Леонардо да Винчи

    В своих записках Леонардо дает исчерпывающий  ответ на вопрос, как он относился  к людям:

    «И  если найдутся среди людей такие, которые обладают добрыми качествами и достоинствами, не гоните их от себя, воздайте им честь, чтобы не нужно  им было бежать в пустынные пещеры и другие уединенные места, спасаясь от ваших козней!»

Живопись  – царица искусств

    Среди всех искусств да, пожалуй, среди всех дел человеческих Леонардо ставит на первое место живопись. Ибо, указывает  он, живописец является «властелином всякого рода людей и всех вещей». Это – неотразимое свидетельство  глубокой убежденности одного из величайших живописцев, когда-либо живших на свете, в величии и всепокоряющей мощи своего искусства.

    Мир познается через чувства, а глаз – повелитель чувств.

    «Глаз, – пишет он, – есть око человеческого  тела, через которое человек глядит на свой путь и наслаждается красотой мира. Благодаря ему душа радуется в своей человеческой темнице, без него эта человеческая темница – пытка».

    В день рождения короля пришел поэт и  преподнес ему поэму, восхваляющую его доблести. Пришел также и живописец  с портретом возлюбленной короля. Король тотчас же обратился от книги  к картине. Поэт оскорбился: «О, король! Читай, читай! Ты узнаешь нечто куда более важное, чем может дать тебе эта немая картина!» Но король ответил ему: «Молчи, поэт! Ты не знаешь, что говоришь! Живопись служит более  высокому чувству, чем твое искусство, предназначенное для слепых. Дай  мне вещь, которую я мог бы видеть, а не только слышать».

    Между живописцем и поэтом, пишет еще  Леонардо, такая же разница, как между  телами, разделенными на части, и телами цельными, ибо поэт показывает тебе тело часть за частью в различное  время, а живописец – целиком  в одно время.

    А музыка? Опять категорический ответ  Леонардо:

    «Музыку нельзя назвать иначе, как сестрой  живописи, ибо она есть предмет  слуха, второго чувства после  зрения... Но живопись превосходит музыку и повелевает ею, потому что не умирает  сразу же после своего возникновения, как несчастная музыка».

    Но  всего этого мало. Живопись, величайшее из искусств, дает в руки того, кто  подлинное ею владеет, царственную  власть над природой.

    Итак, для Леонардо живопись – высшее деяние человеческого гения, высшее из искусств. Это деяние требует  и высшего познания. А познание дается и проверяется опытом.

    И вот опыт открывает Леонардо новые  просторы, дали, до него не изведанные в живописи. Он считает, что математика – основа знания. И каждая его  живописная композиция плавно вписывается  в геометрическую фигуру. Но зрительное восприятие мира не исчерпывается геометрией, выходит за ее рамки.

    Заглянув  в бездну времени, которое есть «истребитель вещей», он увидел, что все изменяется, преображается, что глаз воспринимает лишь то, что рождается перед ним  в данный миг, ибо в следующий  время уже совершит свое неизбежное и необратимое дело.

    И ему открылась неустойчивость, текучесть  видимого мира. Это открытие Леонардо имело для всей последующей живописи огромное значение. До Леонардо очертания  предметов приобретали в картине  решающее значение. Линия царила в  ней, и потому даже у величайших его  предшественников картина кажется  подчас раскрашенным рисунком. Леонардо первый покончил с незыблемостью, самодовлеющей  властью линии. И назвал этот переворот  в живописи «пропаданием очертаний». Свет и тени, пишет он, должны быть резко разграничены, ибо границы  их в большинстве случаев смутны. Иначе образы получатся неуклюжими, лишенными прелести, деревянными.

    «Дымчатая светотень» Леонардо, его знаменитое «сфумато» – это нежный полусвет с мягкой гаммой тонов молочно-серебристых, голубоватых, иногда с зеленоватыми переливами, в которых линия сама становится как бы воздушной.

    Масляные  краски были изобретены в Нидерландах, но таящиеся в них новые возможности  в передаче света и тени, живописных нюансов, почти незаметных переходов  из тона в тон были впервые изучены  и до конца исследованы Леонардо.

    Исчезли линеарность, графическая жесткость, характерные для флорентийской  живописи кватроченто. Светотень и  «пропадающие очертания» составляют, по Леонардо, самое превосходное в  живописной науке. Но образы его не мимолетны. Крепок их остов, и крепко стоят они на земле. Они бесконечно пленительны, поэтичны, но и не менее полновесны, конкретны.

    

    «Мадонна  в гроте» (Париж, Лувр) – первое вполне зрелое произведение Леонардо – утверждает торжество ново-го искусства.

    Совершенная согласован-ность всех частей, создающая крепко спаянное единое целое. Это целое, т.е. совокупность четырех фигур, очертания которых чудесно смягчены светотенью, образует строй-ную пирамиду, плавно и мягко, в полной свободе вырастающую перед нами. Взглядами и расположением все фигуры объединены неразрывно, и это объедине-ние исполнено чарующей гармонии, ибо даже взгляд ангела, обращенный не к другим фигурам, а к зрителю, как бы усиливает единый музыкальный аккорд компози-ции. Взгляд этот и улыбка, чуть озаряющая лицо ангела, исполнены глубокого и загадочного смысла. Свет и тени создают в картине некое неповторимое настроение. Наш взгляд уносится в ее глубины, в манящие просветы среди темных скал, под сенью которых нашли приют фигуры, созданные Леонардо. И тайна, леонардовская тайна, сквозит и в их лицах, и в синеватых расщелинах, и в полумраке нависших скал. А с каким изяществом, с каким проникновенным мастерством и с какой любовью расписаны ирисы, фиалки, анемоны, папоротники, всевозможные травы.

    «Разве  ты не видишь, – поучал Леонардо художника, – как много существует животных, деревьев, трав, цветов, какое разнообразие гористых и ровных местностей, потоков, рек, городов...»

«Тайная вечеря»

    «Тайная вечеря» – величайшее творение Леонардо и одно из величайших произведений живописи всех времен – дошла до нас в полуразрушенном виде.

    Эту композицию он писал на стене трапезной  миланского монастыря Санта Мария  делле Грацие. Стремясь к наибольшей красочной выразительности в стенописи, он произвел неудачные эксперименты над красками и грунтом, что и вызвало ее быстрое повреждение. А затем довершили дело грубые реставрации и... солдаты Бонапарта. После занятия Милана французами в 1796г. трапезная была превращена в конюшню, испарения конского навоза покрыли живопись густой плесенью, а заходившие в конюшню солдаты забавлялись, швыряя кирпичами в головы леонардовских фигур.

    Судьба  оказалась жестокой ко многим творениям  великого мастера. А между тем, сколько  времени, сколько вдохновенного  искусства и сколько пламенной  любви вложил Леонардо в создание этого шедевра.

    Но, несмотря на это, даже в полуразрушенном  состоянии «Тайная вечеря» производит неизгладимое впечатление.

    На  стене, как бы преодолевая ее и  унося зрителя в мир гармонии и величественных видений, развертывается древняя евангельская драма обманутого доверия. И драма эта находит  свое разрешение в общем порыве, устремленном к главному действующему лицу – мужу со скорбным лицом, который  принимает свершающееся как неизбежное.

    Христос только что сказал своим ученикам: «Один из вас предаст меня». Предатель  сидит вместе с другими; старые мастера  изображали Иуду сидящим отдельно, но Леонардо выявил его мрачную обособленность куда более убедительно, тенью окутав его черты.

    Христос покорен своей судьбе, исполнен сознания жертвенности своего подвига. Его наклоненная  голова с опущенными глазами, жест рук  бесконечно прекрасны и величавы. Прелестный пейзаж открывается через окно за его фигурой. Христос – центр всей композиции, всего того водоворота страстей, которые бушуют вокруг. Печаль его и спокойствие как бы извечны, закономерны – и в этом глубокий смысл показанной драмы.

    Увидев  «Тайную вечерю» Леонардо, французский  король Людовик XII так восхитился ею, что только боязнь испортить великое  произведение искусства помешала ему  вырезать часть стены миланского монастыря, чтобы доставить фреску во Францию.

Утраченные  шедевры

    Однако  гасконские стрелки того же Людовика XII, захватив Милан, безжалостно расправились с другим великим творением Леонардо: потехи ради расстреляли гигантскую глиняную модель конной статуи миланского герцога Франческо Сфорца, отца Людовико Моро. Эта статуя так и не была отлита в бронзе, потребовавшейся на пушки. Но и модель ее поражала современников.

    Погибло и другое великое творение Леонардо – «Битва при Ангиари», над которой он работал позднее, вернувшись во Флоренцию.

    Ему и другому гению Высокого Возрождения  Микеланджело Боунаротти было поручено украсить зал Совета пятисот во дворце Синьории батальными сценами во славу побед, некогда одержанных флорентийцами.

    Картоны обоих вызвали восторг современников  и были признаны знатоками «школой  для всего мира». Но картон Микеланджело, прославляющий выполнение воинского  долга, показался флорентийцам более отвечающим патриотическому заданию. Совсем иные мотивы увлекали Леонардо. Но и их воплощение не было им доведено до конца. Его новые, слишком смелые эксперименты с красками опять не дали желаемого результата, и, видя, что фреска начала осыпаться, он сам бросил работу. Картон Леонардо тоже не дошел до нас. Но, к счастью, в следующем столетии Рубенс, восхитившись этой батальной сценой, воспроизвел ее центральную часть.

    Это – клубок человеческих и конских  тел, сплетенных в яростной схватке. Смертоносную стихию войны во всем ужасе беспощадного взаимного уничтожения  – вот что пожелал запечатлеть  в этой картине великий художник. Изобретатель страшнейших орудий «для причинения вреда», он возмечтал показать в живописи ту «цепную реакцию» смерти, которую может породить воля человека, охваченная тем предельным ожесточением, которое Леонардо называет в своих  записках «животным безумием».

    Но, преодолевая кровь и пыль, его  гений создает мир гармонии, где  зло как бы тонет навсегда в  красоте.

«Джоконда»

    «Мне  удалось создать картину действительно  божественную». Так отзывался Леонардо да Винчи о женском портрете, который  вместе с «Тайной вечерей» считается  увенчанием его творчества.

    Над этим сравнительно небольших размеров портретом он проработал четыре года.

    Вот что пишет об этой работе Вазари:

    «Взялся Леонардо выполнить для Франческо дель Джокондо портрет Моны Лизы, жены его... Так как Мона Лиза была очень красива, Леонардо прибег к следующему приему: во время писания портрета он приглашал музыкантов, которые играли на лире и пели, и шутов, которые постоянно поддерживали в ней веселое настроение». Все это для того, чтобы меланхолия не исказила ее черты.

    В начале нынешнего века полоумный  итальянец похитил из знаменитого  Квадратного зала парижского Лувра  это сокровище, чтобы вернуть  его в Италию и там каждый день одному любоваться им, – и эта пропажа была воспринята как подлинная трагедия для искусства. А какое ликование вызвало затем возвращение «Джоконды» в Лувр!

    Эта картина и слава ее – очевидно, ровесницы. Ведь уже Вазари писал  о «Моне Лизе»:

    «Глаза  имеют тот блеск и ту влажность, которые постоянно наблюдаются  у живого человека... Нос со своими прекрасными отверстиями, розовыми и нежными, кажется живым. Рот... представляется не сочетанием различных красок, а настоящей плотью... Улыбка столь приятная, что, глядя на этот портрет, испытываешь более божественное, чем человеческое, удовольствие... Этот портрет был признан удивительным произведением, ибо сама жизнь не может быть иной».

    Леонардо  считал, что живопись «содержит все  формы, как существующие, так и  не существующие в природе». Он писал, что «живопись есть творение, создаваемое  фантазией». Но в своей великой  фантазии, в создании того, чего нет  в природе, он исходил из конкретной действительности. Он отталкивался от действительности, чтобы довершать  дело природы. Его живопись не подражает  природе, а преображает ее, в основе ее не абстрактная фантазия и не эстетические каноны, раз и навсегда кем-то установленные, а все та же природа.

    В оценке, которую Вазари дает «Джоконде», – знаменательная, исполнен-ная глубокого смысла градация: все совсем как в действительности, но, гля-дя на эту действитель-ность, испытываешь некое новое высшее наслажде-ние, и кажется, что сама жизнь не может быть иной. Другими словами: дейст-вительность, обретающая некое новое качество в красоте, более совершен-ной, чем та, которая обычно доходит до нашего сознания, красоте, которая есть творение художника, завершающего дело приро-ды. И, наслаждаясь этой красотой, по-новому вос-принимаешь видимый мир, так что веришь: он уже не должен, не может быть иным.

    Это и есть магия великого реалистического  искусства Высокого Возрождения. Недаром  так долго трудился Леонардо над  «Джокондой» в неустанном стремлении добиться «совершенства над совершенством», и, кажется, он достиг этого.

    Не  представить себе композиции более  простой и ясной, более завершенной  и гармоничной. Контуры не исчезли, но опять-таки чудесно смягчены полусветом. Сложенные руки служат как бы пьедесталом образу, а волнующая пристальность взгляда заостряется общим спокойствием всей фигуры. Фантастический лунный пейзаж не случаен: плавные извивы среди высоких скал перекликаются с пальцами в их мерном музыкальном аккорде, и со складками одеяния, и с легкой накидкой на плече Моны Лизы. Все живет и трепещет в ее фигуре, она подлинна, как сама жизнь. А на лице ее едва играет улыбка, которая приковывает к себе зрителя силой, действительно неудержимой. Эта улыбка особенно поразительна в контрасте с направленным на зрителя бесстрастным, словно испытующим взглядом. В них мы видим и мудрость, и лукавство, и высокомерие, знание какой-то тайны, как бы опыт всех предыдущих тысячелетий человеческого бытия. Это не радостная улыбка, зовущая к счастью. Это та загадочная улыбка, которая сквозит во всем мироощущении Леонардо, в страхе и желании, которые он испытывал перед входом в глубокую пещеру, манящую его среди высоких скал. И кажется нам, будто эта улыбка разливается по всей картине, обволакивает все тело этой женщины и ее высокий лоб, ее одеяние и лунный пейзаж, чуть пронизывает коричневатую ткань платья с золотистыми переливами и дымно-изумрудное марево неба и скал.