Археология Новгорода

2. Новгородское  прикладное искусство 

     Открытие  мира средневекового новгородского прикладного искусства — одно из важнейших достижений новгородской археологии. До этого открытия великие шедевры зодчества, фресковой живописи и иконописи казались прекрасными цветами, выросшими на пустыре. Красота шедевров представлялась доступной немногочисленным ценителям, прежде всего самим художникам и зодчим, а также наиболее просвещенной верхушке боярства и духовенства.

     Извечное  противопоставление каменного храма  жалкой избе посадского человека, оборачивающееся  и противопоставлением центров  средоточия художественных сокровищ в высших слоях общества некой бездуховности простого населения, особенно контрастным казалось именно в Новгороде. Раскопки обнаружили, что подобные рассуждения неверны. Прекрасное было органическим компонентом быта простого горожанина. Стремление украсить любой предмет, употреблявшийся в повседневном быту, проявлялось многократно, и буквально каждый день раскопок приносит подтверждение этому.⁴

     До  раскопок в Новгороде мы были лишены возможности видеть многообразие древнерусского прикладного искусства во всех его привычных средневековому человеку проявлениях. Виной этому — все та же хрупкость и практическая несохраняемость в земле подавляющего количества предметов, служивших средневековому человеку. Прикладное искусство Древней Руси больше всего известно сегодня по находкам драгоценных — золотых и серебряных — ювелирных изделий в вещевых кладах, большинство которых было скрыто в земле в мрачную эпоху ордынского нашествия, а также по сохранившимся в церковных и монастырских ризницах культовым предметам. И в том и в другом случае обстоятельства уберегли некий пласт художественного творчества, ориентированный на вкусы привилегированной части общества.

     Были  ли другие пласты творчества подобны  ему или принципиально отличны? Ответить на этот вопрос стало возможным только после обнаружения в Новгороде массовых находок деревянных, костяных и кожаных художественных вещей.

     Мы  видим теперь, что и шедевры  высокого искусства и украшенные резьбой деревянная ложка или  костяной гребень принадлежат к одному кругу явлений, порождены общим стремлением к красоте, потребностью выразить художественный вкус в образах, соответствующих обстановке.

     Однако  и эта обстановка и эти вкусы  находились в постоянном движении, развиваясь вместе с обществом. Художественный вкус всегда произведен от мировоззрения, а общественные идеологические системы зависимы от десятков обстоятельств как внутренней жизни, так и воздействия на нее внешних сил. Если с течением времени изменяются самые формы используемых человеком вещей, то в не меньшей степени варьируется и их художественный облик.

     Поэтому проблема датирования массовых находок  древних художественных предметов  для выяснения динамики и тенденции  развития прикладного искусства  так же важна, как и проблема датирования  любых древних предметов, если они используются для изучения истории ремесла, техники и всей системы социальных отношений.⁵

     Даже  хорошо сохраняющиеся в земле  художественные предметы из стойких  металлов, например литые иконки, нательные  кресты, змеевики, до сих пор с трудом поддаются хронологическому определению или получают самые обобщенные и ненадежные даты, поскольку в существующих музейных коллекциях они происходят главным образом из случайных находок или же вовсе не имеют исходных паспортов.

     Между тем, изготовленные в глиняной форме по оттиснутому в ней более древнему образцу, они достаточно часто сохраняют вполне древний облик, хотя в действительности отлиты порой спустя несколько столетий после отливки или чеканки образцового оригинала. Трудности датировки подобных вещей могут быть преодолены только в том случае, если их обнаружить в большом количестве в хорошо датированных горизонтах культурного слоя. Именно такие возможности и предоставляет историку прикладного искусства Новгород. Благодаря стратиграфической четкости его культурного слоя все категории найденных в нем художественных предметов обретают каждая свою собственную хронологическую шкалу, которая имеет не только относительный, но и абсолютный характер.

     Раскопки  в Новгороде открывают и еще  одну важнейшую возможность исследования таких предметов. Находки многочисленных берестяных грамот впервые в археологии позволили с предельной точностью устанавливать социальную атрибуцию средневековых жилых комплексов.

     Если  раньше археология при характеристике изучаемых ею объектов оперировала такими обобщенными терминами, как «жилище зажиточного человека», «мастерская ремесленника-ювелира» (не зная, был ли этот ювелир вотчинным или свободным ремесленником), «погребение воина-торговца», то сейчас во многих случаях открываемый в Новгороде комплекс оказывается персонифицированным находкой в нем берестяных грамот, адресованных его владельцу или живущим на такой усадьбе людям. Раскапывая усадьбу, мы знаем не только, что она боярская или купеческая, но нам известно и имя ее владельца, иногда сохраненное и в летописи. Раскопкам были подвергнуты и дворы непривилегированного населения Новгорода.

     Установив внешние характеристики разносословных усадеб, мы сейчас и в тех случаях, когда при раскопках не встречено  берестяных грамот, можем без больших затруднений дать социальную атрибуцию комплекса. Таким образом, художественные предметы из новгородских раскопок могут быть классифицированы и по их социальной принадлежности, что чрезвычайно важно для выяснения возможной ориентации прикладного искусства на разные слои общества.

     Уже сейчас очевидно, что такая ориентация существовала, но она проявлялась  в материале и, следовательно, цене предмета, но не в принципах орнаментации и не в художественных образах  оформления.

     Иллюстрацией  этому может служить наблюдение над художественными предметами XI и XII веков. На первую четверть XII века падает существенный перелом в экономике Новгорода (как, впрочем, и в экономике всей Древней Руси). Если прежде ремесленники работали на заказ, учитывая при оформлении своей продукции пожелания и вкусы заказчиков, и изготовляли изощренные технически и художественно драгоценные украшения приемами скани, зерни, перегородчатой эмали, то начиная с XII века их деятельность ориентирована в первую очередь на рынок. Продукция их становится стандартной. Кропотливые технические приемы сменяются упрощенными, имитационными; основой технологии становится литье, лишь воспроизводящее внешние особенности предметов более ранней поры.

     Естественно, что драгоценные предметы встречаются  вблизи богатых боярских усадеб, а  стандартные — повсеместно. Но и  те и другие опираются на единый арсенал художественных образов и эстетических представлений.

     Возращаясь  к хронологии, следует заметить, что с ее помощью решаются и  проблемы, далеко выходящие за пределы  собственно новгородской истории прикладного  искусства. Приведем один достаточно важный пример.

     Хорошо  известна разница в убранстве средневековых каменных храмов Владимиро-Суздальской земли и Новгорода. Владимирские церкви XII и начала XIII века покрыты коврами каменной резьбы, в которых причудливые орнаменты обрамляют не только фигуры святых, но и изображения птиц и зверей, фантастических животных и небывалых цветов. Стены новгородских церквей украшены скупо, сама поверхность кладки из чередующихся слоев плинфы и известки или из розового ильменского известняка служит им украшением. Эта разница, как всегда казалось, говорит о различиях в характерах русских людей, обитавших в разных областях, порождая мысли о суровости новгородца, жившего среди болот и сырых лесов, на опасном краю Русской земли.

     Изощренность  каменной резьбы владимирских церквей  долгое время оставалась искусствоведческой и исторической загадкой. Откуда мог возникнуть ее стиль? Исследователи вспоминали летописное сообщение о том, что Андрей Боголюбский призывал к своему двору художников из дальних стран, и искали корни этого стиля в других странах — от Италии до Армении.

     Раскопки  в Новгороде решили эту загадку, перечеркнув и возникшее было представление о примитивной  простоте и суровости рядового новгородца. Оказалось, что многие деревянные предметы, повседневно служившие человеку, украшены такой же причудливой и изощренной резьбой, как и стены владимирских храмов. В слое начала XII века были найдены уцелевшие дубовые колонны здания, построенного еще в XI, а может быть, и в X столетии; на них в окружении подобной резьбы оказались изображения китовраса и грифона — двойники владимирских. Однако новгородские изображения оказались на 150-200 лет старше владимирских. Следовательно, загадочный стиль возник не за рубежами Руси, а на славянской почве. И там, где не было подходящего камня, достаточно пластичного, чтобы воспринять линии сложного рисунка, пользовались главным поделочным материалом прошлого — деревом. Во Владимире, надо думать, резали и на камне и на дереве, но деревянные предметы там не сохраняются в земле. В Новгороде резали на дереве, а не на камне потому, что строительный материал каменных храмов этого города — ильменский известняк — рыхл и не приспособлен для резьбы в отличие от владимирского плоского и пластичного белого камня.

     Заметим попутно, что в литературе не раз  высказывалось предположение о принадлежности дубовых колонн, обнаруженных уже во вторичном использовании в качестве плах уличной мостовой, к древнейшей новгородской церкви — дубовой тринадцативерхой Софии. Так сильна мечта исследователей найти остатки этого древнейшего собора Новгорода и представить себе особенности декора постройки, восхищавшей современников и их ближайших потомков. Дубовая София была сооружена сразу же после принятия христианства, в 989 году, и сгорела в середине XI века. Однако более верным представляется другое предположение. В ближайшем соседстве с местом находки дубовых колонн в древности находилась церковь Спаса, которую позднейшая легенда называет храмом общины новгородских христиан, существовавшей еще до официального крещения Новгорода. Во время насильственного крещения она была разметана сопротивлявшимися христианизации новгородцами, а затем снова восстановлена. Скорее всего, колонны происходят именно из этой постройки 989 года.

     Тема  соотношения в новгородском прикладном искусстве мира древних традиционных языческих образов и мира новых, христианских идей — одна из основных в осмыслении художественных предметов из раскопок Новгорода. Древнейшие горизонты культурного слоя Новгорода охватывают весь X век, то есть еще не потревоженную языческую эпоху. Новгородец жил тогда в окружении своих деревянных богов, созданных его пантеистическим миросозерцанием. На припечках его домов стояли деревянные домовые, добрые духи, охранители очага, на столах — ковши, в очертаниях которых глаз легко угадывает плавные формы водоплавающих птиц, отражающих древние тотемистические представления. Но ручки этих ковшей, как и воинские доспехи, украшены страшными мордами хищных чудовищ, отгоняющих от их владельцев силы зла. И в причудливой орнаментике бытовых вещей, будь ли это гребень, рукоятка ножа или деталь архитектурного декора, несомненно присутствие простых и сложных идей, семантически воплощенных в орнаменте.

     Однако  и обратившись к более поздним  вещевым комплексам той эпохи, когда  христианство обрело под собой прочнейший общественный фундамент, мы будем постоянно встречать тех же домовых, тех же птиц и тех же хищных животных. Художественные образы языческой поры продолжали жить. Отраженные ими мировоззренческие идеи, естественно, деформировались, но сохраняли неизменной свою основу. И, обратившись к памятникам учительной литературы даже XVI века, мы найдем в них яростные проповеди против тех остатков языческой веры, которые казались крайне опасными христианской церкви спустя пять или шесть веков после крещения Руси.

     Это двоеверие постоянно и упорно проявляется в предметах прикладного искусства древнего Новгорода. Вероятно, самыми выразительными его свидетельствами являются змеевики, заметное число находок которых впервые получило твердые даты.

     Найденные в слоях XII–XV веков змеевики представляют собой круглые шейные медальоны, на одной стороне которых изображена христианская эмблема (чаще всего архангел), а на оборотной — модификация образа Медузы Горгоны с заклинанием против злых сил. Типичный памятник двоеверия был целесообразно прост.

     К языческому или христианскому богу с его помощью можно было обратиться в зависимости от обстоятельств, только повернув его нужной стороной. И не случайно два таких змеевика (отлитые в одной форме) были найдены  в слоях XII века на усадьбе священника: церковь предписывала срывать подобные амулеты с прихожан. Сродни змеевикам и другая находка: неолитическое каменное копье — «громовая стрела», символ древнего Перуна, — было подобрано новгородцем первой половины XIV века, но эта находка была оправлена в бронзовый футляр с изображением процветшего креста.

     Не  менее важным является еще одно направление  в исследовании новгородского прикладного  искусства в связи с археологическими открытиями. Новгород возник в сложной  этнической среде. В его создании наряду с пришлыми на русский Северо-Запад славянами активно участвовали местные «чудские» племена угро-финнов. Коллекции найденных при раскопках Новгорода древних вещей демонстрируют изобилие украшений и других предметов «чудского» круга.

     Особенно  выделяются многочисленные шумящие бронзовые подвески в форме уточек, лошадок и стилизованных животных, снабженные подвешенными на цепочках бубенчиками. Но эти предметы, как показали остатки производства, изготовлялись в больших количествах в самом Новгороде, и, очевидно, не только в расчете на их сбыт в области преимущественного расселения карелов, ижоров или вепсов, но и на спрос в самом Новгороде.