Автор: Пользователь скрыл имя, 03 Марта 2011 в 17:42, доклад
Эпоха Древнего царства была временем создания особого типа реалистического скульптурного портрета египетском искусстве.
Религиозно-анимистические представления о двойнике, связанные с необходимостью оживления статуи, несомненно, привели египетских скульпторов и к употреблению инкрустированных вставных глаз.
Эпоха Древнего царства была временем создания особого типа реалистического скульптурного портрета египетском искусстве.
Религиозно-анимистические представления о двойнике, связанные с необходимостью оживления статуи, несомненно, привели египетских скульпторов и к употреблению инкрустированных вставных глаз.
Так, например, радужная оболочка в статуях Рахотена и Нофрет сделана из серовато-голубого халцедона (так называемого сапфирина). Поразительна жизненность взгляда этих серо-голубых глаз. Этот иллюзионизм взгляда в портрете Древнего царства, сама эта идея вневременности связана с религиозно-магическими представлениями. Реалистическая фиксация действительности ограничена до известных пределов религиозным представлением образа.
Этот образ с особой выразительностью дан в каирской статуе фараона IV династии Хефрена. Обобщенность формы, абсолютная статика, полнейший геометризм композиции, нашедшей свое воплощение в фронтальной позе,— вот слагаемые этого образа.
Нигде на всем протяжении египетского искусства образ не достигал столь абсолютных форм идеализации. Нам хотелось бы, однако, подчеркнуть, что и лицо (сам портрет) находится здесь в полном контакте со стилистической направленностью всего памятника. Жизненность лица, как и во всех остальных портретах Древнего царства, показана не как остановившееся мгновение, но как длящийся процесс. В этом весь смысл воплощенной здесь идеи иератизма. Это не только Хефрен как личность, но и образ фараона вообще, идея неограниченной власти наместника божества на земле.
Вспомним, что период IV династии (первая половина III тысячелетия до н. э.), к которому относится данный памятник, был временем зенита в развитии централизованной деспотии Древнего царства. Это была эпоха наибольшей идеализации власти фараона и в то же время эпоха высшего развития величественно-монументального типа пирамиды.
Так же как и в архитектуре, переход к искусству V династии отмечается здесь некоторой утерей и отходом от столь абсолютно выраженных идей монументальности. В эпоху V династии (середина III тысячелетия до н. э.), когда власть фараона постепенно ослабевала и когда все большую силу и некоторую самостоятельность начала приобретать земельная знать, и на изображения частных лиц стали переноситься черты, характеризовавшие фараона.
Полны иератизма в своей фронтальной скованности каирские статуи из известняка Ранофера, верховного жреца бога Пта в Мемфисе, а в равной мере и замечательная статуя Ти, созданная, вероятно, в царствование фараона Невосер-Ра.
В этих и подобных им памятниках V династии стиль уже несколько меняется: пропорции тела удлиняются, заметно увлечение красивой линией силуэта. Общий образ портрета, однако, еще здесь все тот же. Ни в голове Ти, Ранофера или луврского писца, ни даже в портрете «сельского старосты» при всем их типологическом реализме нет ничего сколько-нибудь индивидуально-мимолетного, того, что выходило бы за пределы лишь обобщающей, типологизирующей характеристики.
Любопытно в
этом отношении отметить, что, казалось
бы, столь индивидуально
Совсем особое место в ряду портретных скульптур Древнего царства занимает группа памятников, найденных в последние годы в Гизе и относящихся ко времени IV династии. Все эти памятники выполнены из известняка. Из них особо обращают на себя внимание женские головы царских дочерей. Головы эти были найдены отдельно стоящими перед камерой с саркофагом. По мнению Т. Юнкера, обследовавшего на месте находки эти головы, их расширенные книзу шеи указывают на постамент.
Таким образом,
мы встречаемся здесь с
С большой живостью переданы глаза с помощью самой скульптуры, без инкрустаций, моделировка чрезвычайно энергичного по своему выражению лица отличается большой мягкостью. В одной из одновременных гизехских гробниц были найдены гипсовые руки и ноги. С большой долей вероятности можно утверждать, что эти известняковые женские головы были скопированы с гипсовых масок. Во всяком случае на примере этих памятников мы сталкиваемся с подлинно реалистическими тенденциями в портретной скульптуре уже первой половины III тысячелетия до н. э. Из тех же раскопок в Гизе происходит и замечательная по качеству выполнения статуя Хемиуну той же поры — IV династии.Рассматриваемый нами период Древнего царства падает и первый значительный расцвет портретной круглой скульптуры. Сюда относятся прославленные статуи супружеской четы Рахотепа и Нофрет, вельможи Ти, Хефрена, писца в Лувре и многие другие широко известные памятники.
Быть может, в еще большей степени, чем в рельефе, устанавливаются в круглой скульптуре строгие каноны определенных типов композиции, удержавшихся затем на всем протяжении развития египетской пластики. Мы встречаем здесь тип идущей фигуры с выдвинутой вперед всегда левой ногой, коленопреклоненной фигуры, сидящей на корточках или на троне, с симметрично положенными на коленях руками и т. д.
В Древнем царстве
впервые достигает большой
Скульптурный
портрет в Египте, подобно рельефу,
был связан с религией, с той
сложной системой анимистических представлений,
которые были разработаны жречеством
в целях утверждения
Одной из самых ранних царских статуй, в которой почти уже откристаллизовался тип сидящей на троне фигуры, является каменная статуя II династии фараона Хасехема в короне Верхнего Египта. Иератизм образа здесь уже налицо, композиция найдена. Подобную композицию встретим мы и позже, например в известняковой статуе фараона Джосера времени III династии и, наконец, в статуях Хефрена, где эта композиция приобретает свое завершение.
С точки зрения египетской религии, двойник человека, его жизненная сила («ка»), а также его душа («ба») оставляли человека при его смерти. Однако «ка» могло вновь одушевить тело в случае его консервации. Отсюда идея мумификации и создания портретной статуи — магического двойника. Лицо в статуе должно было быть портретным, чтобы эта жизненная сила человека нашла свою земную оболочку. Из этих своеобразных идей египетского анимизма, идей дублирования в статуе действительно существующего лица, рождается реалистический скульптурный портрет.
О реализме голов Нофрет и Шейх эль Беледа, писцов и Ранофера говорилось в науке, начиная уже со второй половины прошлого века. Известен, например, факт, что когда в раскопках Мариэтта в 1888 году показалась из земли статуя Шейх эль Беледа, то выкапывавшие ее рабочие воскликнули: «Да ведь это же наш сельский староста!» Реализм этой статуи в равной мере, как и большинства других одновременных с ней скульптур периода V династии (середины III тысячелетия до н. э.), отрицать нельзя.
Но ведь задача здесь заключается не в том только, чтобы установить реализм всех этих памятников, а в том, чтобы определить специфический характер этого реализма. Достаточно даже беглого взгляда, чтобы установить отличие реалистических портретных голов Древнего царства от Среднего и также Нового.
При более углубленном анализе оказывается, что портретная скульптура Древнего царства по своему стилю находится в полном контакте с архитектурой, получившей в эту эпоху свои наиболее величественные монументальные черты.
Статуи луврского
и каирского писцов — яркие
показатели того, как в синтетическомтипе
египетского искусства
Так, статуэтки писцов скованы пирамидальностью композиции, а строго четкие геометризированные линии статуи Хефрена предусмотрены всей тектоникой его поминального храма. Возможности реалистической трактовки скульптурного портрета ограничены религиозно-магическими верованиями.
Статуя есть двойник, но тождество с живым человеческим лицом устанавливается лишь через магический акт. Портретная статуя не есть здесь «аналог» человека в смысле передачи той или иной интимной, индивидуальной особенности его характера, темперамента, какой-либо бытовой черточки и т. д.
Портрет, напротив, типизирован. Передана некая идеальная сущность. В лице нет ничего мимолетного, какой бы то ни было аффектации. Это не тот или иной писец, чиновник и т. д. Это — тип писца вообще. Взор Нофрет и Шейх эль Беледа, Хефрена и писца в Лувре устремлен в какую-то бесконечную даль.
Чисто
римская доля, внесённая в сокровищницу
мирового искусства, прекрасно определена,
как раз в связи с римским
скульптурным портретом: " Рим существует
как индивидуальность;
Рим существует
в тех строгих формах, в которых
возродились под его владычеством древние
образы; Рим существует в том великом организме,
который разнёс семена античной культуры,
давая им возможность оплодотворить новые,
ещё варварские народы, и, наконец, Рим
существует в создании цивилизованного
мира на основании культурных эллинских
элементов и, видоизменяя их сообразно
с новыми задачами, только Рим и мог создать
великую эпоху портретной скульптуры..."
(О. Ф. Вальгауэр) На сложение
специфически римских черт скульптурного
портрета оказали влияние существовавшие
у древних римлян изображения предков
(в виде восковой маски, снятой с умершего
и точно воспроизводившей черты и цвет
лица). Конкретность и выразительность
составляют отличительную черту всей
римской портретной скульптуры, в которой
сильнее всего проявилось своеобразие
римского художественного гения. Восковые маски украшали атриумы, их выставляли на семейных торжествах, в них выступали актёры, сопровождавшие похоронные процессии. Право на посмертную маску - "изображение" - имели те, кто обладал верховной властью, так как политическая власть предоставлялась не только выборами, но была прежде всего религиозным отличием, агреманом Юпитера, верховного римского божества. Поэтому божественное благословение отмечало харизмой тех, кто был избран осуществлять эту власть - конституционный империал, ограниченный одним годом. Было естественным,
что потомки этих людей частично
претендовали на наследование этой харизмыкак
залога исполнения власти. И это
неизбежно привело к тому, что
наследники основали в честь инициаторов
привилегированного отношения между богами
и своим потомством настоящий культ, социальным
знаком которого были "изображения". Римский портрет имеет сложную предысторию. Его связь с этрусским портретом очевидна, равно как и с эллинистическим. Римский корень тоже вполне ясен: первые римские портретные изображения в мраморе или в бронзе были всего лишь точным воспроизведением восковой маски, снятой с лица умершего, где все детали лица, складки, морщины - всё то, что может зафиксировать восковая копия, - превращалось в средство характеристики образа. Это ещё не искусство
в обычном смысле. Здесь нет
идеала, который можно повторять
и с которым можно В портретах
республиканской эпохи нашли
отражения гражданские идеалы этого
времени. Детали в них не всегда приведены
к единству, моделировка суха, им
свойственны упрощение форм, жёсткость
линий. Но запечатлённые в них образы суровых
стойких республиканцев, мужественных
участников общественно-политической
борьбы - государственных деятелей, завоевателей,
создателей грандиозной державы, исполнены
самосознания, нравственной силы, овеяны
суровым духом республиканских добродетелей. В позднереспубликанский
период через внешнюю характерность
начинает просматриваться внутреннее
содержание образа: простонародный Помпей,
волевой и жестокий Цезарь, коварный
Сулла - вожди, которые действуют
от имени Республики, уже по сути
не существующей, но с которой они себя
отождествляют. Октавиан Август В скульптуре начала
Римской Империи складывается особый
официальный стиль, ярко проявившийся
в портрете и рельефе. В его
основе лежит греческое искусство
V - IV веков до н.э. Скульптурные портреты
Августа и членов его семьи значительно
отличаются от портретов республиканского
периода. Портретные статуи и бюсты императора
Октавиана Августа изображают его молодым,
во цвете лет, атлетического сложения
и классической красоты, несколько греша
перед истиной, так как по описаниям он
был роста невысокого и хрупкого телосложения.
Однако парадные портреты Августа, приравнивающие
императора к небожителям, как, например,
знаменитая статую Августа во весь рост,
где он показан во всём блеске императорской
славы, выявляют и индивидуальные, присущие
только Августу черты, а также относительную
уравновешенность и значительность его
личности. Идеализированы
и многочисленные портреты преемника
Августа - Тиберия. Облагороженный образ.
И в то же время, безусловно, индивидуальный.
Что-то несимпатичное, брюзгливо-замкнутое
проглядывается в портрете этого императора,
обладавшего неограниченной властью,
жестокого и в то же время испытывавшего
животный страх за свою жизнь. Большая динамичность,
реалистичность, живописность, эмоциональность,
театральная приподнятость характеризуют
искусство середины и второй половины
I века н.э. Уже полностью разоблачителен
при всей своей благородной сдержанности
портрет преемника Тиберия - Калигулы,
убийцы и истязателя, в конце концов заколотого
своим приближённым. Жуток его пристальный
взгляд, и чувствуешь, что не может быть
пощады от этого совсем молодого властителя
(он закончил в двадцать девять лет свою
страшную жизнь), с наглухо сжатыми губами,
любившего напоминать, что он может сделать
всё, что угодно и с кем угодно. Верим мы,
глядя на портрет Калигулы, всем рассказа
о его бесчисленных злодеяниях. "Отцов
он заставлял присутствовать при казнях
сыновей, - пишет Светоний, - за одним из
них он приказал послать носилки, когда
тот попытался уклониться по нездоровью;
другого он тотчас после зрелища казни
пригласил к столу и всяческими любезностями
принуждал шутить и веселиться." А другой
римский историк, Дион, добавляет, что,
когда отец одного из казнимых спросил
"можно ли ему хотя бы закрыть газа,
он приказал умертвить и отца". И ещё
у Светония: "Когда вздорожал скот, которым
откармливали диких зверей для зрелищ,
он велел бросить им на растерзание преступников;
и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел,
кто в чём виноват, а прямо приказывал,
стоя в дверях, забирать всех..." Убедительно раскрыта
эмоциональная характеристика бездарного
властелина Клавдия, которого статуя изображает
в виде Юпитера, почти обнажённого
с плащом, драпирующимся вокруг бёдер
и перекинутым через руку. При
идеализированности форм тела в духе культовой
статуи лицу приданы индивидуальные черты,
и мы видим бесстрастные черты немолодого
и некрасивого человека. Нерон Реализм римского
портрета отчётливо проявляется
в портрете Нерона. Здесь уже видно,
как далеко отошло римское портретное
искусство от идеализации времён Августа.
Зловеще с своей двусмысленности жестокое
одутловатое низколобое с тяжёлым взглядом
лицо Нерона, самого знаменитого из всех
венценосных извергов Древнего Рима. Наиболее
полное развитие новый стиль реалистического
портрета приобретает в последнюю треть
I века н.э., и в бюсте Веспасиана отброшена
всякая индивидуализация: хитроватый,
умный, насмешливый, умудрённый опытом
пожилой человек. Стиль римского
скульптурного портрета менялся
вместе с общим мироощущением эпохи.
В римском портрете раскрывается перед
нами дух Древнего Рима во всех его аспектах
и противоречиях. Римский портрет - это
как бы сама история Рима, рассказанная
в лицах, история его небывалого возвышения
и трагической гибели: "вся история
римского падения выражена тут бровями,
лбами, губами" (Герцен). Документальная
правдивость, доходящая до обожествления,
самый острый реализм, глубина психологического
проникновения поочерёдно преобладают
в нём, а то и дополняют друг друга. Но пока
была жива римская идея, в нём не иссякала
изобразительная мощь. Траян В начале II века,
при Траяне, официальный портрет
изменяет свой характер, скульпторы стремятся
приблизиться к традиционным портретам
республиканского периода. Характерные
черты портретов времён Траяна -
спокойное выражение лица, суховатая трактовка,
сменяющая рельефную моделировку, скромные
причёски. При Адриане
характер портрета снова меняется.
Возрождается классицизм, но отличный
от классицизма времён Августа. Император
Адриан заслужил славу мудрого правителя;
известно, что он был просвещённым ценителем
искусства, ревностным почитателем классического
наследия Эллады. В портретах Адриана
видно подражание греческим портретам
философов и драматургов, но спокойная,
ясная уверенност греческой классики
превращается здесь в романтическое воспоминание
о далёком прошлом. Со времён Адриана
римские скульпторы перестают раскрашивать
мрамор: радужная оболочка глаз, зрачок,
брови теперь передаются резцом. Поверхность
обнажённых частей тела, и особенно
лицо полируется до яркого блеска, а волосы
и одежда остаются матовыми. Одну из важнейших
страниц римского портретного искусства
представляет собой портрет времён
Антонина Пия и Марка Аврелия.
Совершенное владение техникой обработки
мрамора позволяет мастерам добиваться
тончайшей моделировки форм лица, фактурности
волос, одежды. В портретах этого периода
всегда строго соблюдается портретное
сходство, но самое главное - в них отражён
дух эпохи переоценки ценностей, новых
романтических настроений, зреющего мистицизма,
предвещающих кризис римской великодержавной
гордыни. В них появляются черты одухотворённости,
самоуглубления, и вместе с тем утончённости,
усталости и грусти. Созерцательное настроение
подчёркнуто трактовкой глаз с резко врезанными
зрачками, полуприкрытыми мягкими тяжёлыми
веками. "Сириянка" Меланхолической
созерцательностью, характерной для
многих портретов этого времени,
дышит образ "Сириянки". Но её задумчивая
мечтательность глубоко индивидуальна,
и сама она кажется нам давно
знакомой, так жизненно резец ваятеля
изощрённой работой извлёк из белого мрамора
с нежным голубоватым отливом её чарующие
и одухотворённые черты. III век н.э. - эпоха
расцвета римского портрета, всё
более освобождающегося от В портретах
второй половины III века воля к жизни
исчезает, начинает доминировать покорность
судьбе - человек осознаёт себя слабым
существом. "Время человеческой жизни
- миг, - писал Марк Аврелий, - её сущность
- вечное течение; ощущение смутно; строение
всего тела - бренно; душа - неустойчива;
судьба - загадочна; слава - недостоверна". В IV веке появляются
портреты, выполненные в различном стиле,
и наряду с существованием традиции римского
реалистического портрета появляются
грубость и упрощённость или обобщённость
образа. "Техника упрощена до крайности...
Черты лица выработаны глубокими, почти
грубыми линиями с полным отказом от моделировки
поверхности. Личность, как таковая, охарактеризована
беспощадно с выделением самых важных
черт." (Вальдгауэр о портрете "солдатского"
императора Филиппа Араба). Новый стиль,
по-новому достигаемая монументальная
выразительность. В общем стиле римского
скульптурного портрета этого времени
уже можно распознать черты, которые получат
полное развитие в средневековых скульптурных
портретах французских и германских соборов... Римский скульптурный портрет — один из самых значительных периодов в развитии мирового портрета, охватывающий примерно пять веков (I в. до н. э. — IV в. н. э.), характеризуется необыкновенным реализмом и стремлением передать характер изображённого; в древнеримском изобразительном искусстве по своему качеству занимает одно из первых мест среди других жанров. Отличается значительным количеством дошедших до нас памятников, которые кроме художественной имеют значительную историческую ценность, так как дополняют письменные источники, демонстрируя нам лица участников важных исторических событий. По мнению исследователей, этот период заложил основы последующего развития европейского реалистического портрета. Подавляющее количество
изображений выполнены в Развитие древнеримского портрета было связано с усилением интереса к индивидуальному человеку, с расширением круга портретируемых. Риму свойственен нарождающийся интерес к конкретному человеку (в отличие от интереса к человеку вообще в искусстве Древней Греции). В основе художественной структуры многих древнеримского портрета — чёткая и скрупулёзная передача неповторимых черт модели при соблюдении единства индивидуального и типического. В отличие от
древнегреческого портрета с его
тягой к идеализации (греки считали,
что хороший человек Важный вклад в развитие римского портрета оказало искусство их ближайших соседей и предшественников. Хотя точных сведений о религии этрусков не сохранилось, сохранившиеся образцы предметов их погребального культа свидетельствуют об их интересе к передаче портретного сходства. Скорее всего, как и египтяне, они придерживались идеи сохранения внешнего облика умершего, может быть, как залога его потустороннего бессмертия. Саркофаг из Вольтерры, II в. до н. э., Археологический музей, Флоренция Саркофаги, появляющиеся с VI века до н. э., как правило, изображали покойного еще живым, полулежащим на ложе в позе пирующего, облокотившимся на подушку и взирающим на зрителя; на лице активная мимика, часто улыбки. Может изображать как одного покойного, так и парные супружеские портреты (например, Саркофаг Лартии Сейанти из Кьюзи; Саркофаг супругов из некрополя Бандитачча (Черветри), музей Виллы Джулиа). Несомненно, на эту скульптуру оказало большое влияние греческое архаическое искусство, но позы и жесты этрусков более свободны и менее каноничны. Характерная черта
портретов этого периода —
крайний натурализм и правдоподобие
в передаче черт лица того, что отличает
конкретную личность от любого другого
человека. Эти тенденции восходят к этрусскому
искусству. Важной причиной того, что эти
аспекты позднее усилились, стал переломный
период римской истории, когда отдельные
персоны стали играть значительную роль,
а Республика сменилась диктатурой. Веризм
— термин, который употребляют в отношении
реализма, переходящего в натурализм,
свойственного римским портретам конца
Республики (1-я пол. и сер. I в. до н. э.). Это
максимальный всплеск натурализма в римском
портрете; многочисленны правдивые портреты
стариков, часто уродливых (на их основе
сложилась теория о происхождении портрета
от восковых масок умерших предков, см.
выше). РИМСКИЙ СКУЛЬПТУРНЫЙ
ПОРТРЕТ КОНЦА III—IV ВЕКА Н.Э. Некоторые исследователи на основании сходства с изображениями на монетах считают ее портретом императора Проба. Четко очерченная, несколько вытянутая голова покрыта плотно прилегающими к черепу волосами, разделенными на мелкие пряди; такие же, но несколько более живописно переданные пряди образуют бороду, закрывающую щеки и подбородок. Мелкими насечками обозначены брови, затеняющие глаза с четко вырезанными округлыми зрачками, посаженными под верхними веками. Нахмуренный лоб и вертикальные складки между бровей придают этому суровому и мужественному лицу страдальческое выражение, несколько напоминающее трагический портрет Траяна Деция. Скульптурное построение головы, акцентирование лица свидетельствуют о возрождении традиций портрета второй четверти III века н.э. [с.88] Именно этот портрет, характеризующийся, как показано в предыдущей главе, стремлением к правдивой передаче облика человека при отказе от излишней детализации и своеобразным обобщающим реализмом, лег в основу дальнейшего развития позднеримского портрета. Эти суровые образы, лишенные внешней красоты классицизирующих памятников, были созвучны этой сложной эпохе непрерывных войн и борьбы за сохранение Римской империи, эпохе становления новой деспотической власти. Черты, присущие
портрету так называемого Проба, можно
отметить и в прекрасном портрете пожилой
римлянки, находящемся в Латеранском музее.
По типу лица, широкого, некрасивого, с
подчеркнутыми скулами и массивной челюстью,
по характеру прически эта голова восходит
к женским образам первой половины III века
н.э., таким, как изображения Юлии Домны,
Юлии Маммеи. Но исполнение отличается
большей сухостью и схематичностью; индивидуален
небольшой, слегка искривленный рот. Характерна
передача глаз — узких, полуприкрытых
тяжелыми верхними веками. Четко вырезана
радужная оболочка, высверлены округлые
зрачки. Взгляд кажется отрешенным, направленным
куда-то вдаль. Исполнение глаз в портрете
последней трети III века н.э. начинает играть
особенно важную роль, в них концентрируется
вся выразительность, присущая этим изображениям. Лицо чищено,
но черты его не искажены и сохранили
свою выразительность. Перед нами изображение
сурового и закаленного воина, переданное
средствами скульптурной лепки форм.
Плотно сжатые губы, резкий излом бровей,
глубокие складки у носа свидетельствуют
о сильной воле и незаурядном характере.
Легкий налет страдания, сообщаемый морщинками
на лбу и переносице, становится уже привычным
стандартом, присущим этим портретам,
он не связан с характером изображенного.
При этом портрет, несомненно, индивидуален
— об этом говорит асимметрия в построении
лица, характерная форма изогнутого рта.
Особенно важна трактовка глаз, широко
расставленных, с нависающими верхними
веками и четким внутренним рисунком,
придающим взгляду особую пристальность.
Такой взгляд повышает эмоциональную
выразительность сильного, еще живо переданного
лица, но в то же время сообщает ему элемент
неподвижной напряженности. Таков находящийся
в Берлине превосходный портрет
Констанция Хлора, соправителя Максимиана
и отца императора Константина. Очень
индивидуально некрасивое лицо с
крупным носом и длинным В музее Цюриха
находится великолепная по исполнению
голова неизвестного, относящаяся к
рубежу III—IV веков. Четкая скульптурная
лепка подчеркнута исполненными
с помощью мелких насечек короткими
волосами и бородкой; большие глаза по
рисунку своему напоминают портреты предшествующего
периода, но здесь этот рисунок приобретает
черты еще большей орнаментальности. Эта
интересная голова сохраняет пластическую
выразительность портретов III века, хотя
трактовка деталей — волос, бровей, складок
на лбу и щеках — становится подчеркнуто
графичной, а само лицо — неподвижным,
маскообразным. В портрете неизвестного
эти черты только намечаются. Они получат
дальнейшее развитие в произведениях
IV века. Группа в Ватикане
аналогична первой, за исключением
того, что изображены не четыре, а
только два императора. Неправильные,
укороченные пропорции фигур, почти
квадратные головы, увенчанные венками,
и характерные подчеркнуто большие, орнаментальные
глаза, — черты, прежде всего обращающие
на себя внимание. Схематизм и абстрактность
исполнения, отсутствие индивидуального
сходства сочетаются в этих изображениях
с торжественной репрезентативностью
поз и жестов. Материал — твердый красный
порфир, так широко распространенный
в искусстве Древнего Египта, — и происхождение
ряда памятников этого круга (найдены
в различных центрах Египта) позволяют
считать их произведениями восточной
школы римского искусства. В этих вещах
нарушены связи с римским реалистическим
искусством, изображение превращено в
отвлеченную схему, символ. Художника,
создавшего эти произведения, не привлекает
задача передать сходство с оригиналом
— задача, долгое время бывшая краеугольным
камнем развития римского скульптурного
портрета. Он стремится выразить ощущение
душевной взволнованности, мистической
экзальтации, владевшее людьми этой эпохи.
Особенно заметны эти черты в портретном
бюсте в Каире, который предположительно
считается изображением Максимина Дазы,
цезаря Сирии и Египта в 305—314 гг. Восточноримские
портреты первыми вступили на этот путь,
подготовленный искусством Пальмиры III
века н.э.; несомненно, они оказали воздействие
на искусство Рима. В дальнейшем этот путь
станет общим для всего позднеримского
портрета. Великолепная
голова жреца, найденная в Элевсине,
является лучшим образцом позднеантичного
портрета Греции. Лицо пожилого человека
несколько сумрачно и сурово; это
выражение придают ему глубоко
посаженные, затененные нависающими бровями
глаза; волосы свободными прядями падают
на лоб и виски; такие же волнистые пряди
образуют бороду, покрывающую щеки и подбородок,
и длинные усы, закрывающие верхнюю губу.
В отличие от римских портретов III века,
где скульптор акцентирует только лицо,
здесь все детали головы органически объединены
в одно целое. Мягкость моделировки, живописные
приемы исполнения волос, умелое использование
светотени напоминают лучшие греческие
портреты антониновской эпохи, такие,
как, например, бюст Полидевка в Берлине,
но трактовка отдельных деталей лица,
прежде всего глаз с их характерным рисунком
и подчеркнуто пристальным взглядом, заставляет
датировать этот портрет концом III века. Голова последнего
с правого медальона северного
фасада арки повторяет тип, сложившийся
в эпоху тетрархии: то же компактное
построение головы, исполненные мелкой
насечкой волосы и короткая, обозначенная
точками борода, такое же широкое, как
в портрете Диоклетиана, лицо с морщинами
на лбу и у переносицы, сообщающими лицу
ставший уже стандартным налет страдания.
Лициний в момент создания этих изображений
был пожилым, шестидесятилетним человеком.
Очевидно, он следовал моде предшествующего
времени, и это отразил в его портрете
скульптор. Голова эта, высота
которой достигает двух с половиной метров,
принадлежала гигантской акролитной статуе,
изображавшей императора сидящим. Сохранились
и другие части, сделанные из мрамора,
— руки, ступни ног. Голова Константина
является наиболее ярким образцом того
иконообразно-репрезентативного официального
портрета, который окончательно складывается
в эту эпоху. О портретном сходстве здесь
нет уже и речи. Это лицо является отвлеченным
образом императора — земного божества.
Трактовка образа властителя в древневосточном
искусстве, несомненно, оказала большое
влияние на сложение этого типа изображения.
Строгая симметрия, моделировка большими
нерасчлененными плоскостями, четко очерченные
губы красивого рисунка, традиционная
прическа в виде ровного валика полукруглых
локонов над лбом и правильные дуги бровей
характерны для подобных изображений.
Огромные глаза с большими, обозначенными
широкими дугообразными врезами зрачками
придают этому лицу выражение замкнутого,
недоступного для простых смертных величия.
Голова императора Константина представляет
определенное направление в развитии
портрета этого времени, которое можно
назвать официальным. Очень близка ей
колоссальная бронзовая голова, хранящаяся
во [с.93] дворце Консерваторов, также изображающая
императора Константина. Появление подобных
произведений отвечает новым условиям
существования Римской империи, новому
характеру императорской власти. Эти портреты
порывают с традициями реализма, лежащими
в основе всего предшествующего развития
римской портретной скульптуры. Эта скульптура,
вдвое больше нормальных размеров,
изображает Константина в парадной
позе полководца, в панцире с палудаментом,
наброшенным на левое плечо, с дубовым
венком — знаком военной доблести — на
голове. Панцирные статуи римских императоров
восходят к статуе Августа из Прима Порта.
Но если там первый римский император
был изображен в живом общении со своими
солдатами, обращающимся к ним с речью,
то здесь, при почти точном повторении
позы Августа, Константин представлен
торжественно-репрезентативно, как объект
поклонения. Правой, поднятой вверх рукой
он, очевидно, опирался на жезл или скипетр.
Поза его, несмотря на неправильные, слишком
укороченные пропорции, полна величия.
Еще молодое лицо императора, исполненное
большими нерасчлененными плоскостями,
ясно и спокойно. Это не столько индивидуальный
портрет конкретного человека, сколько
величавое изображение императора как
некоего символа верховной, божественной
власти. Голова несколько больше натуры, с прической в виде ровных прядей волос над лбом и короткой бородкой, обозначенной точками. Круто изогнутые брови, затеняющие глаза, в сочетании с зрачками, помещенными под верхними веками, придают особенную пристальность взгляду. Мягкая лепка складок по сторонам носа и на подбородке напоминает портреты III века, а маленький, причудливого рисунка рот сообщает этому лицу индивидуальный характер. Автор исследований о римском портрете Хайнце считает эту голову портретом самого императора Константина. В таком случае мы имеем здесь единственный правдивый, не идеализированный портрет этого крупного государственного деятеля позднеримской Империи; несмотря на известную отвлеченность образа, свойственную всем позднеримским портретам, голова в Копенгагене дает представление о твердом, суровом и даже жестоком характере Константина. Не менее интересен
и датирующийся более поздним
временем — около середины IV века
— портретный бюст в Национальном музее
в Риме. В нем видят портрет сына Константина
I — Константина II (337 — [с.94] 361 гг. н.э.).
По яркости индивидуальной характеристики
изображенного он примыкает к портрету
в Копенгагене. Сильно вытянутое лицо
с длинным костистым носом, выступающим
подбородком, близко посаженными глазами
и оттопыренными ушами поражает своей
некрасивостью. Чуть загнутые на концах
пряди волос низко спадают на лоб. Такая
прическа характерна для послеконстантиновских
портретов. Пристальный взгляд узких глаз,
смотрящих из-под нависающих бровей, плотно
сжатые губы придают твердость и значительность
этому лицу. Это один из последних позднеримских
портретов, сохраняющих еще черты реалистической
характеристики изображаемого лица. определено монументально- Блестящим примером этого нового направления является голова неизвестной императрицы (так называемой Елены) в Нью-Карлсбергской глиптотеке в Копенгагене. Гладкая, нерасчлененная поверхность лица отполирована до блеска, так что кажется фарфоровой и контрастирует с орнаментальными по рисунку, переданными мелкой гравировкой волосами. Вероятно, верхняя, не обработанная часть головы была украшена металлической диадемой. Черты красивого лица абсолютно правильны и симметричны и в то же время совершенно лишены всего индивидуального. Возвышенное спокойствие, которым веет от этого лица, лишь подчеркивают большие глаза, будто созерцающие нечто далекое от земного бытия. Этот памятник стоит на грани, отделяющей портретное изображение позднеримского периода от ранневизантийской иконы. В этом отношении портрету так называемой Елены близка превосходная по качеству исполнения голова императора Аркадия в Берлинских музеях. Она датируется
концом IV века. Спокойно-красивое, отрешенное
от земных забот лицо его никак не отражает
бурные события окружавшей его жизни.
Ведь именно с воцарением Аркадия и его
брата Гонория, после смерти их отца Феодосия
I в 395 году, произошел окончательный раздел
Римской империи на Западную, обреченную
на скорую гибель под ударами двигающихся
на Италию варваров, и Восточную, быстро
потерявшую свой античный характер и ставшую
Византийской империей. Большие глаза
свидетельствуют о подчинении всего материального,
телесного, индивидуального духовному
началу, что естественно в период, когда
христианская религия из равноправной
с другими религиями, какой она была признана
при Константине I, стала единственной
государственной религией. К чему должно было прийти портретное искусство позднего Рима, показывает другой портрет Аркадия, хранящийся в Археологическом музее Стамбула; при несомненной близости к берлинской голове, здесь отмечается нарастание орнаментальности, еще сильнее подчеркиваются огромные глаза. Человеческое лицо теряет окончательно свои индивидуально-конкретные черты, а с ними и свое значение портрета, оно становится отвлеченным образом, иконой. Эти памятники подготовили иконописные образы Византии. Искусство античного портрета, прошедшее долгий путь развития, приходит к своему концу. |