Тема красоты у Шекспира

     Отраженная  в сонетах история отношений  между поэтом и его Белокурым Другом всегда смущала ревнителей строгой нравственности и была предметом домыслов. Доходило до того, что некоторые переводчики (в том числе Маршак) произвольно меняли пол адресата, превращая его из молодого человека в женщину.

     В этой связи следует заметить, во-первых, что Шекспира многое отделяет от нас  – и четыре века исторической дистанции, и культурные различия, и тот факт, что он был гением, а не “нормальным” обывателем (а также, если правы сторонники “рэтлендианской” теории, его аристократическое происхождение). Пытаясь проникнуть в его личную жизнь, мы не можем мерить ее привычными для нас мерками. Во-вторых, сам Шекспир, как бы предвидя эти толки, дает на них ответ в сонете 20, где прямо говорится, что отношения с Другом носили платонический характер. Много спустя, в сонете 116, поэт называет любовь, которую он воспевает, “браком верных душ (marriage of true minds)”. Это было прежде всего увлечение воплощенной красотой со стороны человека, которого художественная одаренность сделала неизмеримо более других людей чувствительным к красоте и зависимым от нее. Впрочем, как это видно из дальнейших сонетов, платонический характер отношений не исключал настоящей ревности, страданий отвергнутого поклонника – всего, что могло бы стать содержанием традиционной любовной истории.

     Сонеты 39 и 52 служат примерами того, как  поэт переосмысливает и переиначивает ситуацию, подменяет поэтическими причинами реальные причины того, с чем ему трудно примириться. Это делает сонеты не очень простым чтением; многое в них зашифровано, а что-то нужно понимать в обратном смысле, нежели написано. “Давай жить врозь”, – пишет поэт, когда на самом деле страдает от разлуки и всей душой стремится к Другу. “Мои безыскусные стихи – плоды слабого ума – тебя недостойны”, – скромничает он, а в действительности горд и счастлив свои поэтическим даром, который один достоин Красоты и способен ее спасти.

     В сонете 53, вопреки собственному обещанию не использовать слишком пышных сравнений, поэт утверждает, что его Друг совершеннее одновременно двух античных образцов: Адониса и Елены Прекрасной. Зачем понадобились эти безудержные преувеличения? Ради концовки, из которой Друг узнает о себе, что он, оказывается, обладает не только идеальной внешней красотой, но и душевным богатством и верным сердцем. Прием понятный: под прикрытием лести заставить “проглотить” увещевание, скрытый упрек.

     Сонет 54 развивает тему связи между  красотой и верностью (в оригинале  – “truth”, что можно истолковать как “верность”, “постоянство” или как “правдивость”, “честность” “искренность”). Как роза особенно ценна своим ароматом, так красота прекрасна вдвойне, если она сочетается с верностью. Поэт обещает Другу сохранить в стихах “аромат” его души (truth) после того, как красота увянет.   

     Для темы “стихи сохранят красоту” программным  является сонет 55. Мраморным и золоченым  памятникам правителей не пережить этих могучих стихов, в которых твоя красота будет сиять ярче, чем  в надгробиях, обещает поэт Другу. Война повалит статуи и развеет труд каменщиков, но ничто не может уничтожить эту живую запись памяти о тебе. Вопреки смерти ты пребудешь в стихах и в любящих глазах до Страшного Суда.

     В разных вариациях эта тема возникает  также в сонетах 15, 16 59, 60, 63, 65, 76, 81, 107. Для той поры, когда Время сокрушит твою красоту – остудит твою кровь и покроет морщинами чело, – я готовлю защиту: твоя красота будет храниться в этих чернильных строках, говорит поэт (63). Чернила сберегут красоту от времени, которому не могут противостоять ни бронза, ни камень, ни суша, ни море (65).

     Едва  ли адресату могли сильно понравиться  эти напоминания о неизбежном увядании и смерти, несмотря на обещание сохранить его красоту в стихах. Вообще, как только автор заводит речь о своей поэзии, он заметно удаляется от любовной темы.

     Необходимо  отметить еще такой парадокс: многократно  заявляя, что собирается увековечить красоту Друга в стихах, поэт на самом деле нигде не дает никаких описаний его внешности, даже не указывает определенно цвета его волос или глаз. Правда, Друг неоднократно уподобляется солнцу, а в сонете 99 сообщается, в духе традиционных сонетных красивостей, что фиалка заимствовала свой сладкий дух из его уст, лилия – белизну его кожи, алые и белые розы – цвета его румяных щек, однако едва ли это можно считать конкретными сведениями. Зато мы во всех подробностях узнаем о движениях души самого поэта – его восхищении совершенством Друга, радости свиданий, горечи обид, боли разлук, утешительности надежд. Выходит, что в действительности поэт увековечил в стихах не Друга, а свою любовь к нему и тоску по красоте и гармонии.

     Любовь  изводит поэта как наваждение, сладостная мука. Дивный образ посещает поэта по ночам, лишает его сна; являясь  как призрак, он освещает ночную тьму, делая любящего более “зрячим”, чем днем, когда он видит окружающие предметы, но не видит Друга. (Сонеты 27, 28, 61, 43 и другие). Глаза и сердце “спорят” о своих правах на возлюбленного, но и утешают друг друга, когда его нет рядом: глаза рисуют для сердца его прекрасный облик, а сердце делится любовными мечтаниями (сонеты 46, 47). Наваждение порой выходит из границ ночной бессонницы и завладевает дневными мыслями. Тогда на зрение уже больше нельзя положиться: вместо очертаний реальности – гор или моря, дня или ночи, вороны или голубя, – глаза повсюду видят черты Друга (сонет 113). Поэт настолько наполнен любимым образом, что забывает о своих годах и сам себе начинает казаться прекрасным, как он об этом с самоиронией и с глубоким смыслом говорит в сонете 62. 

     “Я  стар и болен, я в немилости  у фортуны, но я имею право на твою любовь, потому что я как никто ценю твою красоту и воспою ее в веках”. Таков, примерно, общий смысл обращений поэта к Другу, психологический контекст отношений с ним. И именно с этого направления судьба нанесла ему страшный удар: у него появился не просто соперник, а соперник-поэт. Личность этого поэта-соперника остается неизвестной литературоведам, и, возможно, мы никогда не узнаем, чьи стихи Шекспир называл великими, а дух – вдохновленным сверхчеловеческими духами. Часть исследователей считает, что  им был Джордж Чапмен, другие – что Кристофер Марло.

     Поэт  пытается воздействовать на Друга нравственными  поучениями (сонет 94), сокрушается, что порок, будто порча в бутоне розы, поселился в таком прекрасном обиталище (сонет 95), сравнивает Друга с волком в овечьей шкуре (сонет 96). Позднее (сонет 105) поэт прямо формулирует свое “идолопоклонническое” кредо: красота, добро и верность соединяются для него в одном предмете поклонения и составляют одну тему поэзии. Однако это звучит уже только как литературная декларация. 

     Последний сонет из обращенных к Другу, 126-ой, написан отстраненно, равнодушно, и  завершается недобрым по тону напоминанием о преходящей природе красоты  и жизни. Ты лишь игрушка в руках Времени, говорит поэт своему бывшему возлюбленному, оно поиграет тобой, но не сохранит навсегда; когда придет пора подводить баланс, оно пустит тебя в расход.

     Сонеты 127 – 152 адресованы поэтом женщине, так  называемой Темной Даме. Тот факт, что в традиционной последовательности, происходящей от издания Торпа, они помещаются в конце, после сонетов к Другу, не означает, что первые были написаны позднее вторых. Вероятнее всего, Торпу они достались в виде двух отдельных списков (например, двух альбомов, в которые в те времена писали сонеты), и он поместил их одни после других, не делая попытки восстановить хронологию.

     Вполне  вероятно, что Темная Дама – та же женщина, о которой идет речь в  сонете 41. На это указывает и образовавшийся между героями “треугольник” и нежный, всепрощающий тон, каким в сонетах к Даме говорится о Друге; этот тон соответствует раннему периоду их отношений с поэтом, а никак не размолвке и охлаждению, которые произошли позднее.[5]

     С Темной Дамой поэта связывают  совсем иные отношения, чем с Белокурым Другом. Ее поэт отнюдь не идеализирует. Ее глаза не похожи на солнце, губы не так красны, как кораллы, а груди не так белы, как снег; волосы же – как черная проволока; и щеки у нее не как розы, и изо рта пахнет не слишком сладко, и голос не очень мелодичный, и походка тяжела. В таких беспрецедентных выражениях рисует он портрет своей любовницы в сонете 130.

     “Поистине, мои глаза тебя не любят,

     Так как замечают в тебе тысячу недостатков,

     Но  мое сердце любит то, что они  презирают” (сонет 141).

     Если  сонет 116 – это гимн любви, то сонет 129 – “антигимн” сладострастию. Сладострастие растрачивает дух, лжесвидетельствует, оно убийственно, кроваво, полно вины, дико грубо, жестоко, лживо и т. д. Все это известно миру, но никто не знает, как избежать этих небес, ведущих в ад, заключает поэт.

     Поэт  ясно видит не только телесные, но и  нравственные недостатки своей подруги. Она тиранична, жестока, лжива, корыстна и в довершение всего неверна. И изменяет она поэту не с кем-нибудь, а с его возлюбленным Другом. Поэт проклинает ее, но для своего богоравного Друга не находит ни слова осуждения, напротив, выдумывает фантастические оправдания – дескать, Друг так поступил из благородства, стараясь избавить поэта от этой зависимости, и сам попал в неволю (сонет 134).

     Весь  “сюжет” сонетов к Даме является иллюстрацией к известной истине о том, что “любовь зла”. Шекспир  первым в английской поэзии разработал тему “злой любви” и сделал это  с потрясающей откровенностью и  глубиной.

     Сонеты  к Белокурому Другу и сонеты к Темной Даме взаимно дополняют одни другие и вместе позволяют лучше представить себе личность автора. Без сонетов к Другу мы не знали бы, что он способен на великую платоническую любовь. Без сонетов к Даме мы могли бы принять эту любовь за что-то надуманное, за инфантильную идеализацию, к какой склонны люди, не сведущие в делах настоящей земной любви. Нет, Шекспиру было все известно о земной любви, он знал и высокие пути духа, и низкие пути плоти. Тем ценнее для нас его поэтическое свидетельство о явлении совершенной Красоты и одухотворенной идеальной любви.

     В сонетах Шекспира в полной мере отразилась идеология Возрождения – преодоление  средневекового противопоставления плоти  и духа, земного и небесного; восстановление в правах материальной, чувственной природы человека и его разума. Если для средневекового сознания понятия о прекрасном и нравственном связывались только с Богом, а плоть, способная прельщать, была изначально и неизменно греховна, то в Новое время земной человек был открыт заново как целый мир, в котором есть прекрасное и безобразное, высокое и низменное. Для автора сонетов красота его Друга – это не дьявольская “прелесть” плоти, а воплощенный эстетический идеал, оказывающий благотворное нравственное воздействие на окружающих и на самого носителя красоты (по крайней мере, автор страстно хочет в это верить). 

     Автор сонетов не религиозен, христианские концепции его мало занимают, хотя, разумеется, никаких атеистических взглядов он не проповедует. Просто, как ренессансный человек, он без оглядки на церковные догматы населяет свои сонеты мифологическими персонажами (Сирены, Музы, Адонис, Елена Прекрасная) и такими антропоморфными “героями”, как Время, Смерть, Природа, а судьбой человека у него управляют Фортуна или звезды. И, как ренессансный человек, привыкший доверять своему разуму, он вырабатывает собственное понимание жизни и смерти, добра и зла.

     Именно  из-за своего пессимистического, даже трагического мироощущения поэт так нуждается в красоте и гармонии, так зависит от них. На вопрос “Быть или не быть?”, заданный от имени его alter ego, Гамлета, он своими сонетами отвечает: быть, поскольку в мире есть Красота. Только Красота искупает несовершенства этого низкого мира и удерживает разочаровавшегося во всем человека от перехода в нижайший мир червей.

     Речь  идет не о мелкой красивости или  приятности, а о Красоте как  космическом явлении огромной созидательной силы. Красота – это не частное дело, она обязывает человека, наделенного ею Природой, быть щедрым и столь же красивым в своих поступках. Красоту нельзя присвоить, и поэт, несмотря на приступы ревности, в целом показывает пример бескорыстия в любви; по существу, ему нужно от Красоты только одно – возможности служить ей своим искусством.

     Поэзия  предстает силой, равновеликой разрушительному Времени и самой Смерти и дающей поэту особые права на Красоту. Только в стихах Красота спасется от увядания и разрушения. С законной гордостью поэт снова и снова повторяет, что его творения переживут все памятники государям и прочия создания человеческих рук. И хотя история его отношений с Белокурым Другом закончилась безрадостно и даже некрасиво, и вера поэта в гармонию Красоты, Добра и Истины была грубо опровергнута реальной жизнью, в этом он оказался прав: его стихи продолжают жить и нести потомкам красоту – но не красоту неизвестного нам молодого ветреника, а красоту идеальной любви, рожденной четыре века назад душой великого Шекспира. 
 

      3. Заключение

     Произведения Шекспира – величайшие памятники. Опубликованные при неясных обстоятельствах и долгое время остававшиеся “в тени” драматических произведений Шекспира, они постепенно обрели заслуженную славу одной из вершин мировой лирической поэзии.

     Анализ  тем и образов позволил сделать  выводы относительно мировоззрения и психологии Шекспира, владеющего всем багажом современной ему культуры, гениально одаренного и щедрого душой, способного на бескорыстную самоотверженную любовь-дружбу.