Характер политической мысли Древнего Китая

Существенная  роль в даосизме отводится принципу недеяния, воздержанию от активных действий. Недеяние выступает в этом учении прежде всего как осуждение  антинародной активности властителей и богатых, как призыв воздержаться от притеснения народа и оставить его в покое. “Если дворец роскошен, то поля покрыты сорняками и хлебохранилища совершенно пусты. Все это называется разбоем и бахвальством. Оно является нарушением “дао”. Народ голодает оттого, что власти берут слишком много налогов”. Все неестественное (искусственно-человеческие установления в сфере управления, законодательства и т. д.), согласно даосизму, – это отклонение от “дао” и ложный путь. В известном смысле “дао” скорее означало отказ от культуры и простое возвращение к естественности, нежели дальнейшее совершенствование общества, государства и законов (см.: Антология, т.I., с. 494-496).

Резкой критике  Лао-цзы подвергает всякого рода насилие, войны, армию. “Где побывали войска, – замечает он, – там растут терновник и колючки. После больших войн наступают голодные годы. Победу следует отмечать похоронной процессией”. Однако восхваляемое даосизмом недеяние вместе с тем означало также и проповедь пассивности, отказ от активной борьбы народных масс против своих угнетателей и притеснителей. Даосистской критике культуры и достижений цивилизации присущи консервативно-утопические черты. Лао-цзы призывает к патриархальной простоте минувших времен, к жизни в маленьких, разобщенных поселениях с малочисленным населением, к отказу от письменности, орудий труда и всего нового. Эти аспекты даосизма существенно притупляли его критицизм по отношению к реально существовавшим социально-политическим порядкам (см.: Лукьянов, 1991, с. 115-118).

Ярким представителем политической мысли Древнего Китая  является Сюнь-цзы (313-238 гг. до н.э., автор  книг “Сюнь Цзы”, “Трактата о  военном искусстве”), полагавшего, что между взглядами “легистов” и “конфуцианцев” особых противоречий не существует и что их можно совмещать. Он также уделял значительное внимание анализу проблем политического устройства и управления (см.: Сюнь-цзы, 1997, с. 140).

Особый интерес  представляют рассуждения Сунь-цзы  о политическом искусстве [c.18] стратагем – умении облекать предварительные стратегические расчеты и планы в форму ловушек, в скрытые от противника хитроумные политические западни.

Стратагемность  в какой то степени является чертой национального характера, китайской психологии. Китайцы любят “стратагемно” мыслить, широко используют стратагемные ловушки для достижения успеха. Стратагемность являет собой школу психологического и политического противоборства, которой присущи свои законы и требования. “Если ты и можешь, что нибудь, – писал Сунь-цзы, – показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; заманивай его выгодой, приведи его в расстройство и бери его; если он силен, уклоняйся от него” (Конрад, 1950, с. 34).

Образцы китайских  стратагем:

“Объединиться с дальним врагом, чтобы побить ближнего”. “На Востоке поднимать  шум, на Западе нападать”. “Объявить, что только собираешься пройти сквозь государство ГО, и захватить его”. “В покое ждать утомленного врага”. “Скрывать за улыбкой кинжал”. “Чтобы обезвредить разбойничью шайку, надо сначала поймать главаря”. “Тайно подкладывать хворост в котел другого”. “Заманить на крышу и убрать лестницу”. “Украсть балки и заменить их гнилыми подпорками”. “Бегство (при полной безнадежности) – лучшая стратагема” (Зенгер, 1995, с. 348).

После II в. до н.э. официальная идеология Китая  стала совмещать в себе, как  принципы легизма, так и конфуцианства. Особенность древних китайских  политологических текстов состоит  в том, что в этих источниках собственно политические, государственно-правовые элементы знания не всегда четко выделены.

Древний Китай  – крупнейший очаг цивилизации и  культуры мирового значения – в  течение веков сохранял относительную  замкнутость, нерасчлененность своих социально-экономических структур, политических институтов, а также патриархальный характер общественных отношений, семьи и быта, особый менталитет.

Все это нашло  отражение в текстах, поражающих нас своей самобытностью, глубиной содержания, образностью, метафоричностью; далеко не всегда понятной европейскому читателю мудрой таинственностью суждений, импровизаций, аналогий, мистичностью обращений к небу, стихиям, богам; восточной созерцательностью, терпеливостью и покорностью власти; уважительностью к старшим, почти религиозным почитанием учителя; преклонением перед природой; фантастическим упорством в труде; философским отношением к смерти. Древнекитайские документы имеют системное, мировоззренческое значение.

Формирование  политических идей и учений на Востоке – колыбели древнейших цивилизаций, религий, государств, политических и правовых документов, не могло не оказать воздействие на близлежащие регионы. Последовавший уже с VI в. до н.э. взлет древнегреческой политической мысли был связан и с возможностью творческого использования древнегреческими мыслителями потенциала восточного политического опыта и идей, поскольку в эти времена культуры и народы древности имели возможность соприкасаться и взаимообогащаться.

При изучение политической мысли Древнего Востока, затем Древней Греции и последующих эпох, целесообразно обращать внимание на проблему “осевого времени” – около 500 лет до н.э. Выдающийся мыслитель К.Ясперс отмечал, что с VIII вв. до н.э. по II в. до н.э. “сформировался человек такого типа, какой сохранился и по сей день, когда возникли и взаимодействовали великие культуры: индийская – веды, буддизм; китайская – конфуцианство, даосизм, иранская – зороастризм; палестинская – время пророков Илия, Исайя; греческая – время Гомера, Гераклита, Платона. Именно в эту эпоху, в осевое время были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий” (Ясперс, 1994, с.32-33). [c.19]