Владимир Сергеевич Соловьев

В.С.Соловьёв, несмотря на весь свой “идеализм”, чувствовал приближающуюся российскую катастрофу. Незадолго до своей смерти В.С. Соловьёв пишет “Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной  истории со включением краткой повести  об антихристе”. Объединение католической, православной и протестантской церквей все-таки происходит, но не в результате эволюционного развития человечества, не в результате собеседований, диалогов и конференций, а как момент истины, в лице немногочисленных верующих во Христа, в катастрофических катакомбных условиях.

Отказался ли В.С. Соловьёв от своей идеи Богочеловечества? Его последнее письмо “По поводу последних событий” в редакцию журнала  “Вопросы Философии и Психологии”, где он вспоминает высказывания своего отца, вроде бы проникнуто разочарованием в духовной эволюции человечества. Но может ли одна фраза перевесить всю историософию Соловьёва? Здесь парадокс, или как богословы говорят - антиномия. С одной стороны, Христос не обещал людям никакого благополучия на земле. Более того, Он не исклюсал всеобщий упадок веры (Лк.18,8). В последней книге Библии “Откровении” говорится о катастрофическом преображении всего мира, о страшном суде. Но означает ли это, что люди уже сейчас должны отказываться от веры и от волевого усилия по возделыванию, окультуриванию и очеловечиванию этого мира, как русские крестьяне в 1492 г., ожидавшие конца света?  Эсхатологический катастрофизм не отменяет общей направленности к возрастанию добра. Лишь путь к нему может оказаться более прерывистым и сложным, чем представлялось ранее. Возможно, что в огне апокалипсиса не все сгорит, а всё лучшее преобразится. Так что земные человеческие труды не пропадут даром.  Каким конкретно образом? Мы не знаем.

Сверхзадачей  В.С. Соловьёва и была актуализация Добра в этом мире, в соответствии с евангельской парадигмой: “Царство Божие здесь и сейчас, но в будущем - еще в большей степени”. Именно в этом он видел не вызов Богу, а послушание Богу, а значит и Истине. Бог и Истина сочетались в его сознании.

В.С. Соловьёв хотел перейти от стихийно-исторического  этапа развития общества к этапу  разумному. Только разумность он понимал  не в позитивистско-утилитарном  смысле. Он знал, что рационализм  не достаточно рационален, а позитивизм не достаточно позитивен, что любой “изм” замыкается на себя, является, по сути дела, новым идолом. Он всю жизнь боролся с наукообразными и религиозными идолопоклонниками. Но они его все-таки одолели, Россия в очередной раз пошла “своим путем”, да и сегодня В.С. Соловьёв особенно не в чести у современных постсоветских философов. Позитивизм продолжает жить в разнообразной конкретомании, отрицающей любые “идеалы” и даже обобщения. Постмодернизм (радикальное отрицание любых обобщений) принципиально не хочет видеть из-за деревьев никакого леса.

Католическая  Церковь давно оценила плодотворность методологии В.С. Соловьёва: объединять все доброе, представляя мир как  многоуровневое целое, преодолевая  крайности и односторонности. В  западных богословских школах (особенно европейских) защищаются диссертации по работам В.С. Соловьёва. Известный католический богослов 20 века Х.Ф.У. Бальтазар сравнил В.С. Соловьёва по его способности синтезу с Фомой Аквинским. Папа Иоанн Павел II в своей энциклике “Вера и Разум” (1998) указал на В.С. Соловьёва как на мыслителя, обогатившего католическую мысль. Он же создал премию имени В.С.Соловьёва. Но “нет пророка в отечестве своем”, и хорошо еще, что В.С. Соловьёв в России все-таки существует на уровне цитат, иногда даже в учебниках.

Популярный  образ Соловьёва сильно мистифицирован. Соловьёв, конечно, давал богатую пищу для любителей мистической романтизации начала 20-го века. У него были видения Софии - персонифицированной Божественной Премудрости, он слышал голоса, писал стихи. Обладал чувством юмора и не чуждался вина. Он употреблял такие рискованные с научной точки зрения выражения как: “свободная теургия”, “свободная теософия”, “свободная теократия”. Но это вовсе не означает, что у него было плохо с логикой. Здесь он превосходил многих толстокожих “реалистов”. Достаточно посмотреть его полемику с ними. Они часто бывали правы в частностях, но никогда в целом. А.Ф.Лосев пояснял, что “не нужно пугаться этих необычных терминов”[35]. Под теократией Соловьёв понимал не широкие властные прерогативы церковных институтов, что согласно его концепции, означало бы лишь “отвлеченный клерикализм”, но существенную, хотя и не принудительную, направляющую роль христианских ценностей в жизни человеческого общества. “В.Соловьёв - это в основном светлая, здоровая, энергичная, глубоко верующая в конечное торжество общечеловеческого и всечеловеческого идеала натура”[36]. Лосев отмечал и пессимизм в мировоззрении В.Соловьёва, который был обусловлен предчувствием приближающихся социальных катастроф. Было бы хуже, если бы Соловьёв этого не чувствовал.

Существуют  разные типы религиозности, можно быть религиозным и не платоником. Российский тип религиозности  не связан  с парадигмой платонизма, включающего  в себя и социальную проблематику[37]. Поэтому нам и не приходит в  голову благоустраивать внешний мир, вырабатывать принципы общественного бытия, развивать гражданское общество. Мы по-восточному склонны к фаталистическому восприятию истории и власти, вроде бы больше о спасении собственной души думаем, чем о правовом государстве. Это тоже неплохо (хотя и может иногда приобретать вид то ли своеобразного инфантилизма, то ли  эгоизма), но нечего тогда жаловаться на материальную бедность нашей, в общем-то, непродолжительной (на 15 лет короче, чем на Западе) жизни.  Поэтому у нас и В.С. Соловьёв не популярен и, в общем-то, не понят. Как критически мыслящий платоник и универсалист - он, конечно, западник.  Как мыслитель с сильно развитой интуицией целостности, синтеза, всеединства, цельного знания и универсализма, он продолжает великую традицию объективного идеализма Гегеля и Шеллинга. Его софиологические построения роднят его с Востоком. Но в чем В.Соловьёв поистине уникален, так это в том, что его мистицизм сочетался с его правовым либерализмом.

В эпоху  постмодернизма, игровой культуры, В.С.Соловьёв не может быть популярен. Он говорил о судьбе Добра и общечеловеческой солидарности в мире, был апологетом Добра и понимал необходимость его оправдания и защиты. Эта идея не может быть модной, но она фундаментальна, и без нее и никакие постмодернизмы невозможны.

Актуальность  Соловьёва и в том, что проблематика общественного сознания в России не изменилась. Идут все те же споры  о дальнейшем пути России: на что  ориентироваться, с кем дружить. Количество людей желающих идти “другим  путем”, несмотря на все трагические перипетии истории, не убавляется. Универсальный, всеобъемлющий ум Соловьёва здесь очень кстати.