История русского искусства

Переходя от архитектуры  к живописи, приходится с грустью  установить, что в последней области  Россией достигнуто неизмеримо меньше, нежели в первой. Это не значит, чтобы  за всю свою многовековую жизнь русская  живопись не дала ничего ценного: и  здесь ею создано много настоящих  сокровищ искусства, таких, которые  не уступают или уступают мало большим  произведениям европейской живописи. Правда, мировых гениев живописи в  России не было. Было бы напрасным трудом искать в ее прошлом собственного Микельанджело или Рафаэля, или Тициана, Веронеза и Тинторетто. Не было не только их, но не было и Веласкесов, и Рубенсов, и Рембрандтов, и Ван-Дейков, и Хальсов. И все же на Руси была большая живопись. Она была не столько искусством индивидуальным, изобретением и вдохновением отдельных лиц, сколько художеством собирательным, таким же народным творчеством, как и народная музыка, песни, эпос. Нам известны имена многих русских живописцев XVII, XVI и даже XIV веков, но каждое новое открытие имени одного из этих бесчисленных безыменных художников нисколько не лишает его творения печати народного творчества, как не лишится ее и "Слово о полку Игореве" или "Евгений Онегин". Несомненно лишь то, что есть особая прелесть и ничем не заменимое наслаждение в чувстве, которое испытываешь каждый раз, когда от величайших произведений известных авторов переходишь к творчеству народному. Бывают минуты, когда два-три простых и грубых слова народной сказки кажутся выразительнее целых страниц большого поэта или немудреный напев старинной песни – глубже иной симфонии, а наивное изображение апокалиптической сцены на стене заброшенной церковки – значительнее и даже просто художественнее только что виденной в знаменитой галерее знаменитой картины.

Вместе с зодчеством Русь получила из Византии и живопись, которая  до XVIII века сводилась почти к  одним только церковным фрескам  и иконописи. Первые фрески и мозаики  были исполнены либо царьградскими мастерами, либо их русскими учениками и обнаруживают мало отклонений от византийских оригиналов. Однако уже и в эту отдаленную эпоху временами начинают проглядывать в них особенности, которые позже выросли в самобытный русский стиль. Эти черты нашли свое наиболее яркое выражение в творчестве новгородских и псковских мастеров, создавших такой волшебный мир красоты, что равнять его можно лишь с вершинами, до которых доходило мировое искусство. Кому посчастливилось видеть наиболее совершенные из их созданий и довелось почувствовать власть их чар, тот знает, что придет время, когда европейские музеи будут также искать новгородских икон, как ищут сейчас египетские и греческие скульптуры. В Москве наследником новгородцев был Андрей Рублев, украсивший фресками Успенский собор во Владимире и писавший иконы, которые его современниками ценились чрезвычайно высоко. Одна из таких икон, писанная, несомненно, им, хранится в Троице-Сергиевой лавре, но она вся, кроме ликов, закрыта окладом, и только во время недавней ее реставрации можно было видеть ее письмо и оценить вдохновенное искусство этого русского Беато Анжелико. По странной прихоти судьбы Рублев был современником последнего, но, само собой, разумеется, что видеть произведений его он не мог. Между тем только в нежном искусстве тихого флорентийского монаха можно найти ту постоянную ласковость, душевность и тот великий мир, которым веет от "Святой Троицы" смиренного Радонежского чернеца. Недаром первый остался в памяти потомства Блаженным Анжелико, а второй – Преподобным Андреем. У Рублева только больше певучести, больше ритма. Этой ритмичностью и напевным складом отличается вообще все русское иконное письмо, получившее свое начало от величественно орнаментальных мозаик. Торжественная суровость их грозных ликов постепенно уступила место душевной ласковости и славному доброму чувству, но любовь к ритму не только не исчезла, а скорее возросла и с веками развилась в особое, освященное преданиями учение. Для русского иконописца фреска есть, прежде всего, украшение стены, а икона – украшение иконостаса или "красного угла" в доме. И за какую бы тему ни принимался он, его первой и главной заботой была декоративная красота целого, орнаментальность линий и гармония красок – словом, все то, что так неподражаемо удалось Рублеву в его "Троице" как в целой композиции, так в особенности в ее бесподобной средней фигуре.

Если в иконе оставался  еще известный дух, унаследованный от Византии, хотя предания последней  были уже сильно переработаны, то в  поздних фресках, особенно в ярославских  конца XVII века, он уже почти бесследно  исчезает. Здесь в церквах Ильи Пророка и Иоанна Предтечи в Толчкове русская стенная живопись поднялась на такую высоту, до которой она никогда уже позже не доходила. По огромности декоративных замыслов и их блестящему решению роспись этих храмов можно сравнивать с совершеннейшими итальянскими фресками раннего возрождения. И в них, как и в иконах, все помыслы живописцев направлены на декоративную сторону. Те самые традиции, которые многим представляются сухими, безжизненными догмами, мертвившими живопись и тормозившими все ее развитие, оказали ей на самом деле неоцененную услугу и привели к совершенно самобытной, только одной России присущей красоте.