Бродяжничество как вид девиантного поведения

По сути дела, речь идет о  достаточно универсальном социально-психологическом феномене, имеющем устойчивые и отчетливо выраженные признаки. Надо сказать, что еще в конце XIX в. бродяжничество стали рассматривать как психологическую, точнее психиатрическую проблему. Было введено даже специальное понятие "пориомания" — "инстинкт бродяжничества" или "болезненное миграционное состояние", обозначавшее особый вид патологии личности, этиологически связанной с эпилепсией. Позднее психиатры и клинические психологи в качестве первопричины бродяжничества называли психопатии различного генеза. Эти гипотезы, хотя и подвергались критике, позднее получили подтверждение в многочисленных исследованиях, в частности, В. А. Жмурова, В. В. Ковалева, М. В. Коркиной и др. В результате этих исследований список как психических, так и иных расстройств, рассматриваемых в качестве первопричин бродяжничества был существенно расширен. К ним, в том числе, были отнесены шизофрения, невротические расстройства, задержки развития, ранние стадии различных органических поражений и т. п.

При том, что бродяжничество безусловно может выступать как своеобразный симптомокомплекс перечисленных патологий, практика показывает, что в целом ряде случаев к нему склонны лица и в первую очередь подростки, не имеющие отчетливо выраженных психических и иных патологий. Гораздо более универсальными причинами бродяжничества являются совершенно определенные особенности психосоциального развития личности, в частности, негативное разрешение базисных конфликтов четырех первых стадий эпигенетического цикла и как следствие крайняя степень психосоциальной спутанности, либо негативной идентичности⁹.

Так, разрешение первого базисного конфликта  в пользу недоверия влечет за собой  временную спутанность или утрату временной перспективы в зрелом возрасте. Это приводит к тому, что  в субъективном восприятии индивида, "каждая отсрочка становится обманом, каждое ожидание — переживанием бессилия, каждая надежда — опасностью, каждый план — катастрофой, каждый возможный помощник — потенциальным изменником"¹⁰. Отсюда — психологическое "цепляние" за прошлое, попытки проживать его снова и снова, тем самым, как бы поворачивая время вспять, в сочетании со стремлением "законсервировать" настоящее, чтобы избежать неисчислимых и неизбежных опасностей и неприятностей, затаившихся в будущем. Другим проявлением утраты временной перспективы является патологическая фиксация на будущем. Патологическая в том смысле, что будущее выступает не как естественное продолжение настоящего момента в рамках единого жизненного цикла, но как отдаленная абстрактная возможность, оторванная от текущей реальности. К классическим примерам такого рода можно отнести буквально-догматическое восприятие религиозных учений, социальные и личностные утопии и т. п. Во всех своих проявлениях временная спутанность влечет за собой бегство от реальности. Как фиксация на прошлом в сочетании со стремлением "заморозить" настоящее, так и фиксация на будущем, направлены в конечном счете на создание параллельных миров, в которых индивид ищет убежища от опасностей и дискомфорта, не заслуживающего его доверия реального мира. Вполне понятно, что такие индивиды совершенно не способны к реальной близости и установлению не только подлинно партнерских, но и вообще сколько-нибудь стабильных межличностных отношений. Отметим, что в рамках психосоциального подхода шизофрения и психозы этиологически связаны именно с ярко выраженным негативным разрешением первого базисного конфликта развития.

Негативное развитие на второй психосоциальной стадии приводит, по мнению Э. Эриксона, к формированию болезненного самоосознования как антитезы свободной воли и уверенности в себе. Такое самоосознование направлено на фиксацию "противоречия между самооценкой, образом “я” автономной личности и образом “самого себя” в глазах окружающих"¹¹.

Вполне очевидно, что самооценка индивида с генерализированным чувством стыда и сомнения, как  правило, "заморожена" на предельно  низком уровне. И чем ниже этот уровень, тем яростнее отвергается вообще любое, а не только критическое мнение о собственной персоне со стороны социального окружения. Как отмечает Э. Эриксон, "тотальное разрушение самооценки у наших пациентов резко контрастирует с нарциссическим и снобистским презрением к мнению других". В этом суть патологического парадокса самоосознования как деструктивного вклада в спутанность идентичности. Это ничто иное, как примитивная форма защиты, позволяющая "сохранить шаткую уверенность в себе в противовес чувству сомнения и стыда"¹².

Типичным проявлением самоосознования индивида в социальной жизни является неспособность устанавливать полноценные партнерские отношения, привнесение в любой вопрос личностно-аффективного содержания. Не случайно Э. Эриксон тесно увязывал феномен самоосознавания с негативным разрешением конфликта "доверие против недоверия": "Самоосознование — новая редакция того первоначального сомнения, которое касалось возможности доверия родителей и самого ребенка только в отрочестве; однако, такое сомнение имеет отношение и к вопросу надежности всего периода детства, которое теперь остается позади, и возможности доверия всему социальному универсуму, перед лицом которого он стоит". В качестве компенсаторного механизма поведенческой патологии такого рода часто выступает гипертрофированная тяга к идентификации с группой, "посредством которой недостаточная уверенность в себе может на время замаскироваться “групповой” уверенностью¹³. При этом, поскольку такой индивид оказывается патологически неспособен найти сколько-нибудь приемлемый баланс между самооценкой и восприятием себя другими членами группы, все, как правило, ограничивается принятием им внешней групповой атрибутики в сочетании с формальными групповыми нормами. То есть проживание даже первой стадии вхождения личности в группу (стадии адаптации) происходит лишь частично. В результате наступает быстрое и, что существенно важно, взаимное, разочарование и отвержение, и индивид превращается в "вечного странника", бесконечно ищущего приемлемую социальную нишу и не способного ее найти.

Разрешение  третьего кризиса детства в пользу вины влечет за собой, с точки зрения Э. Эриксона, тотальную ролевую фиксацию как альтернативу здоровому чувству  цели и свободному ролевому экспериментированию. При этом происходит регрессия к  тотальному кризису доверия и "...выбор саморазрушительной роли часто остается единственной приемлемой формой инициативы на пути назад и наверх, осуществляемой в форме полного отказа от амбиций, что только и позволяет полностью избежать чувства вины"¹⁴. На уровне социального функционирования личности, это обычно находит выражение в установке на полный отказ от мотивации достижения, тотальной приверженности позиции "маленького человека", от которого "мало что зависит"¹⁵. Такие люди склонны к демонстративному, часто аффективному поведению, обычно направленному на "обыгрывание" темы "несчастливой судьбы". Еще одним классическим проявлением тотальной ролевой фиксации является крайняя как интеллектуальная, так и поведенческая ригидность.

Негативный  вклад в спутанность идентичности, связанный с разрешением четвертого кризиса психосоциального развития в пользу неуспешности, выражается в неспособности индивида работать или стагнации действия, являющейся, по мнению Э. Эриксона, "...логическим следствием глубокого чувства неадекватности собственных общих возможностей". В социальном аспекте это приводит не только к очевидному ограничению потенциала индивида в смысле перспектив карьерного роста, самореализации в профессиональной деятельности и т. п., но зачастую, полностью парализует всякую созидательную активность личности. Компенсаторная реакция в таких случаях не редко проявляется в форме агрессивных и социопатических действий. Не случайно, по наблюдениям Э. Эриксона, "общим для шизоидов и делинквентов является недоверие к самим себе, неверие в возможность когда-нибудь совершить что-либо полезное"¹⁶.

Закономерным  итогом такого выраженно патологического  психосоциального развития в детстве  является спутанности идентичности или формирование негативной идентичности в подростковом возрасте. Первая в буквальном смысле толкает индивида к бесконечным скитаниям в поисках ответа на жизненно важный вопрос "Кто я?", вторая к асоциальной и, более того, антисоциальной активности.

Результаты  современных исследований бродяжничества вполне укладываются в рамки приведенной схемы. Как отмечает А. В. Глаголева, "большинство исследователей рассматривают проблему бродяжничества несовершеннолетних как один из вариантов компенсаторного поведения в конфликтной ситуации, неадекватной реакции на неблагополучную обстановку воспитания в семье, школе"¹⁷. При этом "побег из дома ... следует рассматривать не просто как удаление из семьи, где назрела конфликтная ситуация, а как перемещение ребенка в социальную среду бродяжничества несовершеннолетних, как приобщение к “уличному племени”, где есть свои нравы, обычаи, привычки, нормы и закономерности поведения. С таким перемещением связано усвоение новых норм, ценностей: подросток меняет субъектов идентификации, меняется ее нравственное и правовое сознание"¹⁸. К аналогичным выводам пришли и некоторые зарубежные исследователи. Так, С. Мориц "...описывает поведение уличных детей, на примере гамбургских подростков. Уличные дети — это молодежь от 13 до 16 лет, которая преимущественно была брошена на “общественное воспитание”, т. е. воспитание улицы. Эти дети образовывали определенные сообщества — “союзы молодежи”. Контакт этих детей ограничивался контактом с подобными им группировками. Поэтому компенсация значимых для них контактов оказалась для них чрезвычайно трудной"¹⁹.

Рассмотрение проблемы бродяжничества через призму психосоциального подхода позволяет, в частности, ответить на вопрос, каким образом формируется склонность к бродяжничеству в социально совершенно благополучных семьях. Как отмечал Э. Эриксон, "...степень доверия, определяемая самым ранним детским опытом, по-видимому, не зависит от абсолютного количества еды или демонстраций любви, а зависит от качества связей ребенка с матерью"²⁰. Хотя данное высказывание напрямую относится к первой стадии эпигенетического цикла, в метафорическом смысле оно применимо и к последующим стадиям развития в детстве и юности. Хотя материальные условия и играют совершенно определенную роль тем не менее решающим фактором выступает способность референтных фигур поддерживать детскую витальность через установления отношений и способов взаимодействия адекватных актуальным потребностям развития.

Однако, по данным А. В. Глаголевой, "в современной действительности дети, развивающиеся в благоприятной социально-экономической обстановке, также находятся в ситуации дефицита внимания со стороны родителей. ... Ребенка с раннего детства обучают иностранным языкам, развивают музыкальные и спортивные способности. В семье просто не хватает времени на совместный отдых, общение, игры. Ребенок в такой семье находится в ситуации неудовлетворенной эмоциональной близости с родителями, которая затем трансформируется в отчуждение и полную изоляцию. У родителей недостает теплоты и нежности при общении с ребенком, а нередко и понимания его основных потребностей, возрастных и индивидуальных особенностей. Свои потребности в теплом и неформальном общении с родителями он начинает удовлетворять в неформальном общении со сверстниками, что создает условия для формирования асоциального и антисоциального поведения". Хотя трудно согласиться с однозначным утверждением о том, что неформальное общение со сверстниками создает условия для антисоциального поведения (такого рода общение, начиная с достаточно раннего возраста является совершенно необходимым условием полноценного развития личности), вывод А. В. Глаголевой о том, что существует прямая взаимосвязь между дефицитом эмоциональных контактов в семье и тем, что "правоохранительные органы неоднократно фиксировали детей из семей с социально-экономическим достатком в среде беспризорников, наркоманов, проституток"²¹, представляется вполне обоснованным.

Несмотря на большое количество научных трудов в данной области исследований, проблема бродяжничества среди детей –  явление широкомасштабное, неисчерпавшее  своей  актуальности по сей день. Поэтому очень важно принять во внимание  целый комплекс взаимозависимых факторов,  оказывающих влияние  как на индивидуальную саморегуляцию, так  и на личность детей склонных к бродяжничеству.

Поведенческие реакции вызываются неблагоприятными обстоятельствами или условиями жизни, действующими однократно или систематически. В последнем случае изменения в поведении, приводящие к той или иной реакции, накапливаются и проявляются постепенно или приводят к резкому срыву. Примером могут служить реакции отказа, протеста, ухода, агрессии. Форм проявлений этих реакций может быть очень много. Они всегда возникают в ответ на ту или иную психологическую ситуацию и с ее устранением исчезают. Но, если ситуации часто повторяются, наслаиваются, реакции закрепляются, возникают устойчивые психологические образования (комплексы), приводящие к развитию того или иного типа поведения.  Так формируется устойчивая тенденция детей к самовольным уходам из дома. 

Так, освобождение от традиционных норм, ценностей, отсутствие твердых образцов поведения и моральных границ, ослабление социального контроля способствуют росту  саморазрушающегося  поведения в детской среде и приводят к  самовольным уходам из семьи  и детских учреждений. Склонность детей к бродяжничеству  может быть обусловлена особенностями той или иной семьи. Эти особенности отражаются в имеющихся классификациях неблагополучных семей, где часто проявляются  случаи самовольных уходов детей из дома и детских учреждений.

Заключение

Множество совершенно различных состояний обозначаются так называемой склонностью к перемене мест (побеги, прогуливание школы). Дети убегают из дома, когда с ними жестоко обращаются или когда у них менее, чем обычно, развита привязанность к семье. В этих случаях причина симптома внешняя и может быть устранена изменением внешних условий. Однако существуют дети, у которых причина – во внутренней жизни. Они находятся под влиянием побуждений из бессознательного, которые заставляют их бродить в поисках воображаемой цели.

Страсть к бродяжничеству развивается иногда в раннем детстве. Часто она начинается с того, что ребенок неоднократно после конца уроков не возвращается домой и до ночи где-нибудь бродит. В больших городах дети скрываются в кварталах, где их часто нельзя найти неделями, так как они прекрасно умеют прятаться, присоединяясь к шайкам других детей. Страсть к бродяжничеству опасна потому, что не позволяет ребенку, а затем и взрослому, нигде остановиться, ни на работе, ни в семье. Он должен бродяжничать, так как не может иначе. Нет места на земле, которое могло бы его удержать; нет той любви, которая могла бы его привязать; никакое наказание не помешает прорваться его страсти.

Бродяжничество  может рассматриваться прежде всего  как определенный образ жизни, который  складывается в результате разрыва  социальных связей. Иногда бродягами становятся люди, которые могут быть  рассмотрены как жертвы социальной пропаганды и собственных романтических представлений.  В поисках интересной жизни, работы, новых впечатлений и друзей эти люди прибывали  на «ударные» стройки, важные народнохозяйственные объекты, но не сумев вынести бытовую неустроенность, тяжелые условия труда, климат, невысокую зарплату, уезжали и вновь пускались на поиски. С другой стороны, бродягами становились те, кто, стремясь к высокому заработку,  наиболее выгодным условиям труда и оплаты, колесили по всей стране, часто меняли место жительства. Постепенно  они привыкали к бытовой неустроенности, теряли социальные связи,  что в итоге вело к нисходящей социальной мобильности.