Биография Иоганн Густав Дройзен

                                               Содержание

Введение……………………………………………………………..2

Глава I. Начало научной деятельности…………………………….3 

Глава II. Прорыв в науке или «История эллинизма»……………. 4

Глава III. И.Г. Дройзен и история………………………………….7

Заключение…………………………………………………………..9

Использованная  литература………………………………………..11 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

                                                     Введение.  
 

  ДРОЙЗЕН, ИОГАНН ГУСТАВ (Droysen, Johann Gustav) (1808-1884),  родился 5 июля 1808 г. в Трептове (в Померании) в семье гарнизонного проповедника. Юноша сам пережил движение освободительных войн, бессилие и последовавшее возрождение Пруссии; в доме своего отца он видел Блюхера и Неттельбека, защитника Кольберга, а в 1813 г. в Штеттине непосредственно наблюдал приливы и отливы тогдашней борьбы. Он рано познал как возбуждение, так и горести этой войны. Впрочем, семья Дройзенов испытала и более непосредственный сильный удар: отец, который столь же мало щадил себя в качестве пылкого патриота, как и на поприще духовника, хотя и получил в 1814 г. назначение в суперинтенданты и на пост первого пастора Трептова, однако два года спустя умер, и его смерть привела семью к нищете. Мать Дройзена со своими пятью детьми должна была освободить казенную квартиру в прекрасном Элефантхаузе и заботиться о пропитании своих детей шитьем, штопкой и вязанием.

  Лишь с помощью пожертвований со стороны друзей отца Иоганн Густав смог посещать гимназию Св. Марии в Штеттине, а позднее начать занятия в Берлине.¹

  Уже гимназистом он был вынужден опробовать свои силы в качестве школьного наставника, с тем чтобы за счет дополнительных уроков пополнить тощий кошелек семьи. Однако тогда же благодаря превосходному учителю греческого языка познакомился он с Демосфеном и Софоклом и даже отважился на стихотворный перевод Софокловой «Антигоны». 

В 1826 г. Дройзен продолжил свое образование  в Берлинском университете, где сильнейшее влияние на него оказали Август Бек и Гегель. Поначалу ему было трудно войти в эту новую жизнь.

Положение Дройзена ухудшилось еще более, когда  в 1828 г. умерла также и его мать, и он более чем когда-либо должен был полагаться на собственный дополнительный заработок частного учителя. Бек сосватал ему в 1829 г. знаменитого ученика – Феликса Мендельсона-Бартольди, который был почти тех же лет. Теперь Дройзен вступил в более свободный и широкий мир. «Они живут, как могут жить люди в раю», - писал он своей сестре Матильде.²   
 

                                       Глава I.

                      Начало научной деятельности. 

Тесные  связи, установившиеся между молодыми людьми, доказываются их перепиской; кроме  того, Мендельсон переложил на музыку некоторые стихи Дройзена. И благодаря связи с Мендельсоном его вкус к музыке и поэзии несомненно получил дополнительное глубокое развитие. Одновременно благодаря кружку берлинских друзей, сложившемуся тем временем вокруг него, он испытал новые воздействия, в частности со стороны Морица Файта и художника Эдуарда Бендеманна.³ 

В то время  как Дройзен работал преподавателем в знаменитой «Серой обителе», известной  берлинской гимназии, в печати появились  его первые труды: опубликованный в 1832 г. перевод трагедий Эсхила, за которым, в 1835–1838 гг. последовал трехтомный перевод комедий Аристофана. В обоих случаях мы сталкиваемся с произведениями высокого уровня, большой языковой силы и изобразительности. Впрочем, и в том и в другом случае речь идет скорее о свободном переложении, нежели о дословном переводе. Бесспорно, однако, что в обоих случаях Дройзен сумел поставить переводимые им драмы на подлинную историческую основу. 

     Дело  в том, что он давно уже обратился  к собственно историческим темам. Уже  в 1829 г. он опубликовал в «Рейнском музее» статью о «греческих записях на пяти египетских папирусах в Берлине».  В 1831 г. он получил ученую степень за работу об империи Лагидов при Птолемее VI,  а с 1833 г. начал работать в качестве приват-доцента по древней истории и классической филологии в Берлинском университете. Наконец, в том же 1833 г. молодой ученый, которому было всего лишь 25 лет, издал свою ставшую знаменитой «Историю Александра Великого», которая открыла новую главу в истории науки об античности. Этот стремительно нараставший поток произведений рождался при чрезвычайно больших житейских трудностях. Даже когда Дройзен в 1835 г. стал, наконец, экстраординарным профессором в Берлинском университете, ему приходилось наряду с 10 часами недельной нагрузки в университете еще давать 20 часов уроков в гимназии.⁴

                                                       Глава II.

           Прорыв в науке или «История эллинизма». 
 

Признание движения и прогресса у Дройзена соединялось с религиозным убеждением, что Бог, как он писал об этом неизвестному адресату в 1836 г., «ни в какое время не остается без свидетельства своей воли» и что «столетия, подготовлявшие место для его милости и откровения, должны содержать нечто большее, чем упадок, грехи и безбожие».  И так как возникновение христианства было для Дройзена поворотным пунктом человеческой истории, то он определял историю времени после Александра как движение в эту сторону и этим дал названному историческому периоду новое освещение. 

Аналогия  между объединением Греции, осуществленным благодаря Филиппу II, и объединением Германии благодаря усилиям Пруссии  еще сильнее была подчеркнута  во втором издании книги об Александре, вышедшем в 1877 г. Как бы то ни было, теперь, после исследований Арнальдо Момильяно,  надо признать, что уподобление Прусского государства Македонии не было открытием Дройзена.  

Уже в 1758 г., во времена союза между Англией  и Пруссией, в предисловии к  своей истории жизни и правления  Филиппа II Томас Леланд сделал признание, что, когда он писал о Филиппе, он думал о Фридрихе Великом. А в 1789 г. Джон Джиллиес, наоборот, рассмотрение правления Фридриха II дополнил параллелью с Филиппом II Македонским.

Вот из этих трех моментов и родились у  Дройзена новая оценка Александра Великого и определение эллинизма. 

Книга об Александре Великом открывалась  в издании 1833 г. почти что гимном в его честь и показывала в  каком именно духе она была написана: «Немногие люди и немногие народы получают право на более высокую  судьбу, чем просто существование, на большее бессмертие, чем временное прозябание, чем ничтожность обычной человеческой души. Призваны бывают все, но только тем, которых история избирает творцами своих побед, орудиями своих помыслов, дает она бессмертие истинной славы и назначение в сумерках вечного становления сиять, подобно одиноким звездам.⁵

Разумеется, Дройзен сам не выдержал в дальнейшем своем повествовании чрезмерный пафос этого введения. Тем не менее  вся работа в целом послужила  апофеозу Александра, что навлекло на Дройзена справедливое нарекание в отсутствии критики и почти заставило забыть, что эта книга возникла в результате самой обстоятельной работы с источниками. Когда сорок лет спустя, в 1877 г., Дройзен издал своего «Александра» вторым изданием, этот труд выглядел существенно иначе. Преувеличение было снято, общая историческая рефлексия, которая в первом издании развертывалась с безмерной полнотой, отступила теперь на задний план. Более справедлив был Дройзен теперь и в оценке противодействий и самих противников Александра. Вводный гимн был зачеркнут, вместо него книга открывалась во втором издании кратким, но ставшим знаменитым высказыванием: «Имя Александра означает конец одной всемирной эпохи и начало новой». 

Как это  ни парадоксально, но надо заметить, что уже с самого начала Дройзену больше было дела до этой новой эпохи, нежели до Александра, который как будто дал ей лишь начальный толчок.  Тем самым мы подходим к дройзеновскому определению эллинизма.⁶ 

Уже в  начале 30-х годов XIX в. Дройзен был  занят проблемами птолемеевского Египта, и уже в 1830 г. в письме к Гейдеманну он выражал намерение написать историю времени после Александра другими словами, историю того времени, когда, по-видимому, птолеме-евский Египет должен был занять господствующее положение. Мотив, побуждавший его к этому, обнаруживается уже в одном из тезисов к докторской диссертации, которую он защитил в 1831 г.  Это было положение о том, что греческая религия ближе стояла к христианству, чем иудейская, и поэтому время после Александра интересовало Дройзена именно ввиду такой перспективы. Иными словами, он не рассматривал более эти столетия с позиции классической Греции, но становился на почву культуры, сформированной как греческими, так и восточными силами, – культуры, которую он называл эллинизмом и которую он, по существу, с самого начала связывал с возникновением христианства. 

Дальнейшая  судьба исторического понятия «эллинизм» определяется не только изначальным  недоразумением, за которое Дройзен, как было сказано, лично не может  нести ответственности, но также и переменой значения этого понятия у самого Дройзена. Этот термин встречается у него впервые в одном из писем 1831 г. в историко-религиозной - связи.  Там он просто отождествлен с явлением антропоморфизма и, стало быть, мало что говорит о позднейшем своем употреблении. В «Александре» (1833 г.) слова «эллинистический» и «эллинский» во многих местах употребляются как простые синонимы. Там, где понятие эллинизма употреблено в смысле переноса греческого элемента на чужое, оно не расстается со своим греческим качеством. В противоположность этому, мы бы сказали, упрощенному, сугубо греческому восприятию эллинизма в книге об Александре, во введении к позднейшей «Истории эллинизма» (1836–1843 гг.) сильнее уже подчеркнут вклад отдельных восточных народов: сколь много культур соединялось с греческой, столь много видов и эллинизма является на поверхность. В отношении эллинизма речь теперь идет в принципе не столько о переносе греческих форм на чужую почву, сколько о результате многоразличного обменного процесса.⁷ 

В 1846 г. он опубликовал свои лекции об освободительных войнах, в 1851- 52 г. – трехтомную биографию Йорка и, наконец, до своей смерти в 1884 г. – 14 томов «Истории прусской политики», доведенной до 1756 г. В этом ряду больших исторических трудов появившееся в 1877/78 г. второе издание «Истории эллинизма», насчитывавшей теперь три тома, поскольку она включила в себя и историю Александра Великого, представляло как бы возврат к начальным временам. Даже и теперь Дройзен не расширил своего изложения, однако во многих местах, как было уже показано на примере Александра Великого, были расставлены новые акценты. В первом издании сильнее выступала историко-религиозная струя. Так, во введении к тому, опубликованному в 1843 г., говорится: «Самое большее, чего смогла достичь древность собственными силами, было падение язычества». Очевидно, что процесс взаимного смешения и проникновения религиозных форм, который мы привыкли обозначать как синкретизм и который сам Дройзен именовал теокрасией, был подчеркнут им как своего рода предуготовление христианства. Во втором издании, в котором прежняя оценка столетий после Александра сохранила, в принципе, свою силу, напротив того, гораздо сильнее была подчеркнута неразрывная связь эллинистического развития с македонской монархией Филиппа II и Александра Великого. Для собственно Греции было подчеркнуто значение объединения под македонской гегемонией, а на Востоке была высоко оценена роль нового государственного комплекса, сложившегося под македонским началом на территории древней Персидской державы, а также явившаяся результатом этого новая система политического равновесия. 

В своем  понимании эллинизма Дройзен  распространил явление смешения греческих и восточных начал с языковой сферы на всю культуру, и это более широко понятое состояние сделал уже знаком целой эпохи, превратив его, таким образом, в понятие некоего хронологического единства. Эллинизм мог теперь обозначать то временное пространство, в котором происходило явление означенного смешения; иными словами, это понятие стало теперь обозначением временных рамок как послеклассической греческой истории, так и восточной истории после разрушения Персидской державы. С этой точки зрения понятие эллинизма может быть употреблено далее для обозначения распространения и смешения греческой культуры с местными элементами также и в Западном Средиземноморье, о чем, впрочем, сам Дройзен никогда и не помышлял. Более того, в конечном счете вся римская история и культура могли бы быть подведены под такое понятие эллинизма.⁸ 
 

                                   Глава III.

                      И.Г. Дройзен и история. 

Новое определение целой эпохи таким  образом, как это сделал Дройзен  в случае с эллинизмом, навсегда останется одним из самых значительных свершений в исторической науке. Мастерство в истолковании целого исторического периода с универсальной точки зрения и в сведении различных исторических звеньев к одной «основной политической мысли»  проявлено Дройзеном также и в лекциях об освободительных войнах и в «Истории прусской политики», хотя воздействие, исходившее от развитых здесь идей, оказалось менее значительным, чем то смелое видение эллинизма, которое было им предложено в молодые годы. Вообще, как бы страстно он ни предавался изучению политических проблем современности и стоявших в связи с этим новейших историографических задач, греки снова и снова, по его собственным словам, сваливались ему на шею.  Как в Киле, так и в Йене (с 1851 г.), и в Берлине (с 1859 г.) он регулярно читал лекции по древней истории. В своих семинарах он также предлагал к обсуждению темы древней истории, и уже в старости, в последние свои берлинские годы, сам представил ряд специальных этюдов по истории древнего мира, и в частности по античной нумизматике, значение которой для изучения эллинистической эпохи он сумел распознать очень рано.⁹  

Научная работа в области классической древности  воодушевляла Дройзена в пору самых  тяжких жизненных испытаний.  Вообще для работы историка, по его представлению, изучение и знание античного периода является фундаментальной предпосылкой.  Он и сам впервые сформировался как историк именно в занятиях античностью. Здесь он сформулировал свое представление об отношении между источником и фактом и рано приблизился к тем методологическим проблемам, которые позднее, под влиянием новых духовных и политических импульсов, получили завершающую обработку в его труде «Historik» – этой подлинной жемчужине теоретического историописания.