых людей, на головах которых были большие меховые шапки, похожие на папахи горцев. Один из них что-то сказал, видимо, толмачу. Тот грубо крикнул старику: 
 
– Тихо ты, Кукша! По што так вопишь, песий дядько, русов кликаешь? 
 
– Был бы я песий дядько, был бы ты мне племенник, – спокойно ответил Кукша и плюнул в лицо толмача. – Будь ты клятый всеми своими пращурами, поганый червь! 
 
Толмач, побагровев, медленно утер плевок рукавом, достал из-за спины кистень и обрушил его на старика. Тот повалился как подкошенный колос на сидящего рядом гребца. Кистень глубоко врезался в косматую голову и запутался шипами в седых волосах. Толмач выругался, пытаясь освободить оружие: 
 
– Вот старый репей и тут вцапился! 
 
Молодой гребец, на коленях которого все это происходило, перехватил ремень кистеня, не давая толмачу вырвать его вместе с волосами убитого старика. Толмач потянул его на себя: 
 
– Оставь, щенок, не балуй! Ну! 
 
Но тот дернул за кистень так, что толмач не удержался на ногах и повалился на стлани в ноги гребцов. Он попытался было встать, но тут же был сбит несколькими ударами толстых рукоятей весел справа и слева. Толмач, цепляясь за ноги гребцов, попытался уползти, но был жестоко добит.  
 
Люди в папахах вскочили, самый высокий из них, тот, что говорил с переводчиком, взмахнул кривой саблей и полоснул молодого гребца от плеча до таза. Остальные повскакивали со своих мест, некоторые бросились в воду, но большинство, как выяснилось, были привязаны к скамьям за ноги, поэтому только судорожно рвались из своих пут и кричали: «Брати, брати! Спасите, брати!» Но черные люди в папахах безжалостно одного за другим порубили привязанных и постреляли стрелами выпрыгнувших. Только на носу два самых дальних молодца успели выхватить из воды огромные весла и, размахивая ими, не подпускали к себе чужаков.  
 
За их спинами из-за близкого поворота реки со стороны Кадниц появилось несколько других ладей. Вода под ними кипела от частых взмахов весел, на носах столпились воины с натянутыми луками. Но люди в папахах взяли копья и с безопасного для них расстояния успели сразить беспомощных, спутанных за ноги гребцов. Воины в ладьях взревели и, после того, как убедились, что спасти гребцов уже не удастся, в воздух взлетели сотни стрел, которые в считаные секунды покрыли, как щетиной все судно, от носа до кормы. Несколько человек в папахах повалились, пронзенные множеством стрел. Остальные, хватая своих падающих товарищей, успели укрыться за ними как за щитами. Они залегли на дно ладьи и тоже что-то громко кричали. Судя по всему, проклятия. 
 
Через несколько секунд ладьи с шумом стукнулись бортами, послышался треск ве-сел, и несколько десятков воинов с топорами и мечами в руках кинулись было рубить па-пахи, но их остановил властный голос с берега, с бугра, прямо из-за спины Беловского: 
 
– Не секи, тащи их ко мне! 
 
Воины стали кричать тем, кто был в самой гуще: 
 
– Не секи, не секи! Живыми на берег тащи! К вождю их тащи! 
 
Неясная возня на ладье затихла. За спинами воинов уже не было видно черных папах. Видимо, их уже порубили. Но нет, вот множество рук вырвали из кучи наваленных тел окровавленного врага. Он дико вращал глазами и крутил головой. Был еще жив. 
 
Ладью подтащили к берегу и причалили. Остальные тоже воткнулись звериными носами в песок, буквально в пяти шагах от Михаила. Несколько воинов спрыгнули в воду, чтобы затащить их подальше на берег, и сразу увидели притаившегося в кустах Беловского. В него уперлись несколько копий и мечей. 
 
– А это еще что за бобер тут таится? Ты кто? 
 
– Я – Мишка, – почему-то ответил Беловский. – Я русский… 
 
– Русский? А ну встань, посмотрим на тебя! – И он закричал в сторону, видимо, наверх, вождю: – Ратко, смотри, какого голубя нашли!  
 
– Кто таков? Давай и его тащи ко мне! 
 
Михаила ткнули древками копий: 
 
– А ну, пойдем на яр! 
 
Беловский, спотыкаясь босыми ногами о корни, торчащие из берега, поднялся на бугор к вождю. Ратко осмотрел его с ног до головы и сказал воину: «Спутай его пока. Пусть полежит».  
 
Лицо больно царапнули колючки многолетних трав, в которые его уткнули два здоровенных воина, один из которых до треска заломил ему руки за спиной, упершись в поясницу коленом, а другой обмотал запястья кожаными ремнями. В таком положении его и бросили. Хорошо, что это было на возвышенности и ему было немного видно, что происходит на берегу. А там воины, рыдая, выносили убитых гребцов, складывали их на песке, закрывали им глаза, и вкладывали в руки покойников оружие. Убитые гребцы в основном были молодыми парнями и, видимо, приходились многим сыновьями и братьями. Другие выдирали стрелы из трупов и кораблей, ополаскивали их за бортом, ушатами смывали кровь со скамей и стланей, третьи ходили по берегу и собирали сухой плавник для огромного костра на луговине. Через несколько минут рядом с Беловским бросили связанного единственного выжившего врага. Он, уже без папахи, с голым выбритым черепом, хрипло дышал и сильно дрожал. Видно было только его затылок и еле прикрытые клочьями одежды волосатые плечи. Чужак рвал зубами траву, кусал землю и бормотал яростные проклятья на тюркском наречии, которое Михаил понимал. Но он решил не мешать пленнику, ему было гораздо интересней происходящее на берегу.  
 
Тем временем русы стали вытаскивать ладью, на которой произошла трагедия на берег, туда, где был сложен костер. Мишка понял, что готовится ритуальное сожжение убитых вместе с судном. Это было интересное зрелище.  
 
По Кудьме со стороны села пришли еще несколько лодок разного размера, на которых были женщины, дети и жрецы. Часть женщин со страшными, звериными воплями, еще не доплыв до берега, прямо в воду бросились к трупам, это были матери и жены. Они голосили так, что холодела кровь. Они бросались на грудь убитым мужьям, гладили русые волосы сыновей, целовали их в закрытые веки, прижимали их руки… Остальные затянули причитальные песни и стали украшать корабль полевыми цветами. Жрецы с прислуживающими им мальчиками, занялись разделкой туши лося. 
 
Пока велись приготовления к погребению и тризне, свободные от работ, в большинстве своем пожилые воины во главе с вождем подошли к пленникам. Ратко пихнул носком успокоившегося к тому времени чужака и буквально зарычал: 
 
– Ну, гад, говори – кто, откуда, зачем к нам приполз? 
 
Лысый опять часто захрипел, но молчал, стиснув зубы. Ратко наступил ему на горло. 
 
– Говори, падаль, не то на кол посажу! 
 
Лысый косил кровавым глазом на носок вождя, но продолжал молчать. Тогда Ратко приказал: 
 
– Готовьте кол, мы ему рот с другой стороны откроем! 
 
Два воина с готовностью побежали к зарослям и через пару минут приволокли дровину, с которой стали сдирать сочную кожу, обнажая гладкую скользкую древесину, всячески демонстрируя этот процесс перед хазарином. Похоже, чужак понял, что его ожидает. Неожиданно он заплакал, перемежая всхлипы с самыми страшными ругательствами. Ратко подошел к нему. Опять носком обуви повернул его голову к себе и спросил: 
 
– Ну что, голос уже прорезался? Давай, говори – зачем к нам пришел? Чего надо? Зачем наших отроков порубили? 
 
Лысый заскулил по-тюркски: 
 
– Убей меня мечом, сожги меня огнем, разорви конями, только не сажай на кол, господин! Не сажай на кол, господин! – Глаза его опять дико завращались, как тогда, когда его вытаскивали из ладьи. – Не сажай на кол, господин! – повторял как заклинание он. 
 
– Что он бормочет? Кто понимает их язык? – крикнул он всем. – Где мещерка с Оки? Найти Тешку! 
 
– Тешка, Тешка, беги скорей, Ратко зовет! – послышались женские голоса.  
 
Подбежала, запыхавшись, румяная девка. Ратко спросил: 
 
– Послушай его, Тешка, чего он говорит? 
 
Лысый смотрел, как обдирают кол, как заостряют его с одной стороны, и плакал: 
 
– Помилуй меня, господин, прояви милосердие! Не сажай на кол! Отруби мне голову, и я буду молить Бога за тебя на небесах! Брось меня на съедение псам, и мои внуки и правнуки назовут тебя всемилостивейшим!  
 
Ратко присел перед ним на корточки: 
 
– Ишь, как разговорился! Тешка, понимаешь ты его? 
 
Глаза Тешки сузились, щеки запылали еще сильнее. Пнув кусок земли в лежащего пленника, она с хрипотцой, по-кошачьи, с заметным акцентом заголосила: 
 
– Не-е-е-ет, не знаю их язык! Но я знаю – кто он! Я его глядел! 
 
– Где? 
 
– Это он сжег мещеру-городок! – яростно торжествуя, сказала она. – Они убил всех мужей и увез жен и деток. Я – в рыбной яме, под протухшую рыбу! Соль у нас кончилась. Рыба протухла в холодной яме. Рыба крапивой была накрыта, чтобы не вонял сильно. Я закопалась в рыбе, один голова в крапива осталась! Они меня не поискал! Они нос воротил от ямы. Я смотрел на этот хазар! Я видел его! 
 
– А-а-а! Так вот кого мы поймали! Это же те самые разбойники, которые два года назад по всей Волоке селища пожгли! Только тогда их было много. На сорока кораблях грабили… А теперь-то чего без дружины пришел, а? Думал, на Волоке уж людей живых не осталось?  
 
Хазарин тоже ничего не понимал. Он таращил глазищи то на Тешку, догадываясь, что она его где-то видела и узнала, то на вождя, то на кол, который уже вкапывали перед кострищем. Туда с берега уже принесли покойников и уложили рядом, ногами к колу. Лысый трепетал всем телом и продолжал скулить: 
 
– Великий господин! Не сажай на кол! Помяни, Господи, царя Соломона и всю мудрость его! Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Помоги, Господи, рабу твоему недостойному умереть без позора на весь род мой! Без мук на глазах у язычников, без срама на глазах у жен и детей! 
 
Сидевший перед ним на корточках Ратко потянул за шнурок на шее хазарина и сорвал амулет. Мишка совершенно четко разглядел – это был крест! Значит, хазарин был крещеным! Чего-чего, а такого развития событий Беловский не мог и предположить. Что же теперь делать? Пока он валялся со скрученными за спиной руками и сдувал налетевших на запах крови слепней, он придумал легенду о своем происхождении и историю о том, как он попал сюда. Доказывать то, что он такой же русский, как и другие, было бессмысленно. Слишком мало он знал их жизнь. Поэтому необходимо было прикинуться русским, бегущим из плена, в который попал еще в детстве. Таким образом, можно объяснить и знание языка, и отсутствие бытовых и культурных навыков. Он уже все обдумал и только ждал, когда Ратко приступит к нему с расспросами.  
 
К хазарину он относился как к однозначному врагу своих предков. Поэтому его судьба Мишку совсем не интересовала. Более того, после убийства безоружных гребцов он тоже испытывал к лысому ненависть и отвращение. Но, узнав о том, что тот христианин, у Мишки появилось чувство обязательства перед братом во Христе, который сейчас должен принять страшную, мученическую смерть. Правда, он будет страдать вовсе не за Христа, а за собственные преступления, но все равно судьба пленника стала небезразличной. Да и горькие молитвы, нужно признаться, тоже тронули Михаила. Может, хотя бы попытаться помочь ему умереть менее лютой смертью? Хотя сострадание, жалость, помощь – первое нарушение правил троянца! Но что изменится, если этот христианин умрет другой смертью? Ведь жизнь этого хазарина на этом все равно закончится, и он больше не будет фигурировать во времени. Так какая же разница? Ничего не изменится! 
 
С этой мыслью он решительно вторгся в историю Х века. 
 
– Ратко, – выдавил из себя Мишка, – Ратко, я понимаю хазарина! 
 
Все обернулись и посмотрели на Беловского. 
 
– Так чего же ты молчишь? Как тебя зовут? 
 
– Мишка Беляк. 
 
– Что за имя такое, русский ли ты? 
 
– Беляком моего отца звали, а Мишкой в плену хозяин назвал. Михаил я. Нерусское это имя. Так меня и зовут всю жизнь, и наши тоже.  
 
– Так ты из полона? Откуда?  
 
– Сейчас из Саркела. 
 
– И много там русских? 
 
– Много, очень много! И не только русских, но и других словян. И дулебов, и ляхов, и моравы, и даже лужан. Мы все вместе в рабстве держались. 
 
– Развяжите его! Почему сразу не рассказал? 
 
– Не привык я в рабстве сразу все говорить. Да и не знал, кто вы. Вот полежал, посмотрел да послушал, теперь понял, что на Русь наконец попал! 
 
– Ну, Русь не Русь, а до русских ты действительно дошел, парень. 
 
Мишке развязали занемевшие руки. Он поднялся с травы, сел и первым делом расчесал все тело, так как был беспощадно покусан насекомыми и заколот травой. Сидевший до сих пор на корточках Ратко увидел и Мишкин оберег. 
 
– Откуда это у тебя? 
 
– Мать дала. 
 
– А мать где? 
 
– Умерла в Трапезунде. 
 
– Слышал такой город от купцов. А вот оберег твой мне известен. Такие кимры носят. Они тоже на Волоке живут. 
 
– Что такое Волока? 
 
– А ты не знаешь? Какой же ты рус? Волока это наша река. Вот она. – Ратко показал на Волгу. 
 
– Мне мать говорила, что ее Волгой зовут. 
 
– Кто как зовет. По-старому – Волока, потому что только волоком с Днепра и с Ладоги в нее попасть можно. Водных путей нет. В старину говорили – «Руси бока – Ока да Волока». А сейчас, где Вологой называют, где Волгой, как ты. По-разному. А почему же ты Беляк в одних портах ходишь? 
 
– Ограбили меня, хотели опять продать в степь, в невольники. А я сбежал, через Волгу уплыл. Полночи плыл, да тонуть стал в одёже. Скинул все. Зато не утоп.  
 
А вообще я восемь раз бежал. От картвелов, от персов, от греков, от агарян, теперь от хазар бегу. Догоняли, опять продавали. А я все равно на Русь бежал!  
 
– Молодец, паря! Хороший будешь воин! Ну да ладно, давай, поговори-ка с этим псом. Может, он и мать твою еще украл. А не он, так отец его. Все они одной кровью мазаны! 
 
Мишка повернулся к лысому и сказал по-хазарски: 
 
– Христос Воскрес! 
 
Лысый не поверил своим ушам, перестал скулить и замер, боясь обернуться. Мишка повторил: 
 
– Христос Воскрес! 
 
Лысый вздрогнул: 
 
– Благодарю тебя, Царица Небесная! Святые мученики благодарю вас за милость ко мне грешному! 
 
Третий раз Мишка повторил: 
 
– Христос Воскрес! 
 
Хазарин робко, также не оборачиваясь, ответил: 
 
– Воистину Воскрес! Воистину Воскрес! – задыхаясь рыданиями, быстро шептал он. – Воистину Воскрес! 
 
– Как тебя зовут? 
 
– Раб Божий Тимофей. 
 
– Какого ты племени? 
 
– Я – черкас, черный клобук, с Дона. 
 
– Что делаешь на Итили? 
 
– Иду с войском хазар. 
 
– А где войско? 
 
– Скоро будет тут. 
 
– Почему же ты впереди войска пришел? 
 
– Миром хотели поладить с русами! На договор к ним шли! 
 
– Не ври перед смертью, Тимофей. Какой смысл? Твой путь закончен, тебя не помилуют. Вопрос лишь в том, каким будет твой конец. Тебя хотят посадить на кол. Я попытаюсь облегчить твою смерть. Христианин может исповедоваться любому христианину в крайней ситуации, если нет иерея. Я передам твою исповедь при первом же случае и отслужу по тебе панихиду. Кроме того, постараюсь облегчить твою смерть… 
 
Тимофей затрясся в рыданиях. 
 
– Господи, Господи! Прости мне все грехи мои вольные и невольные! Господи, прими дух мой с миром! 
 
– Если хочешь исповедоваться, то торопись. У тебя осталось мало времени… 
 
– О, милостивый господин, исповедуюсь тебе, как самому Господу! Как мне тебя называть? 
 
– Михаил. 
 
– О, Михаил, брат мой во Христе, я – великий грешник, село это ограбить не-сколько раз хотел, да не мог. Много по Итили ходил, все города и села ограбил, а это ни-как! Гора у них, и дозор на горе. Пока подходишь с войском, их уже и след остыл. Одни черепки оставляют! Разозлился я на них, захотел хитростью село взять. Да еще бес пом-рачил разум мой! На торгу булгарском увидел я красавицу русскую, глаза синие, как море, коса – золото! Забыть не могу! И задумал я овладеть ей. Узнал, что она где-то на горах живет итильских, а зовут ее Венеслава. Вот и пошел со своими людьми к хазарам, ищу ее уже несколько лет. Был у меня рус крещеный, Филимон, которого веслами сейчас забили. Он сильно хотел отомстить. Его крестили армянские купцы. Крепко он с ними сдружился за золото, которое он ободрал с русского идола. Об этом узнали русы, пытали и хотели Филимона казнить, но тот бежал ко мне. Он и сказал, что Венеслава – это дочь вождя ру-сов Ратко, который сидит в Кадницах. Вот я и захотел хитростью взять село и Венеславу пленить. Вай-ай-ай! Бес разум совсем помутил! Один пошел, без войска! Хотел спрятать от хазар Венеславу! Если бы увидел ее Каган хазарский – отнял бы у меня! 
 
– Что он говорит? – услышав имя дочери, спросил Ратко.  
 
– Могу ли я рассказать руссам твою исповедь? – поинтересовался у лысого Михаил. 
 
– Мне все равно… 
 
– Он искал твою дочь несколько лет. – Сообщил вождю Беловский. 
 
– Не тот ли это бродник, что в Булгаре большие деньги старому Кукше предлагал за нее? 
 
– Да, он говорит, что увидел ее на булгарском торгу. 
 
Ратко помрачнел. Лицо его сделалось каменным, губы сжались. 
 
– Вот оно что! Венеслава ему нужна? Скажи ему, что он увидит ее. Сейчас позовут. Будет с кола на нее любоваться, пес!  
 
Мишка перевел черкасу слова вождя, и тот завыл опять. Ратко сильно пнул его в живот. Черкас скорчился, хватая воздух разбитым ртом. 
 
– Не вой, поганый! Спроси-ка, парень, у него про наших ребят. Как ему удалось их пленить? 
 
Лысый отдышался и отвечал, косясь на кожаный башмак вождя: 
 
– Ночью захватили мы ладью русскую. Спящими на острове их взяли. Хотели резать, но старый дядька у них был, сказал, что поможет беспрепятственно Кадницы взять, что воины ушли в Ладогу к князю русскому, остались дети да бабы. А дозор на горе его ладью знает и пропустит в Кудьму без шума. Понравилась мне эта хитрость, привязали мы гребцов к скамьям, да и поплыли. А те и рады, лишь бы не убили их!  
 
Филимон говорил, что мало дозорным знать ладью, что нужно для них еще какой-то знак делать, чтобы они не сомневались, что в ладье свои плывут. Раньше кормой к устью Кудьмы подходили, это и был знак. Но старик обманул нас, сказал, что отменили этот обычай из-за того, что про него знал мой Филимон. Он не верил старику, а мне же бес разум затмил.  
 
– Дальше можешь не рассказывать. 
 
– О, господин милостивый, кто ты – Ангел, сошедший ко мне? 
 
– Нет, я человек.  
 
– Но послал тебя ко мне сам Господь, я это знаю! 
 
– Без воли Господа ничего не бывает. 
 
– Спаси меня, спаси! Сделаю тебя братом, сделаю господином моим, сделаю тебя богатым, сильным! Спаси меня! 
 
– Ты только что просил легкой и не позорной смерти. Так прими ее мужественно. Возможно, этим ты искупишь свои грехи.  
 
– Нет, нет! Не говори так! Скажи вождю, что я буду ему служить как собака! Скажи, что я знаю замыслы Кагана! Я много знаю! Я все расскажу! Я спасу русов! И тебя спасу! 
 
– От чего ты меня спасешь? 
 
– И от русов и от хазар спасу! Тебя все равно убьют. Ты не понимаешь! Русы убивают всех христиан. Но я скажу русам, что ты не христианин, а хазарам, что ты не русский!  
 
– Ты предлагаешь мне отречься от Христа? 
 
– Нет, нет, мой господин! Не отречься, а обмануть язычников! Для того чтобы выжить и послужить еще Господу! В этом нет греха! 
 
– Чего же сам Христос не обманул иудеев на Голгофе? 
 
– Русы – не иудеи! Распятие перед иудеями имело смысл и результаты. А перед русами хоть тысячу мучеников распни, они только вымажутся кровью праведников и упьются своей брашной от радости! Христос же – Царь иудейский! Иудейский, – повторил он, – не забывай этого! Хазары не убивают христиан, хоть и сами жидовины! Мы все веруем в Бога единого, в Творца. А язычники – враги Бога единого!  
 
Тимофей перешел на хриплый, торопливый шепот. На бритом лбу вспотела грязная испарина, а на шее вздулись жилы. У него появилась какая-то животная надежда, в которую он с жадностью вцепился: 
 
– Вот посмотри, посмотри, что они делают с христианами! – Он указал взглядом выпученных карих глаз на реку. – Смотри, смотри, это они и с тобой сделают! 
 
На берегу воины возились с наспех связанным корнями растений плотом. Они столкнули его в реку и, стоя в воде, стали водружать на нем что-то вроде мачты. Когда они ее подняли, Беловский ужаснулся: это был крест с распятым на нем трупом Филимона. Во рту трупа блестели вбитые между зубов золотые монеты. 
 
– Вот-вот-вот! Видишь, как они оскорбляют Распятие! Это не люди, не люди, Михаил! Ты должен понять, что не нужно метать бисер перед свиньями. Подвиг хорош на Голгофе, перед тысячами понимающих глаз. А в пустыне он не имеет смысла! Его никто не оценит! Тут тоже никто не оценит! Это – не люди! Наша задача – не допустить поругания этими варварами Христа в нашем лице. Мы же часть Христа. Ты понимаешь это? Не допустишь же ты поругания Христа?  
 
Воины оттолкнули плот от берега и мертвец, зловеще тараща глаза, поплыл по течению. Тимофей сверлил Беловского воспаленным взглядом. Зачем-то он перешел на еще более тихий шепот и заговорщическим тоном, заикаясь, глотая слова, тараторил: 
 
– Ты не знаешь, не знаешь, что русы тоже погибнут! Тоже погибнут! Все! Все до одного! Ты ничего не успеешь для них сделать! Мое войско совсем рядом, за этим островом! Всего лишь за островом! Вот за этим, Михаил, за этим островом! Они ждут от меня условного сигнала. И я его им подам, обязательно подам! 
 
– Ты связан, Тимофей, и тебя никто не развяжет. Так и посадят на кол… 
 
– Какой кол, какой кол! О чем ты говоришь? Ты совсем не понимаешь, о чем говоришь! Мне смешно, Михаил! Поверь мне, я сумею подать сигнал. Клянусь кровью Господа! Клясться нельзя, я знаю! Я знаю, Михаил! Тем более кровью Господа. Но у меня нет другого выхода, нет времени тебя убеждать! Ты видишь, на что мне приходится идти из-за тебя?! Поверь мне, Михаил! Не заставляй меня так страшно клясться, я сумею подать сигнал! О, я сумею! Они не успеют сбежать в лес! Их всех перебьют хазары! Но я могу сделать так, чтобы они не пришли. Чтобы они остались ждать сигнала за островом.  
 
– Как? 
 
– Я тебе не скажу как! Не скажу!  
 
– Тогда я просто скажу русам о том, что за островом хазары. 
 
– Это им уже не поможет! Не поможет! Их все равно зарежут как баранов! Они не успеют сбежать.  
 
– Ты врешь, Тимофей. Сигнал ты еще не послал, значит, хазары не двинутся. 
 
– В том-то и дело, что сигнал уже послан! – зашипел Тимофей. – Но я его могу остановить!  
 
В бессильной ярости он забил головой о землю: 
 
– Чем мне еще поклясться, что они не двинутся только в том случае, если я оста-нусь жив? Клянусь вечными муками ада! Ты должен поспешить передать мои условия ру-сам. Только сделай это убедительно, чтобы они тебе и мне поверили! Торопись, Михаил! Ты должен понять, что если убьют меня, то придут хазары, они убьют и русов, и тебя вместе с ними. А если меня не убьют, то я помогу скрыться русам от хазар. Все останутся живы! Не бери такой грех на душу, Михаил! Ты еще можешь предотвратить кровопроли-тие! 
 
Беловский стал обдумывать предложение Тимофея. Если тот действительно не врет и за островом стоят хазарские корабли, то нужно об этом сказать русам, чтобы они поскорее бежали. А если врет и пытается просто оттянуть время, боясь казни, то ничего не изменится, если его посадят на кол позже, когда русы сходят в разведку на другой конец острова и проверят его слова. Поэтому он решил передать Ратке условия Тимофея. 
 
Огромный костер был уже сложен. На штабель дров были положены два длинных бревна, по которым будут затаскивать стоящую рядом, украшенную полевыми цветами ладью. Женщины, хором голося похоронную песнь, складывали в нее какие-то лари, мешки и горшки. На земле, тоже в цветах и белых чистых одеждах, лежали покойники. У них в ногах стоял кол, который седой жрец обмазывал лосиным жиром. Другой жрец что-то угрожающе пел и плевал между возгласами в основание кола. Дети рвали траву и накрывали ей от тысяч налетевших на запах крови мух и слепней разделанную тушу лося. Готовилась тризна. 
 
Беловский рассказал вождю все, что узнал от Тимофея. Ратко задумался. Подошел к пленнику. Тот, заискивающе заглядывая в глаза то Михаилу, то Ратке, суетливо говорил: 
 
– Господин должен понять, что медлить нельзя, что нам нужно быстрее договориться, иначе скоро придут хазары. Много хазар! Семьсот пятьдесят кораблей стоят и ждут сигнала. По правому берегу идет орда свирепых горных народов, по левому – несчитаные степняки. Они все о двух конях. Ветром долетят! Я могу остановить их! Оставь мне жизнь, князь! Я буду рабом тебе, и дети мои, и внуки! 
 
Михаил не успевал переводить этот поток. Ратко велел черкасу замолчать и отвел Беловского в сторону костра. 
 
– Ну, что ты думаешь – врет хазарин? 
 
– Он не хазарин, он черкас. И мне кажется – не врет. Уж больно страшные клятвы он произносил. Ни один христианин перед смертью такие слова не скажет. В любом случае нужно послать на разведку. Но, как говорит черкас, они все равно не успеют. Если ты его сейчас же не освободишь, он не остановит хазар.  
 
– Ты понимаешь, что похороны прервать невозможно? Мы не можем бросить убитых, не захоронив их по нашему закону. Но мы не можем и забрать их с собой, так как жрецы уже приготовили их в последний путь, а это значит, что если мы возьмем их с собой, то этот путь станет и для нас последним. Поэтому я и пытаться бежать сейчас не буду. У меня нет выбора.  
 
– Выбор есть. Казнить его ты всегда успеешь, хоть в последний момент, если хазары действительно нападут. Это будет означать, что он наврал. А если не наврал, то сохрани ему жизнь. 
 
– Не могу я сохранить ему жизнь, он должен заплатить кровью и мукой! 
 
– Но в таком случае русская кровь опять прольется. Хазары убьют всех! 
 
Они подошли к лежащим на земле убитым гребцам. Ратко снял свой меч с богатой рукоятью и ножнами, на которых были изображены причудливо переплетающиеся птицы и звери. Он вложил его в руки старика Кукши со словами:  
 
– Ты пал без меча. Но ты погиб как воин, за други своя. Поэтому вот тебе меч, чтобы пращуры встретили тебя с почестями, как великого воина.  
 
С холма, где валялся Тимофей, раздался его голос: 
 
– Михаил, что ты медлишь! Еще немного, и я ничего не смогу предотвратить! Поторопи вождя! Иначе будет поздно! 
 
Беловский перевел. Ратко позвал седого жреца, с которым присел на траву в сто-роне. Они говорили около пяти минут, в течение которых Тимофей все время орал и выл, то прося, то угрожая. Он терял последнюю надежду на спасение и плохо сдерживал злость на Беловского и на русов из-за того, что они такие тугодумы. Наконец Ратко встал с земли, крикнул несколько имен и сделал какие-то распоряжения. После этого обратился к Мишке: 
 
– Скажи этой бабе, что он будет жить ровно столько, сколько на нас не нападут хазары. Поэтому его жизнь в его руках. Но и я слов на ветер не бросаю – на кол я его должен посадить! Он будет жить на кончике кола. Все! 
 
Беловски перевел. Тимофей судорожно стал соображать: 
 
– Пусть вождь поклянется, что не убьет меня, если все русы останутся живы! 
 
– Я тебе уже сказал свое слово при всех. Я не лживый хазарин, чтобы нарушать его. Выбирай – жизнь на острие кола или смерть! 
 
Тем временем плот с распятым Филимоном вынесло на стремнину Волги, и он, покачиваясь, поплыл вниз.  
 
– Я согласен, согласен! – завизжал Тимофей. – Михаил, скажи этим дуракам, чтобы догнали Филимона! Его же сейчас увидят хазары! – рыдая, орал он. – Догоните же Филимона! 
 
Тут и сам Беловский понял, какую страшную ошибку допустили русы и что Тимофей совсем не врет. Он быстро перевел вождю, тот в сердцах треснул кулаком себя по лбу и приказал воинам умереть, но догнать плот. Два десятка молодых парней бросились к реке, столкнули легкую ладью, на ходу запрыгивая в нее. Вскипела желтая речная вода под частыми ударами дубовых весел, и судно вылетело из Кудьмы в Волгу. 
 
Тем временем другие воины стали налаживать большую треногу над колом. Через ее вершину перекинули веревку, которой обмотали трепещущего Тимофея. Он глядел то на кол, то на Волгу, где ладья неслась за чернеющим вдалеке над волнами крестом. Еще немого, и его вынесет за поворот реки, туда, где стоит в ожидании сигнала хазарское войско. Он понимал, что если хазары увидят плот, то, не раздумывая, нападут на русов. А это значит, что русы его посадят на кол.  
 
Ратко был невозмутим. Он деловито осмотрел сооружение и приказал начинать. Тимофея на руках подняли над колом несколько воинов и закрепили веревку. После этого ее начали постепенно стравливать до тех пор, пока он не сел на острие. Так его и зафиксировали.  
 
– Как только увидишь хазар – кричи! – засмеялся Ратко. Тебе там лучше всех видно! 
 
Но Тимофей и без того уже весь был сосредоточен на гонке ладьи и плота с распятым трупом. Он что-то шептал на каждый взмах весел, переживая за них всем своим существом.  
 
Ратко скомандовал начинать погребение. Немногие оставшиеся воины и даже бабы с детьми посадили погибших в ладью и привязали их к скамьям, так, чтобы они не падали. Потом, дружно взявшись, заволокли корабль на костер. Мишку тоже привлекли к этой работе. Его поставили в ряд с подростками и девками, которые тянули веревку, прикрепленную к звериной морде на носу корабля. Рядом с ним что есть силы упирались Тешка и белокурая девица. Она безразлично посмотрела на Михаила огромными зареванными глазами и сказала: «Чего уставился, голодранец, тащи давай!» Наверное, это и есть Венеслава, подумал он. 
 
Когда корабль уже стоял на вершине кострища опять раздался неистовый вопль Тимофея: 
 
– Не зажигай! Не зажигай костер! – Он отвлекся от переживаний за ладью и Фи-лимона и посмотрел на погребение. Водруженный на вершину кострища корабль с тела-ми готовились сжечь. – Не зажигай! Хазары дым увидят! Это и есть условный сигнал! Михаил, – визжал он, – Михаил, скажи им, чтобы не разводили костер! Что за дикие лю-ди! Пусть закопают мертвецов! Михаил, скажи им, чтобы не поджигали! 
 
Седой жрец уже поджег один угол кострища, когда Ратко, узнав о том, что сигналом к выступлению врага должен был послужить дымный костер, сам подбежал и разбросал занявшиеся дрова. Русы в замешательстве остановились. Тимофей продолжал орать о том, какие они бестолковые, что они сами не хотят жить, что они все делают, чтобы выманить хазар. Так как его никто не понимал, на него уже никто не обращал внимания, поэтому, когда он вдруг резко осекся и замолчал, все обернулись на него. Черкас со скрученными сзади руками, висящий над колом, молча плакал, часто моргал и смотрел на Волгу. Там вдалеке виднелись маленькая ладья русов, над которой возвышался крест и несущиеся к ней наперерез огромные хазарские корабли. Заметили… 
 
Толпа охнула. Кое-где послышался бабий всхлип и тихие причитания: «Ой, мамочки, мамочки-и-и-и! Ой, что же бу-у-удет!» 
 
Прибежали запыхавшиеся разведчики, которые тревожно сообщили, что несколько сотен хазар высадились на остров и прочесывают его цепями. По Кудьме, там, где она впадает в Волгу второй раз, остров окружают десятками кораблей. Путей к отступлению не было… 
 
– Поджигай! – поняв все, скомандовал Ратко.

 
Обсудить на форуме...