Иным  представляется характер взаимодействия личности с системой тем политическим психологам, которые следуют за А. Смитом, Г. Спенсером, У. Годвиным и видят в личном интересе механизм, который приводит в движение и самое политику. Модель «интереса» предполагает, что и социальный и политический порядок возникает как естественный результат сочетания интересов разных людей, поэтому обществу нужна не сила подавления, а рациональное осознание индивидом своих выгод от общих усилий. Важнейшим постулатом в этой традиции является рассмотрение личности как субъекта политической деятельности. Современные либеральные и неоконсервативные теоретики, использующие эту модель, резко негативно относятся к любым формам коллективности, централизации власти и подчинения ей индивида. Проблемы политического строя, власти и свободы они рассматривают в индивидуалистической перспективе.

       «Поведенческая революция» привела к выделению проблемы личности в политике в специальную область в рамках политической психологии. Есть несколько типов исследований, представляющих эту область. Во-первых, это так называемые кейс-стадиз (case studies), или качественные исследования конкретных случаев, в фокусе которых находятся неповторимые индивидуальности, будь то политик или простой гражданин. Хотя методы, используемые для создания индивидуальных политических портретов, нацелены на раскрытие их уникальных личностных качеств, они вполне отвечают научным критериям. Для этого используются стандартизированные процедуры обработки материалов.

       Многие  работы этого направления представляют собой психобиографии политических деятелей. Среди работ психобиографического направления выделяются труды Э. Эриксона о Лютере, А. Гитлере и Элеоноре Рузвельт, А. Джорджа об американском президенте Вудро Вильсоне, Е. Вольфенстейна о И. Ганди, В. Ленине и Л. Троцком. Создана галерея портретов, среди которых можно найти практически всех известных мировых политиков: вплоть до Б. Ельцина, Саддама Хусейна и Б. Клинтона. Основная задача кейс-стадиз – дать представление о личности политика, исходя из опыта его первичной социализации и выводя из этого опыта внутренние мотивы политических поступков. Описывая жизненный опыт политика, кейс-стадиз, как правило, отвлекаются от общей политической ситуации [14, c. 107].

       Другое  направление изучения личности в политике – агрегативное, напротив, встраивает факты личной биографии политика в исторический контекст самого политического процесса. Такие авторы, как Дж. Кокс, С. Хьюз, М. Блох, Б. Броди, А.Я. Гуревич и другие историки и политологи видят свою задачу не в редукции политических событий к действиям отдельных личностей, но в привнесении личностного компонента как фактора в объяснение исторических событий в политике. Это направление исследует влияние личностных факторов на такие процессы как войны, революции, национальный характер, политическая культура.

       Третье  крупное направление представлено типологическими исследованиями. В  них предпринимаются попытки  «классифицировать политических деятелей в психологических терминах от самых примитивных до сложнейших». Основаниями для классификации служат отдельные психологические особенности политиков, свойства их поведения, мышления, стиля межличностных отношений, принятия решения и т.д. Одной из наиболее известных классификаций является схема Т. Адорно, основанная на понятии авторитарности. М. Рокич предложил в качестве основания для типологии политиков такое качество, как догматизм. Д. Рисман избрал две базовые личностные ориентации: на традицию и на внутренние цели. Г. Лассвелл и Дж. Барбер выделяют политические роли; так, Г. Лассвелл предлагает типологию, включающую роли «агитатора», «администратора» и «теоретика», а Дж. Барбер – роли «зрителя», «рекламирующего», «сопротивляющегося» и «законодателя» [12, c. 127].

       Обобщая развитие проблематики личности в политике, американский политический психолог Фред Гринстайн предложил концепцию, определяющую значение личностного фактора в политическом процессе. Его роль становится особенно важной, во-первых, когда появляются абсолютно новые политические обстоятельства, не имеющие аналогов в прошлом. Во-вторых, – в сложной и противоречивой ситуации с большим числом неопределенностей. В-третьих, – в ситуации, когда есть выбор между различными силами, предлагающими разные политические решения. По мнению Ф. Гринстайна, роль личности в политическом процессе тем больше, чем более восприимчива среда к тому, что личность ей предлагает, чем выше позиция человека в политической системе и чем больше сила Эго того или иного политика.

       Заметим, что сегодня уже не дискутируется  вопрос о том, нужны или не нужны исследования личности в политике. Вульгарный психологический редукционизм ранних работ уступил место сбалансированному учету как личностных, так и ситуационных переменных, представленных в мультивариативном подходе.

ВЫВОДЫ ПО РАЗДЕЛУ

       В ходе исследования теоретических проблем личности и политической элиты в процессе принятия решений нами были исследованы вопросы личности в принятии политических решений.

       Проблема  личности в политике относится к  числу «вечных». Она вызывает неизменный интерес у философов и историков, писателей и моралистов, религиозных мыслителей и психологов. В политической науке, между тем, эта проблема относится к числу наименее исследованных. В профессиональных политологических изданиях число публикаций на эту тему минимальное. Это связано с претензиями многих политологов на создание «объективной» науки, где действие субъективного фактора сведено к минимуму. Личность они выносят «за скобки» либо потому, что считают ее влияние на политические события незначительным, либо потому, что не владеют качественными методами исследования, позволяющими учитывать уникальные, неповторимые свойства тех, кто делает политику.

       Подход  к получению информации о политических объектах является очень важной характеристикой  лидера, определяющей остальные познавательные процессы. Здесь возможны различные варианты подходов к информации, но, главным образом, выделяются три:

• склонность воспринимать лишь ту информацию, которая совпадает с собственной точкой зрения;
• склонность получать максимальную информацию о всех сторонах вопроса, отсутствие боязни противоречащей его точке зрения информации;
• склонность получать любую, как позитивную, так и негативную информацию о проблеме, но в сжатой до предела, схематической форме.

ЛИЧНОСТНЫЙ  ФАКТОР В ПРИНЯТИИ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ РЕШЕНИЙ

       2.1  Реальность и ее образ 

       Существует внутренняя "психологическая" среда личности политика, проявление которой не связано ни со служебным положением, ни с принадлежностью к той или иной ветви власти.

       "Психологическая"  среда политика не сводится  к силе его харизмы или эмоциональному  складу, хотя это и важные элементы  внутренней природы личности. Значительно важнее (когда мы говорим не просто о личности как таковой и даже не просто о лидере, увлекающем за собой массы, а о политике, участвующем в реализации государственных интересов) определить, насколько адекватно он способен воспринимать внешнюю реальность и насколько рационально он интерпретирует воспринимаемое.

       Подобно всякому другому человеку, политик  воспринимает мир сквозь призму сложившихся  у него ранее ценностей и убеждений. Они играют роль своего рода "сита", просеивающего внешнюю информацию. Как заметил один известный исследователь международной политики Кеннет Боулдинг, "мы должны признать, что люди, принимающие решения в политике, реагируют не на "объективные" факты ситуации, а на свой "образ" ситуации. Наше поведение детерминировано не тем, каков мир на самом деле, а тем, каким он нам представляется". Очевидно, что чем больше разрыв между образом реальности и самой реальностью, тем выше вероятность ошибочных политических решений и тем опаснее и непредсказуемее могут быть последствия. Особенно нежелательно это, когда такой разрыв имеет место в сознании политиков высокого уровня [5, с. 48].

       Многие  исследователи полагают, что центральным  психологическим моментом в формировании образа другого государства является видение его в качестве оппонента  или даже врага, явного или скрытого. В любом случае другому государству часто приписывается враждебность, которой на самом деле нет, или же за враждебность принимается естественная конкуренция. Соответственно этому строится и политика данного государства, полная недоверия к воображаемому противнику. Естественно, это вызывает у последнего аналогичную ответную реакцию. Возникает ситуация "зеркального образа", когда каждая сторона видит другую как врага или "дьявола", а себя как морально чистую, правую, справедливую и т.д. Такой процесс порождает спиральный конфликт, постоянно угрожающий перерасти в большую войну, для чего достаточно маленького инцидента.

       Так, большинство анализов, посвященных  европейской политике накануне первой мировой войны, показывает, что политики всех государств рассматривали поведение государств, относящихся к другому военно-политическому блоку, как враждебное (независимо от того, было ли так на самом деле). Война, что называется, "витала в воздухе", и она не могла не начаться в такой обстановке, хотя многие европейские политики и не стремились к войне целенаправленно. Более того, и Тройственный союз, и Антанту, по крайней мере, вначале, их участники рассматривали как оборонительные (друг от друга) союзы, созданные с целью сдержать возможного агрессора. Совершенно аналогичный сценарий наблюдается и в советско-американских отношениях в период "холодной войны" с той лишь разницей, что на этот раз дело не успело дойти до "горячей" войны.

       Справедливости  ради заметим, что очки, сквозь которые  политики смотрят на мир, не всегда черны. Временами в них могут оказаться и розовые стекла, хотя эта ситуация встречается в международной политике несравненно реже, чем описанная выше. В этом случае вместо преувеличенного чувства опасности политики могут проглядеть угрозу, действительно существующую. Одним из наиболее часто приводимых примеров такого благодушия является японская атака на Перл-Харбор, когда американские официальные лица, исходя из того, что уровень мощи Японии несоизмеримо ниже, чем США, игнорировали информацию о скорой атаке, включая сообщения радиолокационных станций о приближающейся армаде самолетов.

       На  формирование внешнеполитических образов  большое влияние оказывает опыт истории. Например, опыт "Мюнхена" (политика попустительства по отношению к агрессору) оказал глубокое воздействие на все поколения американцев после второй мировой войны. Это было важнейшим обстоятельством, побудившим президента Трумэна незамедлительно вмешаться в события на Корейском полуострове в 1950 г. Десятилетие спустя та же мюнхенская аналогия была вновь использована американскими лидерами по отношению к событиям во Вьетнаме – стране, которую изобразили "костяшкой домино", падение которой может повлечь за собой падение всех других "костяшек" Юго-Восточной Азии. Позднее оказалось, что в обоих случаях несправедливое использование исторических аналогий привело к неверному восприятию обстановки и способствовало принятию американцами опрометчивых внешнеполитических решений.

       В частности, в Корее две ядерные  державы – США и СССР – в первый раз оказались в прямом военном конфликте (хотя и неофициально). Между тем ситуация здесь вполне могла быть интерпретирована как локальный региональный конфликт, не требующий столь масштабного вмешательства американцев. Но Трумэн, как и большинство американских политиков, рассматривал Корейскую войну как часть глобального вызова, которому надо противостоять в полную силу. По словам Эрнста Мэя, "история взяла верх над трезвым расчетом"[5, с. 50].

       Здесь нельзя не сказать и о специфическом  историческом опыте конкретного государства, влияющем на восприятие его политиками внешнего окружения. Национальные имиджи самих себя в окружающем мире и других в отношении к себе часто являются довольно устойчивой национальной традицией, сохранившейся как в семейных преданиях, так и в учебниках отечественной истории. Опасность, и немалая, здесь состоит в том, что исторически обоснованные для своего времени образы могут ошибочно применяться к современности, изменившимся обстоятельствам. Это, например, способно проводить устойчивые "фобии", руководствуясь которыми, политики могут прийти к катастрофическим внешнеполитическим результатам.

       О традиционном франко-германском противоречии в Европе написано было немало. Однако на сегодняшний день ситуация настолько  изменилась, что французы, скорее, рассматривают Германию как союзницу в своем соперничестве с "англосаксами" (США и Великобритания) в сфере финансов, торговли, европейской интеграции и в постоянной борьбе за существование своего языка. В любом случае франко-германские отношения являются ныне главным локомотивом европейской интеграции и развития.

       Иначе обстоят сегодня дела в России. Иностранцы в прошлом часто упрекали Россию (и Советский Союз) в недоверчивом и подозрительном отношении к  внешнему миру. По-видимому, это во многом соответствовало действительности, но вместе с тем на протяжении веков такой образ внешнего мира имел и историческое оправдание: гигантская протяженность внешних границ, выход в различные культурные и политические регионы, т.е. больше, чем у других государств, внешних угроз. Сегодня мир меняется. Нельзя сказать, что исчезли все старые угрозы, довлеющие над Россией, но их характер, бесспорно, сильно изменился. Неизменной осталась только российская недоверчивость к партнерам по международным отношениям.  

     2.2 Личный опыт и политика

       Объективные обстоятельства определяют силу воздействия  личности на внешнеполитический процесс. Их учет является своего рода «вводными предпосылками» в собственно эмпирический анализ данного вопроса.

       Дo сих пор мы говорили о внешнеполитических образах, имеющих в основе своего рода «национальную память». Однако могут быть образы, имеющие намного меньшее распространение, существующие в сознании только отдельных политиков. Такие образы основываются на их личном прошлом профессиональном и жизненном опыте. Что касается прошлого профессионального опыта политика, то примером, на который часто ссылаются американские исследователи, является мотивация поведения Дж. Кеннеди во время Карибского кризиса.