Тема женского счастья в лирике М. И. Цветаевой

  В  своей посвященной не поэзии, а прозе статье, напечатанной в 1910 г., он декларировал стилевые принципы "прекрасной ясности": логичность художественного замысла, стройность композиции, четкость организации всех элементов художественной формы.

  Так,  именно Михаил Кузмин сыграл  роль поэтического наставника для будущего лидера акмеизма Гумилева. Наиболее авторитетными для нового поколения учителями стали поэты, сформировавшие эстетические принципы символизма, - И. Анненский, А. Блок, М. Кузмин.

Со временем на смену излюбленным символистами оттенкам смысла и цвета пришли недвусмысленные слова и цельные яркие краски. Однако по-настоящему заметно "риторическая" стилистика проявилась лишь в творчестве Н. Гумилева, но вскоре и он эволюционировал в сторону многозначительной символичности.

  Ярчайшим проявлением синтеза в русском модернизме стала поэзия М. Цветаевой, где взаимодействие "музыки" и "риторики" дало особенно интересные результаты. 

1. Специфика развития лирики М.Цветаевой

  Творчество  М. Цветаевой стало выдающимся  и самобытным явлением как культуры "серебряного века", так и всей истории русской литературы. Она принесла в русскую поэзию небывалую дотоле глубину и выразительность лиризма.

  Первые  стихи Марины Цветаевой “Вечерний  альбом” вышли в 1910 году и  были приняты читателями как  стихи настоящего поэта. Но в тот же период началась трагедия Цветаевой. То была трагедия одиночества и непризнанности, но без какого-либо привкуса обиды, ущемленного тщеславия. Цветаева принимала жизнь такой, какая есть. Так как она в начале своего творческого пути считала себя последовательным романтиком, то добровольно отдавала себя судьбе. Даже тогда, когда что-то попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало искриться и трепетать с какой-то удесятеренной жаждой жизни.

  Постепенно поэтический мир Марины Цветаевой усложнялся. Романтическое мироощущение вступало во взаимодействие с миром русского фольклора. Во время эмиграции поэзия Марины Цветаевой принимает в себя эстетику футуризма. В своих произведениях от интонации напевной и говорной она переходит к ораторской, часто срывающейся на крик, вопль. Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами. Большая часть русской эмиграции, в частности живущей в Праге, отвечала ей недружелюбным отношением, хотя и признавала ее дарование. Но Чехия все равно осталась в памяти Марины Цветаевой светлым и счастливым воспоминанием. В Чехии Цветаева заканчивает свою поэму “Молодец”. Эта поэма была ангелом-хранителем поэтессы, она помогла ей продержаться самое трудное время в начальную пору существования на глубине.

  В  Берлине Марина Цветаева очень  много работает. В ее стихах  чувствуется интонация выстраданной  мысли, выношенности и жгучести  чувств, но появилось и новое:  горькая сосредоточенность, внутренние  слезы. Но сквозь тоску, сквозь боль переживания она пишет стихи, исполненные самоотреченности любви. Здесь же Цветаева создает “Сивиллу”. Этот цикл музыкален по композиции и образности и философичен по смыслу. Она

тесно связана с ее “русскими” поэмами. В эмигрантский период наблюдается укрупненность ее лирики.

  В  стихи М. Цветаевой входит страстное  социальное начало. По мнению  Цветаевой, поэт почти всегда  противопоставлен миру: он — посланец  божества, вдохновенный посредник  между людьми и небом.

   Поэзия Марины Цветаевой постоянно  видоизменялась, сдвигала привычные  очертания, на ней появлялись  новые ландшафты, начинали раздаваться  иные 

звуки. В творческом развитии Цветаевой  неизменно проявлялась характерная  для нее закономерность. “Поэма горы” и “Поэма Конца” представляют

собою, в сущности, одну поэму-дилогию, которую  можно было бы назвать или “Поэмой  Любви” или “Поэмой Расставания”. Обе поэмы — история любви, бурного и краткого увлечения, оставившего  след в обеих любящих душах  на всю жизнь. Никогда больше Цветаева не писала поэм с такой страстной нежностью, лихорадочностью, исступленностью и полнейшей лирической исповедальностью.

  В  “парижский” период Цветаева  много размышляет о времени,  о смысле мимолетной по сравнению  с вечностью человеческой жизни. Ее лирика, проникнутая мотивами и образами вечности, времени, рока, становится все более и более трагичной. Чуть ли не вся ее лирика этого времени, в том числе и любовная, пейзажная, посвящена Времени. В Париже она тоскует, и все чаще и чаще думает о смерти. Для понимания поэм Цветаевой, а также некоторых ее стихотворений важно знать не только опорные смысловые образы-символы, но и мир, в котором Марина Цветаева как поэтическая личность мыслила и жила.

  В  парижские годы М. Цветаева  пишет мало лирических стихов, она работает главным образом над поэмой и прозой мемуарной и критической. В 30-е годы Цветаеву почти не печатают — стихи идут тонкой прерывающейся струйкой и, словно песок, — в забвение. Последним циклом стихов Марины Цветаевой были “Стихи к Чехии”. В них она горячо откликнулась на несчастье чешского народа.  
 

Глава 2. Тема женского счастья  как один из аспектов поэзии М. Цветаевой 

  В  творчестве М. Цветаевой доминируют  следующие темы : тема дороги, пути - "Всюду бегут дороги…"(1916), "По нагорьям"(1922), " Рельсы" (1923) и др.; тема поэта, его пути и жизни - цикл "Поэт", "Стол", "Разговор с гением"(1928); эволюция темы Родины в произведениях разных лет - цикл "Стихи о Москве"(1916), "Расстояние: версты, мили…"(1925), "Русской ржи от меня поклон…"(1925), "Лучина"(1931), " Тоска по Родине! "(1934); трагичность, разочарованность женской любви - "Соперница, а я к тебе приду…"(1916),; пушкинская тема - " Стихи к Пушкину"(1931); поэты-современники в поэтическом мире М. Цветаевой - циклы "Стихи к Блоку"(1916-1921), "Ахматовой"(1916), " Маяковскому"(1921), "Памяти Сергея Есенина"(1926); противоборство творчества и духовного мещанства - "Читатели газет"(1935); тема одиночества в любви, дружбе и творчестве; символика лирической ситуации сиротства - "Роландов Рог"(1921), цикл "Ученик"(1921), "Деревья"(1923); тема собственной смерти - "Стихи о Москве"(1916), "По набережным, где серые деревья…"(1923), "Что, Муза моя? Жива ли еще? "(1925), " Стол"(1933), тема счастья – «Я счастлива жить образцово и просто», «Счастье», «На радость». 
 

2.1. «Счастье есть  дело судьбы, ума  и характера» Н.  М. Карамзин (по  лирике М.Цветаевой) 

  Более  полувека тому назад совсем  юная и никому еще не известная  Марина Цветаева высказала непоколебимую  уверенность:  

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где  их никто не брал и не  берет!),

Моим  стихам, как драгоценным винам,

Настанет  свой черед.⁴  

  Прошли  годы трудной жизни и напряженной  творческой работы — и гордая  уверенность обернулась полным  неверием: "Мне в современности  и в будущем — места нет". Это, конечно, отчасти полемическая крайность, отчасти добросовестное заблуждение, в известной мере объяснимое одиночеством и растерянностью поэта, знавшего силу своего таланта, но не сумевшего сладить с тернистым жизненным путем. Судьба художника не сводится к его личной судьбе: художник уходит — искусство остается. Сама Цветаева сказала гораздо точнее: "...во мне нового ничего нет, кроме моей поэтической отзывчивости на новое звучание воздуха". Благодаря этой отзывчивости большой поэт, фатально пытавшийся противопоставить себя своему веку, в конечном итоге оказался неотделим от искусства этого века.

  Наследие  поэтессы велико. Среди созданного  Цветаевой, кроме лирики, семнадцать  поэм, восемь стихотворных драм, автобиографическая, мемуарная, историко-литературная и философско-критическая проза.

  Обширное  наследие это неравноценно. Есть  в нем и то, что пережило  свое время или было продиктовано  соображениями случайными, злобой  давно минувших событий. Но  без лучших стихов и поэм  Цветаевой сейчас уже невозможно составить достаточно полное представление о русской литературе XX века.

  Стихи  она начала писать с шести  лет, печататься — в шестнадцать,  а два года спустя выпустила  довольно объемистый сборник  — "Вечерний альбом». Изданный  небольшим тиражом, он не затерялся в потоке стихотворных новинок, затоплявшем тогда прилавки. Его заметили и одобрили такие взыскательные и влиятельные критики, как В.Брюсов, Н.Гумилев, М.Волошин. Брюсов противопоставлял Цветаеву другому тогдашнему дебютанту — Илье Эренбургу. "Если Эренбург, — писал он, — постоянно вращается в условном мире, созданном им самим, в мире рыцарей, капелланов, трубадуров, то стихи Цветаевой, напротив, всегда отправляются от какого-нибудь реального факта, от чего-нибудь действительно пережитого".

  Особенно  поддержал Цветаеву при вхождении  ее в литературу М.Волошин,  который адресовал ей стихи,  где писал:  

К вам  душа так радостно влекома...

О, какая  веет благодать 

От страниц "Вечернего альбома"!⁵  

  Характер  у Цветаевой был трудный, неровный, неуступчивый. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, говорил: "...она совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовь к душевному косноязычью, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок".

  Однажды  Цветаева обмолвилась по чисто  литературному поводу: "Это дело  специалистов поэзии. Моя же специальность  — жизнь". Жила она сложно  и трудно, не знала и не искала  ни покоя, ни благоденствия,  всегда была в полной неустроенности, искренне утверждала, что "чувство собственности" у нее "ограничивается детьми и тетрадями". Она хорошо знала себе цену как поэту ("В своих стихах я уверена непоколебимо"), но ничего не сделала для того, чтобы как-то наладить и обеспечить свою человеческую и литературную судьбу ("Все в мире меня затрагивает больше, чем моя личная жизнь").

  И  при всем том она была очень  жизнестойкой ("Меня хватит еще  на 150 миллионов жизней"). Она жадно  любила жизнь и, как положено  поэту-романтику, предъявляла ей  требования громадные, часто — непомерные.

  Мало  сказать, что жизнь не баловала  Цветаеву — она преследовала  ее с редким ожесточением. Поэтесса  всегда была обездолена и страшно  одинока. Ощущение своего "сиротства"  и "круглого одиночества"  было для нее проклятием, источником неутихающей душевной боли. Но не в ее природе было жаловаться, а тем более — упиваться собственным страданием. "Русского страдания мне дороже гётевская радость", — упрямо твердила она вопреки всем ударам судьбы. Свою муку она прятала под броней гордыни и презрительного равнодушия. На самом же деле люто тосковала по простому человеческому счастью: "Дайте мне покой и радость, дайте мне быть счастливой, вы увидите, как я это умею!"

  Еще  тяжелее пришлось ей в эмиграции.  Тем не менее вера в свои силы ее не оставляла: "Не знаю, сколько мне еще осталось жить, не знаю, буду ли когда-нибудь еще в России, но знаю, что до последней строки буду писать сильно, что слабых стихов — не дам".

  Ценой  громадных усилий Цветаева сохранила  свою личность на чужой и враждебной ее идеалам земле. Зато она избавилась от снобизма и эстетства, познала истинную цену жизни и искусства, живя в мире, где то и другое часто оказывалось несовместимым. В своем трактате "Искусство при свете совести" она изучила старый и всегда новый вопрос: что важнее — человек или художник, и ответила: "Быть человеком всегда важнее, потому что он нужнее".

  Рассказ  о поэзии неотделим от личности  поэта. Слова Карамзина можно  толковать более широко, чем они  воспринимаются, будучи вырваны  из контекста. Личность Марины Цветаевой многопланова и выразительна. Ее счастье было в ее творчестве, в стихах, в которых нет ни одного проходного слова, где каждое забито, как гвоздь, по самую шляпку, в которых вольный, неукротимый женский характер возникает буквально из ничего — из одной интонации:  

Уж и  Арав у меня спокойный!

Уж и  очи мои ясны!

Отпусти-ка меня, конвойный,

Прогуляться до той сосны! (152) 

2.2. Проблема судьбы  как счастья в  лирике М. Цветаевой