Гендерные стереотипы в современных масс-медиа

Ажгихина Н.

Гендерные стереотипы в современных масс-медиа

 
Библиографическое описание

Существование журналистики невозможно без стереотипов. С появления первой газеты до создания глобальной системы массовых коммуникаций устойчивые представления о добре и зле, героизме и подлости, спасителе человечества и "враге народов" и т.д. являлись не только непременным атрибутом каждого адресованного широкой аудитории сообщения, но непосредственно самим строительным материалом любой публикации, радиопрограммы или телепередачи. Стереотипы имеют свойство меняться во времени, отражать политические интересы и идеологию государств, национальных или международных группировок и партий, а также представления обыденного сознания, свойственные эпохе. Отражают они и настроения, взгляды и предрассудки самого носителя информации — журналиста. В этом смысле никакое сообщение не является абсолютно нейтральным (в чем давно сошлись исследователи журналистики самых разных стран) — оно неизбежно не только отражает состояние общественного сознания и идеологии, но и ежедневно и ежесекундно создает общественное мнение; предлагает ролевые модели, образ мыслей и отношения к действительности. Весьма популярные в период, последовавший за распадом СССР, разговоры о "нейтральности информации", о главной задаче новостей "передавать точные факты" сегодня воспринимаются как наивные романтические иллюзии постсоветского интеллигентского мышления — доказательством тому вся современная пресса стран, возникших на бывшем советском пространстве. Известные слова В. И. Ленина о том, что "газета — это коллективный пропагандист, агитатор и организатор", в значительной степени отражают и состояние современных СМИ всего мира, будь то "Нью-Йорк таймс", "Асахи", "Всеукраинские ведомости", или "Независимая газета", SNN, радио Ямайки, агентство "Рейтер" или информационные сайты Интернета. Жители всего мира смогли убедиться в этом в период войны в Персидском заливе, двух войн в бывшей Югославии и двух войн в Чечне.

В то же время  СМИ выступают и своего рода лабораторией по проверке на прочность старых представлений и выработке новых стереотипов.

Говоря о  гендерных стереотипах в СМИ  России и стран, возникших в последнее  десятилетие на территории бывшего  СССР, прежде всего стоит отметить тот факт, что гендерные стереотипы в журналистике возникли вместе с самой журналистикой — они отражали гендерные различия в существующих тогда обществах, закрепляли традиционные гендерные роли. Нельзя не сказать и о том, что, находясь в теснейшем контакте с литературой, журналистика воспроизводила образы мужчин и женщин, созданные писателями разных стран и народов, развивала их, превращала в клише. "Тургеневские девушки", обломовы и чичиковы, благополучно существующие в российской прессе вот уже более ста лет, тому живой пример. Гендерные представления в российской журналистике конца прошлого века отражали общественную дискуссию об эмансипации женщины, о женском образовании и общественной деятельности, соответственно разделяя газеты и журналы на два лагеря — сторонников и противников изменения традиционного места женщины в российском обществе. В начале нынешнего века подобное разделение было весьма очевидным, во всяком случае ход Первого всероссийского женского съезда 1908 года был с восторгом описан в демократической прессе, и подвергнут резкой критике в ортодоксальной и черносотенной. Особое место в журналистике той поры занимают социал-демократические издания, проповедовавшие классовый подход и представлявшие некий новый идеал женщины-революционерки, борца за светлое будущее.

Любопытно, что в первые же советские годы этот идеал начал  довольно быстро исчезать из периодики, будучи сменен новым — радикально новым для российской культуры и  журналистики — образом строительницы  социализма. Великий социальный эксперимент, которому положил начало 1917 год, был неотделим от создания и утверждения новой идеологии, нового массива культуры, разрабатывающей, развивающей и укрепляющей новую мифологию. Не будет преувеличением сказать, что без существования Великого советского мифа не было бы и строительства социализма в России. Основным транслятором этого мифа являлась наряду с искусствами литературы и кино советская журналистика.

Образ женщины одним из основных в советской мифологии  был призван разрушить все  старые представления о женщине, и не допускал дискуссии (не случайно бурная полемика о вопросах пола была так быстро свернута в последующие годы). В основе чисто идеологической схемы нового образа стояли слова Н. К. Крупской о том, что женщина — "работница и мать", подчеркивая приоритет участия бывших крестьянок в общественно-полезном труде. В основе образных и ассоциативных рядов женских образов советской журналистики лежали великие мифостроительные произведения советской классики. Выделим три из них, так или иначе вызывающие ассоциации с тремя предшествующими великими стилями мировой литературы. Первое — известный роман М. Горького "Мать" (хотя и написанный ранее, он явился одним из базовых произведений для советской культуры, и его не случайно проходили в средней школе — ни один подросток не избежал анализа этого текста: в характере Ниловны без труда угадываются черты матери героя, свойственные эпическим произведениям. Второй текст, интерпретирующий свойственную классицизму коллизию конфликта между долгом и любовью, — пьеса Тренева "Любовь Яровая". Третье произведение, не менее знаковое и воспитавшее не одно поколение советских людей, — роман Н. Островского "Как закалялась сталь", героиня которого, несомненно, создана по образу и подобию романтических героинь, последовавших за избранником-героем. Каждое из этих произведений вызвало к жизни десятки апологетических текстов, тысячи интерпретаций, а также стало основой для создания множества публицистических и журналистских текстов, сопоставляющих реальных людей с героинями популярных книг. Образ матери героя вдохновлял многих авторов периода Великой Отечественной войны, создавших вереницу мифологизированных матерей (первые очерки Фадеева о "Молодой гвардии", статьи о матерях пионеров и комсомольцах — борцах с фашистами, тексты, написанные от имени самих матерей и т.д.). Образ идейной женщины, отказавшейся во имя долга перед народом от безыдейного мужчины, был общим местом в очерках на морально-нравственные темы вплоть до начала 80-х годов. Девушка из мещанской семьи, последовавшая за героем, также стала образом-клише.

Не лишним будет обратить внимание на тот факт, что все  три образа абсолютно лишены признаков  сексуальности. Традиционный и блистательно разработанный в русской литературе мотив взаимоотношений между  мужчиной и женщиной как между супругами и любовниками начисто отсутствует в советской мифологии. Ниловна предстает в советских интерпретациях как древняя старуха (пытливые школьники испытывали шок, узнав из текста, что ей было всего 36 лет), сексуальный опыт с отцом Павла описан как крайне грубый и отвратительный, вся энергия Ниловны уходит на продолжение дела Павла. Любовь Яровая отказывается от любви к мужу совершенно сознательно, а Тая в "Как закалялась сталь" полюбила практически полутруп, и ее эмоции исключительно платонические.

Можно сделать вывод о  том, что взамен традиционных представлений  о взаимоотношениях супругов или  любовников советский миф предлагал  новую модель. Здесь возникала  пара по типу "дочь — отец", в  которой роль отца мог играть непосредственно  сам "отец народов" Сталин, советская армия или весь советский народ (как в финальном эпизоде фильма Г. Александрова "Цирк", где весь зрительный зал поет колыбельную песню черному ребенку Мэри, как бы удочеряя и ее заодно). Идея пришлась как нельзя лучше ко времени, когда многие мужчины были убиты в войнах или валили лес в лагерях. Взамен непостоянных и трудных взаимоотношений с возлюбленным миф предлагал надежную отеческую любовь, единение с самой прогрессивной идеей, участие в построении рая на земле, он обещал женщине воспитать ее детей героями и гарантировал им вечную славу после смерти во имя идеи. Может быть, этим и объясняется подчеркнутая асексуальность всех героинь советской журналистики вплоть до 1990-х, отраженная в знаменитой фразе участницы одного из телемостов Владимира Познера о том, что "в Советском Союзе секса нет".

Вот такие, до боли похожие  одно на другое, лица и характеры  мы увидим в газетах и журналах советской эпохи, и обратим внимание на то, что женские образы пользовались особенной популярностью у редакторов в годы тяжелых испытаний и репрессий. В частности, в течение 1937-1938 годов в главном иллюстрированном журнале страны "Огонек" почти не найти заметок о ходе политических процессов — зато очень много портретов советских людей, на 70% это портреты женщин. Трактористки и пианистки, скинувшие паранджу узбечки и гордые горянки излучают бесконечное счастье и энтузиазм. Их улыбки, их самостоятельность и созидание во имя будущего призваны были передать лицо советской эпохи.

После Сталина российская журналистика потихоньку стала утрачивать былую монолитность и однообразие. Начавшаяся в обществе в годы "оттепели" дискуссия не могла всерьез затрагивать вопросы будущего устройства государства, но охотно обсуждала вопросы культуры, нравственности и воспитания. "Женский вопрос" стал одной из любимых тем новых журналов и газет.

Участники дискуссии вспомнили  давний спор славянофилов и западников, занимавший умы почти сто лет  назад, и ассоциировали свою позицию (а также СМИ, эту позицию отражавшие) с новым почвенничеством или новым западничеством. "Неославянофилы" аккумулировались вокруг нового журнала "Молодая гвардия", журналов "Москва" и "Наш современник", газеты "Литературная Россия"; "неозападники" публиковались в новом журнале "Юность", в "Новом мире", "Литературной газете". Примечательно, что в этих изданиях выступали как новые авторы-прозаики, так и публицисты и журналисты, что обеспечивало интерпретацию новых образов прозы в публицистике и критике и дальнейшую трансляцию их в широкую повседневную журналистику.

"Неозападники" предлагали  новый женский идеал. Он был  представлен прежде всего в  произведениях молодых авторов  так называемой исповедальной  или городской прозы В. Аксеновым,  А. Гладилиным и их последователями.  Их героиня в противовес официальной "партийно-советской активистке" никакого интереса к общественной деятельности не испытывала, зато живо интересовалась мужчинами, нарядами, косметикой и всем тем, что было практически невозможно увидеть в официальном стереотипе. Разумеется, она была вторична по отношению к герою-мужчине, подчеркнуто женственна, глуповата (героиня культовой повести В. Аксенова "Затоваренная бочкотара" не в состоянии артикулировать свои чувства, ее поток сознания отражен преимущественно междометиями, в то время как поток сознания героя — скопище оригинальных мыслей), и отдаленно напоминала девушек с обложек западных журналов, с которыми только-только стали знакомиться представители советской интеллигенции во время редких встреч с западными коллегами. Этот образ был горячо встречен либерально настроенной журналистикой, многократно повторен и возведен в подлинный идеал. Другой "альтернативный" официальному образ был представлен писателями — "деревенщиками" и их последователями. Это был образ патриархальной русской крестьянки, жизнь которой протекает согласно законам природы, а не общества, и чувства которой сродни переживаемому неодушевленной природой — будь то вековое дерево (Распутин) или корова (Белов). Никаких интеллектуальных усилий крестьянка не предпринимает, оставаясь при этом хранительницей древних народных традиций и устоев. Этот образ получил также широкое распространение в журналистике "неопочвеннического" толка. К сказанному надо добавить, что оба стереотипа, призванные увидеть женщину новыми глазами и предложить обществу новый идеал, ничего общего с реальной жизнью и положением женщин в СССР не имели, предлагая новые мифологические построения.

Поздние советские годы (70-е  — начало 80-х) были отмечены неким  устойчивым состоянием в журналистике в целом. Существовали (согласно концепции философа М. Капустина о трех культурах в брежневскую эпоху) официальная пресса — рупор КПСС, альтернативная (диссидентская) неподцензурная пресса и либеральная пресса, балансирующая между первыми двумя.

Первая была представлена официальными газетами типа "Правды", "Известий", частично (в зависимости от редактора) "Комсомольской правдой", а также всеми каналами ТВ и большинством радиопередач. Издания для женщин — "Работница" и "Крестьянка", а также пропагандистский, рассчитанный на зарубежного читателя "Мир женщины" — предлагали тот же стереотип. Здесь господствовал старый советский стереотип женщины как активистки и труженицы (делался дополнительный акцент на ее роли образцовой матери). Характерным примером такого рода героини можно считать героиню популярного очерка Инны Руденко о женщине — докторе наук и матери 10 детей из Риги, которая должна была служить, по мысли автора, примером для советских девушек.

Альтернативная диссидентская  пресса ("Хроника текущих событий" и другие выпуски самиздата) не уделяли женщине серьезного внимания, разницы между образами женщин и мужчин диссидентов и партократов в этих публикациях практически не было.

Подцензурная пресса третьего направления предлагала два уже  указанных, новых стереотипа как  альтернативу официальному — крестьянку, возделывающую землю и воспитывающую детей, и сексапильную Золушку, ждущую принца. Последний образ был особенно популярен в "Литературной газете" (и периодически в "Комсомольской правде"), "Юности" и многих региональных молодежных газетах, где редакторы тяготели к либерализму. Этот образ поддерживали известные публицисты ("Если я положу девушке руку на плечо, то у нее на плече должна образоваться выемка в форме руки", — писал Л. Жуховицкий для молодежного журнала; "долг наших девушек — быть женщинами в первую очередь, а не стремиться к карьере", — вторили другие авторы). Идея женщины, для которой самое важное — муж и семья, уют в доме и красивая одежда, а работа и общественная деятельность — дело второстепенное, получила поддержку большинства представителей творческой интеллигенции обоего пола прежде всего как идея, альтернативная надоевшему идеологическому давлению и принудительному труду для всех.

Единственным исключением  из сложившейся довольно стабильной структуры гендерной стереотипизации явились публикации неподцензурного журнала "Женщина и Россия" (позднее — "Мария"), вышедшего в Ленинграде в 1979 году. Группа феминисток описала жизнь советских женщин как цепь бесконечных унижений, издевательств и мук, они рассказали о наличии в стране жестокой дискриминации по признаку пола во всех областях жизни — в трудовой сфере, в семье, в тюрьме, в области искусства. Этот опыт не был долгим — группа была выдворена из страны, журнал смогли прочесть лишь единицы. Интересно, что диссидентские круги не хотели принимать высланных феминисток, не разделяя и не понимая их позиции.